что уже следующим утром ты хочешь сходить туда снова. многодневные запо...
конференции порождают необыкновеные видения - становится понятно, как именно
Гофман написал свою книгу про Ансельма и ящерицу. видел ее - изумрудную,
огромную, - и я. она грелась на стене заброшенного театра в заброшенном
кишиневском парке, а на сцене его - театра - стоял странный человек, чье
лицо дергалось. он что-то бормотал, иногда смеялся, время от времени глядел
в небо. это был вчерашний лже-писатель. вот несчастный, подумал я. и ладно
бы был Человек Светлый или Парень Хороший... но тот явно не был ни светлым,
ни хорошим, взгляд его был безумен. будь у него волосы, они бы спутались.
он говорил, - я слышал, - что:
или вот, Бог к примеру -
Бог на самом деле один
на полукруглой сцене, где топот ног стих еще шесть тысяч
лет тому назад. он
похож на городского сумасшедшего: вертится себе, то одну маску на палочке
к лицу приставит, то отбросит и примерит другую
то он мать кукуруза, то Кецеотлакаль, то Ясон, а то и Иисус
ну, а глупые люди, которые думают, что у них есть свобода выбора молиться
разным, - главное, своим, - богам, - все молятся одному и
тому же,
глупцы, -
уже
их сознания бывает только прорезь в классической маске
театра древнейших Афин
туда и стрелой не попадешь, этого не сможет сделать даже
русский из Пскова, наловчившийся снимать пса-рыцаря
в шлема прорезь одним
выстрелом
и вот он кривляется там, а я сижу на еле живой от страсти на
скамье
и говорю ему: господи, господи, вот он я, господи
съешь немножечко моей плоти, отпей крови, пригуби хотя бы
да, да, я именно об этом
вот кровь моя, пей, вот плоть моя, ешь
что же ты молчишь, господи, что бормочешь там, на сцене, с маской
обрати на меня внимание, посмотри на меня, мне больно
холодно, я сир, наг и убог, я пришел к тебе
как первобытный дикарь
без шкуры, мяса и будущего, я боюсь умирать
но уже слишком умен для того, чтобы ни о чем не думать
поэтому придумал═ тебя и загробную жизнь
господи, господи, господин мой, вот он, я
жизнь моя, кровь моя, плоть моя
рифма на "я", "моя", что у меня еще есть за душой
все твое, все поименно поименованное, перечисленное
в приходской книге бога душеприказчиков
я весь твой - я сдаю тебе себя, как имущество под опись
пожалуйста
приди и владей, только перестань бормотать
дурным голосом что-то под нос про облака, птиц и лягушек
неужели ты не любишь меня, не хочешь меня
не снизойдешь к моей мольбе
побыть немножко, рядом, чуть-чуть, присядь
на скамейку, слышишь стук, это легионы
римлян спешат стереть с лица земли наш театр
нашествие татар
нам угрожает
форменное нашествие татар с татарским бифштексом из
фарша с яйцом, расплывшимся оранжевым колесом
гудит театр, нашествие
нашествие татар
неотвратимо
о чем ты думаешь, Бог, а, вот оно что,
ага, я думаю о том же самом
двое слабых людей - я и Бог, мы встаем, -
ну, что за жизнь, - неужели нас может сблизить только опасность!
равнодушно и презрительно, - это от страха, - глядим на пыль
клубками торчащую по сторонам дороги, вьющейся
лентой на чреслах молодухи
и выбираем клинки
лично я предпочту тесак, а ты, Бог, возьми-ка эту трубу
в Иерихоне, говорят, не подкачала
- ну, тогда не было смысла все это затевать, правда, - говорит он, улыбаясь
и выбирает палаш
конника средних веков, тяжелый меч жандарма
тяжелая рука сухопутной армады коней
армада скачет в припрыжку вдогонку как в чехарду
перепрыгивая через спины друг друга, а мы с Богом спинами прислонясь
крутим в руках холодное оружие, о чем ты думаешь сейчас,
спрашивает он меня, а я, не ощущая ни дрожи, ни ударов вены в горло,
правдиво отвечаю - о том, что буду думать
когда лежа в траве Ботанического сада, что за холмом Черепаха
глядя в небо, переглядывающееся со мной в прорехах -
осенних облаков,
осознаю, что умираю, ухожу, перестаю быть
навсегда. насовсем, о, мой герой, не покидай нас,
о том, что я вспомню в этот момент, может быть, те книги,
которые Ты написал моей рукой, рукой Бога, может, я вспомню те километры, сотни тысяч, которые плыл, и мысленно писал книги твоей рукой
может, я вспомню тех женщин, которые меня очень любили, а я
отвечал им взаимностью, может, я вспомню всю радость, которую соберу
в себя, как осадок от густой вишневой наливки в марлю, через которую цедят этот густой, тягучий от спирта и сахара напиток
не знаю, мне бы не хотелось думать обо всем этом думать
я бы хотел
я бы хотел я бы хотел
только обнюхивать лицо своего ангела, своего сына
твоего Евангелиста
Матвея
боюсь, Господи, ты подсунул мне его с какой-то определенной целью, вполне
предсказуемой, ладно, твоя взяла, я и правда перестал думать о себе
больше,
дети даются людям, чтобы они устали от жизни
чтобы не жили вечно
не дали бы тебе сына, не омертвела бы плоть
ну и прохиндей же ты, Господи, и знаешь, что крыть нечем -
потому что я люблю его сильнее, чем хочу остаться
здесь
на холме
ты правда победил меня ожидаемым приемом
глупейшим ударом левой, а потом правой руки
и как я только на это попался?
да очень просто, говорит Бог, ведь даже самого великого
боксера можно поймать на простецкую "двоечку"
если он устал драться и хочет поскорее
со всем кончить
- пора закругляться и нам, - говорю я, смеясь
- вспомнил круглое божество Платона, - смеется он
а грохот у стен театра все сильнее, и вот на сидениях показались крюки
и веревки
сухопутная армада Золотой Монгольской Орды
идет на нас, на нос, в нос, на абордаж
в лоб, не обинуясь, и не минуя, неминуемо натыкаясь
на острия нашего прекрасного и холодного как сухой лед
оружия
и мы с Богом поем:
/фронтовая песенка Бога/
держи палаш крепче, маши тесаком шире, крои черепа резче
ровнее держи шеренгу
пронзай супостата напрочь, цель ему прямо в небо
проткни наконечником глотку
забей снаряд поглубже, потуже, сунь его покрепче
как нож в междуреберье, на
безножье и плоскость - подножье
на безбожье - и молитва божба
почему ты не боишься, мой мальчик, спрашивает он меня, когда мы отбиваемся от насевших на разрушенный театр древнегреческой трагедии варваров, ты ведь никогда не был особо храбр,
это верно, отвечаю я, мне не стыдно, мне и в покер смелости не выиграть, потому что не везет
хоть убей не везет
ну, раз ты просишь...
а еще не боюсь, потому что ты Бог
потому что даешь, что попросят
дающий Бог, ДажьБог - помнишь
была у тебя такая маска в театре
древних славян,
еще бы не помнить, я столько девок попортил
с ней у Днепра
и на Влтаве
небось, в теле лебедя нравился им больше, старый козел
козлом я был, когда превращался в лебедя,
верно
так или иначе, а козлом им нравилось куда больше, поверь
... мы вертимся колоколом, веретеном, мы сбрасываем с себя веревки и цепи штурмующих
мы льем на них кипяток, сыпем песок с перцем, клеим горячей смолой, мы вдвоем целой армии стоит, и крепость наша все крепче
раскрепощенное становимся только мы, ее защитники
надежда и опора
последний столп Отечества
надежда Государя -
в общем, если честно, я не боюсь, потому что ты со мной
а если с нами Бог, то кто же против нас
кричат предприимчивые голландцы в романе великого молдавского писателя Шарля де Костера и присного с ним человека-зеркало
человека-облако, человека в штанах
а то и без, когда проигрывался в немецких кабаках
а сейчас я отойду на минутку, говорит Бог, - оставлю на время
как ты меня оставил, когда ушел, чтобы родиться
и, ах, я не успеваю даже высказать ему тонны своих обид и претензий, и
мне некогда делать это, потому что натиск штурма усилился
и я понимаю, что гибну
гибну за чужие идеалы
идеалы старого древнегреческого театра
который, в общем, никогда особенно не любил
за кучу камней, слепленных в скамейки и ограду
невысокую сцену
это все любил Бог, но не я, но он заставил меня
драться за все это и, получается, -
меня заманил в ловушку
как всегда я остался в дураках
и я, отбросив палаш, скрещиваю на груди руки и правда, -
по настоящему, -
успокаиваюсь, несмотря на разъяренные рожи врага, -
ну я и осел, ну и простак!
боже мой, сколько можно было мучаться
безответной любовью к этому Богу, который только извозил меня
как кокотка, пустая девчушка, играл, а потом
просто исчез, потому что подвернулась игрушка поярче
а может, ему просто все надоело, и даже новых игрушек нет
он просто уходит, и все тут
и, как настоящий безответно влюбленный олух Царя небесного,
ты мучаешься этой безответной любовью к Царю небесному
ты весь у его ног, ты предан ему, ты ловишь
каждый взгляд этого тирана
это кокотки
ты готов на что угодно, твоя кровь густеет и кипит
как дурное зелье
она даже на ощупь становится скользкой
это вены кровоточат внутренней кровью крови
- ужасное зрелище, скажу я вам -
ты бредишь, ты мечтаешь, как вернешь утраченную красавицу
думаешь, как она изменит свое мнение о тебе
надеешься на чудо, плачешь, рыдаешь как баба
а она, эта баба, о тебе даже и думать забыла
и даже при встрече, сморщившись, только и скажет:
- ах, так это он? вот увлечение прошлого сезона
проклятый Бог так и поступает, так и делает
и постепенно хоть ты и сумеешь излечиться от этой ужасной хвори
безответной любви,
которая не иначе как страшной заразой через клещей передается,
все же в твоем теле остаются рецидивы заразы
это как лихорадка, которую окончательно не победить
дьявольский Бог играет мной
как женщина, как дутая кукла взрослым мужчиной
ну, не смешно ли: слабые создания, ветреные, -
бог и девки, -
а играют нами, мужественными, суровыми созданиями═ -
настоящими, стопроцентными, пробу негде ставить
мужчинами
которые если и всплакнут
то свинцовой слезой через дуло
... послушай же, Господи, почитай мои скрижали,
не укради, не блуди, не сомневайся
с этим все понятно
не знаю только, с чего начать, ладно
вот тебе кровь моя - пей, вот тебе плоть моя - ешь
насыщаться человечиной тебе не в первый раз
ты утроба моего мира, ты мешанина наших внутренностей
ты пульсирующая и влажная заповедь, ползущая по доске Моисея
из каменьев составивший свод правил еврей
как ты был весел, оригинален и остроумен
если бы ты был роскошной женщиной, Моисей, я бы сказал
что люблю тебя
как Кибелу, праматерь богов, которая на самом деле
все тот же Бог, играющий с маской из глины у своего настоящего лица
которого нет у него
и никогда не было
впрочем, я опять начинаю рефлексировать из-за того
что Бог покинул меня, как женщина
ушел, и записки не оставил
вот просто надоел я ему
и все
...
отче наш для бога:
человек, прими от меня этот хлеб и прости меня за то
что я не дал тебе его великодушно от щедрости своей
а заставил, как злой ребенок
стараться и кривляться ради этого пропахшего твоими трудами
куска плохо выпеченного теста
мне ничего бы не стоило дать тебе достойно жить
но я сплоховал - каюсь, меа кулпа
спасибо тебе за то, что прожил еще день в этом идиотском мире
слепленном мной не по подобию и образу, но по наитию
за что и каюсь перед тобой
спасибо, что отчаялся, но все-таки еще держишься, и не убиваешь себя
обрекая меня на муки адовы - да
с каждым самоубийцей шансы Бога на рай
для Богов становятся ничтожно
крайне
малы
спасибо тебе за то, что
ты есть, я есть
аз есмь
...
мой бог, бог мой
молись так каждый раз на ночь, и тебе непременно
улыбнется═ небесное царство
а еще я собирался прочитать тебе заповеди
десять заповедей от человека для бога
но понял, что мне не переиграть тебя и
просто подполз и спросил:
- почему ты бросил, почему я так быстро надоел тебе?
он отворачивается от меня этим обожаемым профилем и глядит мимо
пропуская между пальцев гниловатый песок
Долины Роз
и я понимаю, что между нами все кончено
встаю, поворачиваюсь и выхожу из комнаты
в полупустой уличный театр
полузаброшенный театр Кишинева
из таких, что построены в парках
для массовой самодеятельности, знаете
и холодно, не чувствуя боли, потому что не чувствую себя
ведь я уже умер
вытаскиваю из ножен палаш, чтобы с криком
капитана Джека-воробья
броситься в пасть ужасного морского чудовища
пришедшего по мою грешную душу
с криком злобы и ярости
криком настоящего мужчины
жил как мужчина и умер как мужчина
так говорят, а моему Богу больше нравится:
- не пожил, так умру по-мужски
а мне по душе: пожил,
так умру
я минималист в этом смысле
