Поначалу площадь показалась художнику подходящей для задуманного. Яркое солнце, густо-синее небо и пара небольших, ярко-белых облаков, деликатно, но настойчиво примостившихся сбоку, требовали от лежавшего под ними города поддержки чем-то насыщенным и смелым. За город перед небом было не стыдно. Недавно уложенный асфальт ещё не успел запылиться и своей тягучей чернотой придавал картине некоторую величественность. Казалось, что на таком асфальте должно происходить или хотя бы просто стоять нечто важное. Отделанный синим стеклом и серым алюминием административный корпус в такой солнечный день вместо обычной скуки навевал мысль о деловом достоинстве. Бывшее здание Дворянского собрания, а ныне театра со своей бледно-розовой отделкой могло бы казаться легкомысленным, как женщина в лёгком разноцветном платье среди толпы мужчин в строгих тёмных костюмах. Но, по счастью, два цветника, разбитых по краям площади, были усажены настолько жизнерадостными цветами с колыхавшимися на ветру белыми, фиолетовыми и пурпурными лепестками, что в их компании фасад театра отнюдь не казался одиноким, невесть откуда взявшимся радостным пятном. Залитые потоками солнечного света, цветы и театр парили над чёрной лужей асфальта, и административный корпус присоединялся к ним, как к победителям, подтверждая свои права перекличкой оконных стёкол с цветом неба. Тёмное пятно мемориальной доски, установленной на фасаде театра, имело достаточно благородный оттенок, чтобы не контрастировать со всеобщим приподнятым настроением, и даже, словно увлекаясь чужой беззаботностью, позволяло солнечным лучам поблёскивать на потёртостях бронзы. Памятник, установленный на площади, был гораздо старше мемориальной доски и уже давно не заигрывал с солнцем, цвет его был чуть темнее, чем у неё. Ничто, помимо доски, не вторило солидному цвету памятника. Но его общие респектабельность и умеренная сложность форм давали ему безусловное право находиться где угодно – и в залитом солнцем царстве радости тоже.
Художник думал, и постепенно приходил к выводу, что не справится. Дядя Володя видел прекрасное, но здесь и сейчас не мог собрать его в единство. Большой проблемой был асфальт. Решить серый было бы гораздо проще; таковой позволил бы усложнить себя и дать практически любые рефлексы. Но глубокий чёрный на слегка пористой поверхности требовал повышенного внимания и грозил выпасть из общей картинки. Потемневшая бронза памятника могла либо провалиться тёмным пятном, либо вылезти кричащим красным, который нечем было поддержать. Цветы могли оказаться примитивной банальностью, как отглагольная рифма. Облаков было слишком мало для создания живой, движущейся поверхности неба, а для уравновешивания чистого лазурного океана внизу не хватало однородных поверхностей – если не брать асфальтовую чёрную. Ни массива белых стен с синими пятнами куполов, ни бескрайнего поля терракотовых, пропитанных лучами черепичных крыш. Ничто на земле не отвечало небу и солнцу напрямую, и синие стёкла администрации уже выглядели извинением.
Возможно, иной живописец и не испугался бы сложности задачи. Но наш знал свои скромные силы и решил сделать то, что у него почти наверняка получилось бы. Он умел интересно писать воду – лужица солнечного света в лесном ручье, мутнеющая льдинка в глубине реки в ледоход. Дядя Володя прошёл на другую сторону площади, где оканчивался старый взвоз. Он спустился к реке, следуя меж вросших в землю домиков ещё купеческой постройки, перешёл по выщербленному мосту с литыми чугунными перилами и направился к боковой протоке, которую до этого не писал вот уже года два как.
В отсутствие художника – человека с профессиональной, адекватной фантазией – события, как это часто бывает, приняли фантастический оборот. На центральную площадь города опустилась летающая тарелка. Большое, мягкой формы серое пятно вплыло в пейзаж. Опоясанная освещёнными тёплым, почти оранжевым светом окнами, тарелка приземлилась, подняв лишь лёгкое облачко пыли. На чёрный асфальт площади вышли инопланетяне.
В различные времена в городе случалось много чего, но пришельцев там до сего случая не видели. Несмотря на малое число прохожих, около летающей тарелки довольно скоро собралась заметная группа граждан. Иные решили, что на площади установлен аттракцион, придуманный к выборам, и что, наверное, будут бесплатно раздавать что-то вкусное, и подошли. Иные ничего не решили, и подошли просто так.
Инопланетяне подождали, пока рядом с летающей тарелкой соберётся достаточно, с их точки зрения, народа, и заговорили с людьми по-русски. Последнее они сделали, вне всякого сомнения, правильно, поскольку, заговори они на любом ином языке, их бы едва ли кто-то понял. «Скажите, пожалуйста, – спросили они, – что за объект из сплава металлов в форме человека стоит на этой прекрасной площади?» Кто-то из людей, несколько обрадовавшись, что с неизвестными можно просто разговаривать, ответил: «Это памятник». «То есть, это изображение человека, сделанное для того, чтобы напоминать о нём?» – «Да». «А что сделал этот человек, чем заслужил память о себе»? В этот момент пришельцы оказались перед опасностью утонуть в потоке воспоминаний и мнений. Но на их счастье первым нашёлся, что ответить, человек, решивший, что объяснять нужно попроще, не вдаваясь в рефлексию – так, чтобы чужаки поняли. Он сказал: «Это политик. Однажды он приехал из-за границы и устроил государственный переворот. Он разогнал Учредительное собрание – это было что-то вроде парламента – и установил что-то вроде диктатуры. Он был одним из организаторов Гражданской войны, в которой погибло очень много русских. Ещё он писал книги, а потом умер. Многие считают его иностранным агентом влияния». «Спасибо», – ответили инопланетяне. «А что за объект с изображением человека, изготовленный из того же сплава металлов, расположен на стене вот этого красивого здания?» – спросили они снова. «Там мемориальная доска. Это как памятник, только поменьше, – ответил тот же человек. На ней изображён политик. Однажды он приехал из-за границы и устроил государственный переворот. Он разогнал Учредительное собрание и установил что-то вроде диктатуры. Он стал одним из организаторов Гражданской войны, в которой, как вы уже знаете, погибло очень много русских. Книг он не писал, а потом умер. Многие считают его иностранным агентом влияния». «Спасибо», – ожидаемо ответили инопланетяне.
У пришельцев уже была почти вся информация, в которой они нуждались, но пока они не понимали, кому задать следующий вопрос. Общий разговор следовало продолжать. Они решили немного польстить собеседникам: «Должно быть, вы очень цените книги, если человеку, писавшему их, поставили большой памятник, а в адрес того, кто книг не писал, ограничились относительно скромной мемориальной доской?» «Да тут дело не в этом, – почти рассмеявшись, ответил высокий подросток. Просто тот, кто в кепке – ну, кому памятник – победил того, кто в фуражке – ну, кому доска. Памятник дают за первое место, доску за второе». Подросток был очень доволен своим остроумием. И вправду, некоторые улыбнулись, а один помятого вида мужичок даже расхохотался, явно привлекая к себе внимание. «Ваш взгляд, молодой человек, весьма груб и примитивен, – внезапно сказала немолодая, изящно одетая женщина с кудряшками и хорошей дикцией. Посмотрите на этих двух мужчин, когда-то боровшихся друг с другом. Мужчина, одетый в кепку, имеет довольно правильную, более или менее русскую внешность, ухоженные усы и бородку. Выражение его лица и положение его тела выдают присутствие в нём одухотворённой знаниями и убеждениями решимости идти к лучшему и вести за собой людей. Это фанатик с высокой работоспособностью. Мужчина, одетый в фуражку, более интравертен. Его лицо с довольно тонкими, нервными и не вполне русскими чертами говорит о высокой самооценке и определённом презрении к обществу, и, вместе с тем, о непреклонной воле, подчинённой своеобразному чувству долга, а также о личной храбрости». «Так кто же вам лучше»? – спросил женщину внимательно смотревший на неё высокий дядька с крупным, мясистым носом. «Как женщина, – ответила та, – я предпочла бы второго, с плотно сжатыми губами. Это… завоеватель, крестоносец. Но как избиратель я проголосовала бы за первого; он в большей степени ориентирован на интересы общества и, думаю, более опытен как политик. Хотя в его порыве и есть что-то наивное».
Практически выключенные из разговора инопланетяне уже начали понимать, что даром теряют время, когда к ним пришло спасение. Наискосок через площадь, с заездом на газон, проехали два чёрных автомобиля, формами напоминавшие кирпичи. Автомобили остановились у толпы. Вышедшие из второго автомобиля высокие охранники мягко и спокойно оттеснили людей от пришельцев и дали проход вышедшим из первого автомобиля крепкому мужчине средних лет и худому молодому человеку в очках – вполне, впрочем, мужественного вида. Народ понял, что далее разговаривать будет начальство, и деликатно отступил. «Здравствуйте, – сказали инопланетяне подошедшим. Скажите, пожалуйста, для чего вам нужны эти памятник и мемориальная доска?» «Для чего они нам нужны, Черевиченко?» – обратился к молодому человеку в очках его начальник. «Здравствуйте, гости, – не забыл сказать Черевиченко. Памятники и мемориальные доски нужны нам, Рустам Петрович, для того, чтобы народ думал, что его память и мнение имеют значение». «Мы много думаем о народе», – подтвердил Рустам Петрович. «У нас есть конкретный вопрос, – сказали пришельцы. Имеет ли для вашей цели значение материал, из которого изготовлены данные объекты?» «Не принципиальное», – ответил начальник. «На нашем корабле, – продолжили инопланетяне, – возникла необходимость в некоторых металлах, и мы видим, что вы способны нам помочь. Мы готовы обменять нужное нам на другие материалы, как мы думаем, более ценные для вас». «Продолжим разговор у меня?» – предложил Рустам Петрович. «С удовольствием», – ответили пришельцы.
Прошёл год. За год на площади случилось многое. В частности, поздно вечером того же дня, когда приземлилась летающая тарелка, оставшиеся неизвестными личности облили памятник и мемориальную доску краской. Наутро приехавшие с краном рабочие демонтировали оба пострадавших предмета и увезли, как было объявлено, в чистку. Позднее прозвучало заявление, что бронзовые поверхности существенно пострадали от едкой краски, и что целесообразно придать памятнику и доске антивандальный характер. С этой целью был заключён государственный контракт на изготовление точных копий памятника и доски, но из нержавеющей стали. Непосредственный изготовитель получил одну пятую от стоимости контракта и был очень доволен. Уже 16 ноября он восстановил доску, а 22 апреля и памятник.
Дядя Володя стоял и обдумывал пейзаж. Довольно сильный ветер поворачивал листья деревьев оборотными сторонами, казавшимися серебристыми. Парк колыхался, словно волнующееся море, по которому снуют стайки рыбок. Светло-серые облака пропускали прямые лучи солнца лишь изредка. Вдали темнело облачное пятно, набухшее почти чёрным, а где-то совсем далеко, за озером, похоже, шёл дождь. Асфальт площади был сух и сер, и почти не пылен, и поблёскивал вкраплениями каких-то кристаллов, а более старое покрытие тротуара явственно отливало зелёным. Вертикальные алюминиевые декоративные элементы административного здания выглядели частью ансамбля серо-стального памятника, его композиционным продолжением. Прямоугольник почти блестящей стали мемориальной доски казался зеркалом, в которое смотрелся памятник, и диалектически завершал картину.
Серый. Серый, серый и серебристый. Сложный серый с вкраплениями пурпурного, с жёлтыми пятнами, с зелёной патиной. Серый блестящий и матовый, твёрдый и воздушный. Серый с искоркой, серый тёмный до мрачности. И ни одного оттенка серого! Серый, написанный красным, бурым, лазурным, оранжевым. Серый из одних отражений, рефлексов, повторов. Серый как зеркало всего.
«Сегодня мой день!» – подумал дядя Володя. Ветер задрал флаг над администрацией вверх.
Художник расположился в прогале между киосков, где ветер несколько затухал, установил этюдник, закрепил холст и начал рисовать.
