По бокам гроба — длинные золотистые ручки, за которые держат предмет во время захоронения.
На гробе — тиснеными золотыми буквами надпись.
«Уважаемому человеку от уважаемых людей».
Отъезд камеры. Мы видим, что это — маленький гробик, сувенир. Он лежит на черном массивном столе.
Большой кабинет, очень высокие потолки. В окне кабинета видны купола небольшой церкви, из тех, что
ставят на погостах. Слышен колокольный звон. За столом сидит невысокий толстый мужчина лет пятидесяти,
а может и тридцати. Это бессарабец, а бессарабец, занявший руководящий пост, становится человеком
неопределенного возраста. На нем рубашка с коротким рукавом (цвет розовый) и желтый галстук. То есть, он
одет так, как в Молдавии представляют «солидный наряд». Из под стола видны лакированные туфли. Мужчина
что-то пишет, не поднимая глаз от бумаги. Стол большой, длинный, и мы, находясь на другом его краю, не видим,
что пишет мужчина. Камера скользит по столу, надписи становятся четче, и мы различаем то, что мужчина выводит
на листке беспрерывно:
- «HuineauaHuineauaHuineauaHuineauaHuineau
(прим. В. Л. - «хуйняхуйняхуйняхуйняхуйня» по-румынски)
Но вид при этом у мужчины, как у Наполеона, расписывающего директиву по посадке маркиза де Сада в сумасшедший дом.
То есть, очень солидный. Мужчина ставит точку, переворачивает лист, и поднимает голову на долю секунды. Скользит
по нам ничего не значащим взглядом, и снова продолжает работать над документами. Мы смотрим теперь на другой конец
стола, сто стороны начальника.
Перед столом стоит журналист Лоринков.
Общий план. Журналист стоит и спокойно смотрит, как мужчина на другом конце стола пишет. Наконец, Лоринков
говорит:
- Ну?
- Что ну, мужчина, - как будто этого и ждал, без паузы, монотонным голосом гермафродита, жалующегося на жизнь,
говорит начальник кладбища.
- Место, - говорит Лоринков.
- Мужчина я же вам говорю, - говорит бабьим голосом начальник.
- Армянское кладбище города Кишинева давно уже закрытое для захоронений кладбище, - говорит он.
- Это место историческо-культурного значения, - говорит он.
- Мы не проводим тут захоронений, за редчайшими исключениями, - говорит он.
- Например, выдающихся деятелей культуры, искусства, народного хозяйства, - говорит он.
- Или тех, кто имеет неоспоримые заслуги перед республикой Молдова, - говорит он.
- Я, как директор Армянского кладбища города Кишинева, - говорит он.
- Не имею права выдавать вам сертификацию на новое захоронение, - говорит он
Все это время начальник кладбища пишет, не поднимая головы. Прекращает. Открывает крышечку гроба. Высыпает оттуда
чуть песка на чернила. Рядом с его рукой — брошюрка. Крупным планом — текст на ней. Под фотографией церкви написано:
«Армянское кладбище Кишинева давно уже закрытое для захоронений кладбище. Это место историчеко-культурного значения.
Тут не проводятся захоронения. Разве что, за редчайшими исключениями. Например, здесь хоронят выдающихся деятелей
культуры, искусства, народного хозяйства...».
Общий план кладбища из окна. Оно покрыто свежими, разрытыми, могилами. Много могил в венках и лентах (значит, хоронили
буквально на днях). Крупным планом — несколько могил. Камень в полный рост, на нем — человек в костюме конферансье
Жоржа Бенгальского из какого-то советского фильма (который я к счастью, не смотрел — В. Л.). Он улыбается, подпись:
«Пацан ты был, пацан и оставайся. Василию от пацанов».
Другая плита, на ней — три человека у «Вольво», в руках пистолеты, над ними — скорбный ангел. Подпись:
«Пиздец приходит незаметно, но пацан встречает его с достоинством».
Имена, прозвища, даты...
Снова кабинет. Лоринков смеется и говорит:
- Деятели, бля искусства?! - говорит он.
- Да у тебя блядь все бригады 90-хх закопаны, - говорит он.
- Да я сам бля, приятеля-рекетира здесь похоронил, - говорит он.
- Хуйняуйняхуйня, - пишет на бумажке по-румынски директор кладбища.
- Мать твою, - говорит Лоринков.
- А вы мою маму не трогайте, - говорит с внезапно прорезавшимся акцентом начальник кладбище.
- Да иди ты на хуй со своей мамой, - говорит Лоринков.
- Выйдите вон из кабинета, - говорит директор
- Сколько, - говорит Лоринков.
- Пять, - говорит директор, не меняясь ни в голосе, ни в лице.
- Тысяч, что ли? - говорит Лоринков.
- Нет блядь, тонн, - говорит директор кладбища.
- Евро? - говорит Лоринков.
- Нет бля, долларов, - говорит директор, выписывая очередную страницу.
- За два бля метра? - говорит Лоринков.
- Ну, надо было становится деятелем искусства, - говорит директор.
- Ты вот, журналист, да? - говорит он.
- Да, - говорит Лоринков.
- Ну вот и на хуй тебе надо было? - опять без акцента говорит директор кладбища.
- Писал бы стихи про небо, про родину, - говорит он.
- Стал бы поэтом, в Союз Писателей приняли бы, - говорит он.
- Вот и получил бы два метра даром, - говорит он.
- Как заслуженный, бля, человек, - говорит он.
- Как брат твой, - говорит он.
- Покойный Владимир бля Лоринков, - говорит он.
- Вы же, чмошники, при жизни о нем и слова доброго не сказали, — очень весело (настолько весело,
что становится понятно, это для него тяжелая тема — прим. сценариста) смеется журналист Лоринков.
- А ты умри поскорее, мы и тебя любить станем, - говорит директор.
- А пока, конечно, не за что, - говорит он...
----------------------------------------
Новая книга Владимира Лорченкова. О любви и ненависти. 1 октября. Здесь.
