Да все ждала, когда пройдут четыре года и она, наконец, сможет работать на себя. В конце концов, этот
ад не очень-то отличался от ее родной Молдавии. Ведь у себя в полях крестьяне вкалывали по восемнадцать
часов точно так же. Разница была лишь в том, что здесь за это платили пять евро в день, а в Молдавии
все было бесплатно. К тому же, дома происходило что-то страшное. Родика получала из дому письма, где
родители жаловались на то, что разруха в разгаре. Водопровод перестал работать, канализация была
законсервирована, улицы обезлюдели и их уже не убирали, в городе и пригородах появились банды, пенсии
и зарплаты перестали платить, государственные служащие жили разбоем и государство официально признало
их право на это... В лагере, по крайней мере, кормили, и за колючей проволокой была видна Португалия.
Она и здесь была, но какая-то чересчур... молдавская. Правда, Родика не жаловалась. Во-первых, она была
молдаванка, во-вторых, женщина. А женщина-молдаванка бесправнее даже молдаванина, знала Родика, и в первую
очередь потому, что ее лишал всяких прав мужчина-молдаванин. И это было справедливо. Ведь женщины, -
вспоминала Родика наставления отца, изредка, не чаще раза в месяц побивавшего мать — они как дети. Их нужна
твердая рука. Вдобавок они нечистые, у них раз в месяц между ног течет всякая гадость. Это отвратительно!
Родика знала,что отец не врет, ведь у нее самой раз в месяц между ног текло. Реальность в виде промокшей
ткани, которую научила подкладывать мать, подтверждала правоту отца, и справедливость всего существующего
патриархального строя. Женщина - существо грязное.
Так что Родика, когда у нее в положенный срок не потекла гадость между ног, даже обрадовалась.
Перед этим к ней в барак захаживал старожил среди здешних надсмотрщиков, Петрика Урекяну. Парень он был видный,
ругался смачно, плюнуть мог на полтора десятка метров, а одним ударом ноги пробивал грудную клетку работяги,
если тот был не очень крепкий. Петрика так и сделал, когда впервые увидал Родику. Поставил работягу из седьмого
барака, разбежался и изо всех сил заехал тому ногой в грудь. Бедняга сразу помер.
- Видала, как я могу? - спросил Петрика, игриво хлопнув Родику по спине так, что девушка закашлялась.
- Эка невидаль, - сказала Родика, покраснев словно помидор.
- Приходи вечером ко мне в вагончик, - сказал Петрика.
- Чего я там не видала? - спросила Родика.
- Кой- чего, дура, - сказал Петрика и захохотал.
Родика, конечно, знала, что от поцелуев в губы рождаются дети, поэтому была во всеоружии, когда все-таки пришла
к Петрике в вагончик. И когда он к ней приходил — как десятница Родика имела право огораживать свои нары одеялом
— тоже в губы не целовалась. От любви Родика расцвела. Ноги ее были прямы и стройны, а ляжки упруги и словно
молоком налиты, как початки молодой кукурузы. Между ног у нее тянулись красивые и нежные волосы, словно на той
самой молодой кукурузе. Грудь ее была высокая, округлая и полная, как помидоры сорта «бычье сердце». Зад крепок и
тяжел, словно тыква, взятая с грядки поздней осенью. Бока круглы и тверды, словно спелые баклажаны, рот — горячий
как печеная картофелина, а глаза блестели, словно подмерзший виноград...
По крайней мере, так говорил Петрика, который, оказывается, закончил филологический факультет Государственного
университета Молдавии, а потом решил опроститься и плюнул на место филолога с окладом в 12 долларов и задолженностью
за полтора года. Так что Петрика начал качаться, устроился рекетиром, а потом ему повезло уехать в Португалию.
