- МЫ УБИЛИ ЧЕЛОВЕКА МЫ УБИЛИ ЧЕЛОВЕКА МЫ… — ГОВОРИТ ОН.
- Заткнись, — говорю я.
- Мы убили человека мы убили человекамыубиличеловека, — говорит он.
- Заткнись, — говорю я.
- МЫ УБИЛИ ЧЕЛОВЕКА, — говорит он.
- Я же говорил ГЛЯДИ В ОБА!!! — говорит он.
Смотрит на меня пустыми глазами и говорит еще:
- ТЫ убил человека, — говорит он.
- Вот еще, — говорю я.
- Слышь, ты, хуй, — говорит он.
- Ты убил человека, — говорит он.
- Я тебя умоляю, — говорю я.
- Это ТЫ убил человека, — говорю я.
- Потому что, пока я в этой машине сраной, — говорю я.
- Это считай ТЫ за ее рулем, — говорю я.
- Ну и что мы будем делать? — говорит он мне.
После этого мы с моим инструктором по вождению еще немножечко молчим. Так хочется верить в чудо! Так хочется верить, что сейчас в свете фар появится силуэт старушки, которая — как полагается после шока, — отряхнется и пойдет дальше, как ни в чем не бывало. Но в свете фар только пылинки. И кромешная тьма за светом. А все он.
- А все блядь ты! — говорю я.
- Надо было, все-таки, хоть раз провести урок не в пять часов утра, — говорю я.
- И не в десять вечера, — говорю я.
- Жадничал, блядь, придурок, — говорю я.
- Выкраивал еще пару занятий, — говорю я.
- ТЫУБИЛЧЕЛОВЕКА, — говорит он.
Тут мы снова немного спорим: он доказывает мне, что с такими необучаемыми, стопроцентными кретинами с ПОЛНЫМ отсутствием чувства дистанции, — очень приятно, это я, - занятия если и проводить, то только, когда на дорогах пусто.
- Вот тебе и пусто! — говорю я.
Только такой тупой, необучаемый, совершенно неспособный к вождению кретин, — очень приятно, это все еще я, — мог, продолжает он, сбить старуху, которую заметил метров за сто, да еще и ехал на небольшой скорости. Тут мне крыть нечем. С самого начала занятий, — а на права я пытался сдать почти двадцать раз, став достопримечательностью местного ГАИ, — у меня не заладилось. Вижу, что впереди кто-то есть, а сам словно в оцепенение впадаю. Уж они и просили меня, и умоляли.
А я все равно записался на очередной курс, и пошел третий год моего обучения.
Которое, вот, прервалось.
Он ведь и поседеть уже — говорит инструктор — успел за эти два года. Нечего было свистеть про то, что необучаемых нет, говорю я. С другой стороны, — говорит инструктор, — лучше сбить старуху, которой приспичило вывести своего мопса поссать в пять утра, чем попасть в аварию с автомобилем. Тут мы впервые приходим к общему знаменателю. После чего, все-таки, решаемся выйти из машины и глянуть, что же там у нас лежит впереди. Результаты осмотра — как пишут в газетах, а я сам в них какое-то время работал, и разговаривать языком отчета стало моей плохой привычкой — не обнадеживают. Тут меня впервые начинает трясти.
- Сбросим ее в канаву? — говорю я.
- Вызываем полицию, — говорит он.
- Сидеть в тюрьме?! — говорю я.
- По любому поймают, тогда точно сядем, — говорит он.
- А так? — говорю я.
- Откупимся, — говорит он.
И вызывает полицию. После чего закуривает, и спрашивает меня, наконец.
- Так в чем же дело, еб твою? — говорит он.
- Очки, — нехотя говорю я.
- Что очки? — говорит он.
- Ну, мне бы надо, — говорит я.
- На хуй? — говорит он, но уже, кажется, начинает понимать.
- Понимаешь, — говорю я.
- Я и лица-то твоего не очень вижу, — говорю я.
- Просто… — говорю я.
- То есть ты бля хочешь сказа… — говорит он.
- Ну да, — говорю я.
- Минус шесть, а таблицу я выучил, — говорю я.
- Апх..ыпх.. — говорит он, вспоминая все наши рискованные маневры.
- В общем… — говорю я.
- Мне никогда не шли очки, — говорю я.
Тут он начинает смеяться, потом судорожно всхлипывает, а затем икает и пытается на меня наброситься, спотыкается о труп, встает, снова бросается… да не тут-то было.
Полиция приехала.
ХХХ
Первое, о чем меня спросил судья, было:
- Почему не говоришь по-румынски? — спросил он.
- … — промолчал я по-румынски.
- Почему не говоришь по-румынски? — спросил он.
На окне не было занавески, поэтому кабинет был залит солнцем. Июнь месяц. Мужа жужжала где-то в углу. Кажется, прямо над головой гипсового Штефана (легендарный основатель Молдавии — прим. авт.). Судья укоризненно смотрел на меня, постукивая пальцами. Я молчал, глядя в стол, разыгрывая сожаление и раскаяние. Это напоминало мне урок румынского языка в школе. Да и все остальные уроки в школе.
- Еб вашу мать, — сказал судья.
- Понаехали блядь, заебали уже, — сказал он.
- Сколько лет здесь живут, а языка не знают, — сказал он.
- Я зна… — вякнул было инструктор.
- А ну молчать говно! — рявкнул судья.
- А то я тебе хуй блядь разжигание национальной розни как впаяю! — сказал он.
- … — смолчал инструктор.
- … — виновато поежился адвокат.
Кроме нас и судьи с секретаршей — пожилой бабешкой лет шестидесяти, очень похожей на буфетчицу и сенатора Собчак одновременно, — в кабинете никого не было. Слава Богу, мы сбили одинокую старушку, и никого у нее, кроме мопса, не было. Так что, может и к лучшему, что мы и мопса сбили. А то бы он страдал.
- Вы блядь чмошники на хуй, — сказал судья.
- Вы заебали не говорить по-румынски, вы где живете? — сказал он.
- Да мы говорим по-румы… — сказали хором инструктор и адвокат.
Это была правда. Они оба говорили по-румынски. В отличие от меня. Но я благоразумно их не поддержал.
- Заткнулись оба! — сказал судья.
- Блядь, сколько лет, а ни хуя не говорят по-румынски, — сказал он.
- Или, может, трудно было выучить? — сказал он.
- Да я блядь говорю по-румы… — сказал было инструктор.
- Перечить мне вздумал, ты, хуй, — сказал судья.
- Пять лет колонии! — сказал он.
Инструктор побледнел и у него начали дрожать руки. Я сохранял спокойствие духа, потому что пришел на заседание пьяным. К тому же, передал через адвоката взятку. Пять тысяч долларов. Да, немного, но ведь я был курсант и виноват во всем инструктор!
- Ты, хуй, десять лет! — сказал судья адвокату.
- Я адвокат! — сказал адвокат.
- А! — сказал судья.
- А хули не говоришь по-румынски? — сказал он.
- … — благоразумно промолчал адвокат.
- Так, кто у нас тут остался… — брезгливо сказал судья.
- Гхм, — сказал по-румынски я.
- Лоринков, — сказал судья.
Смерил меня взглядом.
- Я раскаиваюсь, я очень раскаиваюсь, — сказал я по-румынски фразу, которую учил всю ночь, и на всякий случай, написал на бумажке.
- Ну вот блядь на хуй, — сказал судья.
- Какой-то ебанный русский приехал сюда вчера и уже говорит на языке страны, — сказал он.
- Которая его накормила, напоила, обогрела, — сказал он.
- А вы, уебки, НЕ ЗНАЕТЕ РОДНОГО РУМЫНСКОГО ЯЗЫКА, — сказал он.
- … — инструктор и адвокат молчали.
- Ладно, уебывайте, — сказал судья.
- А… — жалко сказал инструктор и лицо у него задрожало.
- … — поднял на него взгляд судья.
Адвокат наклонился к нам и зашептал:
- Деньги от одного или обоих? — спросил он меня по-русски, потому что по-румынски я ни хера не понимаю.
- ТЫ УЕБОК ХУЛИ ТЫ ТУТ РАЗВОДИШЬ МНЕ СВОИ СРАНЫЕ БАЗАРЫ НА РУССКОМ, — сказал судья.
- Ты уебок не знаешь своего языка… даже русский этот ебанный знает, — сказал он.
- Стыдись, — сказал он.
Адвокат заплакал. Инструктор дрожал. Я сжалился. Показал судье два пальца. Сказал:
- Пентру дой, — сказал я («за двоих» — стандартная фраза на румынском при оплате за двоих пассажиров в общественном транспорте — прим. В. Л.)
Он грохнул молотком по столу и выгнал нас на хер.
ХХХ
Первым делом после заседания суда я добавил.
Инструктор, которого мне пришлось чуть ли на тащить с собой, тоже не отказался. Я оглядел его внимательно и был вынужден признать, что парень очень сдал за эти два с половиной года.
- Ты поседел, товарищ, — сказал я.
- … — ничего не сказал он, и выпил свое пиво залпом.
- Ладно, — сказал я.
- Даю слово, что я справлю себе новые очки, — сказал я.
- И мы с тобой сдадим, наконец, на эти чертовы права! — сказал я.
- Сорок евро, — сказал он, чуть не плача.
- Сорок евро стоят права после первого курса обучения, — сказал он.
- Купи и исчезни из моей жизни, — сказал он.
- И, конечно, НИКОГДА не садись за руль, — сказал он.
- В том-то и дело, — сказал я.
- Во мне пропадает гонщик, — сказал я.
Он выпил еще два пива залпом и попросил еще.
Когда я уходил, бедняга тупо смотрел красными глазами в оседавшую пену, и все твердил, что я погубил его карьеру. Можно подумать, хотел сказать ему я, — что она предел мечтаний. Вся эта трахотня с бездарными ублюдками, которые третью скорость от пятой отличить не могут. А ведь это блядь так просто, хотел сказать я. Правда, не сказал.
Так и не вспомнил, чем они отличаются.
ХХХ
- Ну и ну, пацан, — сказала врач.
- Пиздец котенку, — сказала она.
- Что вы хотите сказать? — сказал я.
- Почему бы тебе не пойти на курсы массажа? — сказала она.
Если бы меня к тому времени не развезло, я бы встал и ушел. Но меня, конечно, развело. Так что я молча и тупо — страшно потея, как мышь, которую траванули дифхлофосом, а потом бросили в кошачий питомник, — дал ощупать себе голову. Это она подбирала оправу. Со временем мне даже понравилось, и я задремал. Тем более, что в кабинете тоже было много солнца, и врачиха была вполне еще молода. Лет сорока. Моя таргет-группа, хотел было я сказать ей, но даже это поленился сделать. А она все терлась об меня и мерила мою голову так же тщательно, как какой-нибудь израильский паспортист — у приезжего гоя, ну, или нацистский доктор — у дедушки израильского паспортиста. Ах, все мои антисемитские штучки, хотел было я попрекнуть себя, да не смогу. Говорю же, блядь, разморило. Врачиха все бормотала.
- Правый значит, на минус… — бормотала она.
- … есть, пятнадцать, два кроко… — шептала она.
- Короче пацан, если не ослепнешь, то повезе… — говорила она.
- … ишечка, с загло… — говорила она.
- … лекательный эффект дадут две разные линзы с фоку… — говорила она.
- …ли бы знали в мире этом, то они бы нипоче… — говорила она.
- …льный цикл никакого отношения к миру окули… — говорила она.
И еще что-то, но я не запомнил. А очнулся с легкой головной болью, глядя, как она выписывает счет. Причем видел я это буквально, до малейшей черточки.
Очки и впрямь оказались подходящими.
ХХХ
Но самым удивительным оказалось не это.
Удивительным оказалось, что врач не соврала (!) и очки правда оказались с удивительным эффектом. Они позволяли видеть… через одежду. Как объяснила мне врач — уже по телефону, — тут все дело было в разной толщине стекол, величине спектра, бифокальности линз и тому подобной наукообразной хрени. В результате, я за два часа увидел столько лобков, сколько за всю свою жизнь не видел. А видел я их — даже с учетом своей сильной близорукости, — немало.
Это, кстати, было не так сложно.
Оказалось, мало кто из женщин нашего города носит трусы. И не только!
Ах, если бы вы знали, чего еще только не носят женщины в нашем городе…
Так что, когда я быстренько перетер все с врачихой, резко оборвав разговор на том самом месте, когда она пыталась сподвигнуть меня поехать с ней на какой-то там мега-консилиум — представив, как мне потрошат глаз под внимательные «йа-йа» сообщества мировых светил, — то решил резко сменить сферу деятельности.
Взял аванс за полгода вперед в газете, где прозябал тогда на должности криминального репортера, да свинтил со съемной квартиры, где задолжал за пару месяцев. Я знал, что меня ждет новая жизнь, в которую я — из старой — не возьму ничего, кроме, разве что, автошколы. В остальном же я жаждал новых свершений. Модельный бизнес ждал меня!
… к сожалению, первый же мой день работы в модельном агентстве «Мандаринка» - лучшие шлюхи города для экскорт-вечеринок и проститутки во Францию и Италию, — обернулся для меня плохо.
Я буквально понял, что значит «горечь потери».
Особенно, если эта потеря — твой глаз.
А началось все, — как в случае со старушкой… как ВСЕГДА все начинается, — с фразы «а началось все» и вполне обычно.
В агентство пришла какая-то ебнутая на всю голову мамаша, которая хотела бы, чтобы ее 16-летняя дочь стала Моделью и чтобы у нее Сложилось В Жизни. Девчонка ни хера не умела — я говорю об английском, физике и рукоделии, — и мамаша клала бы на нее хер все 16 лет ее жизни, будь у мамаши хер. Но у нее не было хера — теперь я это видел даже под чересчур короткой для 45-летней дамы юбкой, — так что она просто не занималась воспитанием и образованием дочери. Гребанные бессарабцы! Вечно они хотят поиметь все, ничего для этого не делая.
- Будь девчонка мальчишкой, мамаша отдала бы ее в фотографы! — сказал я.
Мой новый начальник лишь покосился. Он, конечно, всюду бегал с камерой за 5 тысяч у.е. — мать твою, да на эти деньги от двух трупов откупиться можно! — и увлекался Постановкой, Ракурсом, Светотенью, и тому подобным говном.
Так вот, девчонка.
Несмотря ни на что, она была симпатичная, вполне ебабельная, — очарование молодости, понимаете, что я хочу сказать, — но попросить ее раздеться сразу же было бы чересчур. Тут-то на сцену и выступил я, успевший поразить руководство компании — почтенных сутенеров, а в молодости спортсменов и продавцов травы, с которыми я когда-то занимался всем этим (и спортом и продажей травы) — своими новыми способностями. Просканировав малолетку, я слегка киваю головой, и два раза постукиваю пальцем по столу.
Это значит — слегка подбрита.
Вам правда интересно? Ну, хорошо.
Три раза — вообще нет.
Один раз — да, полоской.
Два — слегка по краям.
Четыре раза — старый добрый армейский «ноль».
Пять раз — клинышек.
Да, не сложнее, чем «морзе». В общем, под одеждой с девчонкой все было ок. Директор агентства важно кивает, достает кучу бумаг, выписывает чек на двадцать евро — да, эти идиотки еще и платили, — за «процедуры и формальности с документами», и грузит мамашу по полной. От «встречи в аэропорту» до «под патронажем президента республики». Про патронаж, кстати, правда.
«Крышевал» фирму президент республики.
Мамаша тщательно делает вид, что ни черта не понимает — а может и правда не понимает, — дочка краснеет (да-да, даже ТАМ, мне же видно) а я ничего не могу с собой поделать.
И смотрю, смотрю, смотрю.
… Тут-то в кабинет и залетает какой-то приблатненный дворовой долбоеб лет восемнадцати. Влюбленный в эту самую девчонку и СОВЕРШЕННО не разделяющий идеи ее мамаши «отправить дочь учиться на модель в Париж». И который — как принято у приблатненных подростков, — очень показно Страдает и хочет поделиться своей Скорбью со всем миром. Но едва я открываю рот, чтобы сказать ему, что тем же самым — дефлорация и пойти по рукам, — для нее все закончится, если она останется в Кишиневе… причем по рукам ее пустит именно он… как паренек, выкрикивая всякие глупости, налетает ПОЧЕМУ-ТО на меня. Человека, который работает тут первый день!
И кричит:
- Пялишься на чужую Девчонку сука, — кричит он.
- Блядь на хуй за любовь, — кричит он.
- За мое разбитое сердце! — кричит он.
- Стелуца знай я любил тебя! — кричит он.
Так мы узнаем настоящее имя нашей Анабелы-Аделаиды.
Мамаша с дочкой краснеют. А паренек танцует вокруг меня с ножом в руке, воображая себя мастером капоэйры, у которого вместо руки выросла умелая нога. В коридоре — я вижу приоткрытую дверь, - толпятся его ровесники. Отбросы сраные, второсортный материал, который из себя нынче представляют 75 процентов населения города. В Совке бы их устроили в армию и на завод, а сейчас никому до них дела нет, вот они и рыгают на День Вина на площади Кишинева, тщательно маскируя этим свой майн кампф за национальное самосознание.
По крайней мере, именно так я писал в колонках в газете, которую обокрал перед увольнением…
И все они шумят и поддерживают Пацана Пришедшего Сразиться За Свою Любовь. Гопота без маек, в шортах и резиновых тапочках. Гребанный Кишинев, хочу сказать я. Пока мои коллеги-начальники смеются, я, осторожно уклонившись от ножа, хорошенько и коротко размахиваюсь. чтобы вырубить урода и чтобы они никого с испугу не зарезал. Ловлю на противоходе. Бью малолетнему засранцу в висок, Он падает.
Насмерть.
ХХХ
… Судья, конечно, очень расстроился.
Но за 10 тысяч и фразу на румынском «я искренне раскаиваюсь в том, что не сумел поймать ребенка упавшего в обморок на моих глазах» — я учил ее все две недели подготовки к процессу, - меня оправдали.
Лучше бы, закрыли хоть на месяц, думал я позже. Но в жизни всегда так. Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, как говаривал моя дядя-бандит, который, представьте себе, живет в Сочи. А я, увы, в Кишиневе. Так что, когда я вышел из зала суда, на меня набросилась эта самая Стелуца-Изабелла-Аделаида. Которая, в полном соответствии с дворовым кодексом, покаялась в том, что не любила Пацана…
Она бросается ко мне, взмахивает рукой — и тут я, как со сбитой старушкой, словно цепенею, и, вместо того, чтобы отскочить, все гляжу гляжу да гляжу, как медленно колышутся ее большущие, не по возрасту, сиськи, — и бьет меня по лицу.
И я перестаю видеть, как следует. Думал, сучка разбила очки. А оказалось все хуже.
Она воткнула мне «финку» в глаз.
ХХХ
Новые очки я справил за полцены.
Правда, это совершенно ничего не решало. И дело вовсе не в том, что меня не устраивало быть с одним глазом. Вся фишка в Роке. Если бы я посещал лекции по литературоведению, — вместо которых мы пили по-черному в общежитии, — объяснил мне позже один сокурсник, я бы знал кое-что.
- А именно, предопределение, — сказал он.
- Эта хуйня, как в театре, — сказал он.
- Когда судьба дает первый звонок, — сказал он.
- То она даст и второй и третий, — сказал он.
- Так что если ты слышишь первый, то все, — сказал он.
- Пиздец котенку, — сказал он.
- Ты имеешь в виду, мопсу, — сказал я, вспомнив своей первый звонок.
- Да по хуй, — сказал он.
- Если ты попал, то ты попал, — сказал он.
А я уже ничего не сказал, а просто молча доделал ему массаж. Потому что, знаете ли, потеряв второй глаз, я устроился, как мне окулист и советовала, на курсы массажа и завел себе собаку-поводыря.
Ах, да, совсем забыл.
Ну, после того, как я выписал себе новые очки и вставил искусственный глаз и продолжил разглядывать девок в агентстве оставшимся — чудо-очки сохраняли такую возможность, — у меня стали пошаливать нервы. Мне везде стали мерещиться придурки с ножами, которые придут спасти своих хорошеньких возлюбленных из рук таких ублюдков, как мы. Ребята надо мной смеялись, но я с первых же процентов купил металлоискатель.
Потом — рентген.
Определитель ядовитых веществ в воде и еде.
Датчик определения радиации в воздухе.
Ведь все эти приборы, знаете, это источник радиации похлеще Фукиямы, или где там японцы не справились. Ну, а под конец, я уставил весь офис кактусами, потому что они абсорбируют радиацию.
Ребята — прикола ради, накалывали на них листочки с напоминаниями. Маленькие такие желтые листочки.
Ну, знаете, как в офисах:
«… встреча в 19.00… ланч с утра… канцелярские товары с полдень… перетереть с Ивановым насчет поставок… вдуть секретарш…»
К сожалению, это очень маленькие листочки, а зрение у вас, если вы теряете один глаз — пусть даже и умеете видеть оставшимся женщину под одеждой, — становится одномерным.
И вы не всегда правильно оцениваете расстояние между объектами.
Мой, правда, инструктор вождения всегда говорил что я И ТАК ни хуя не умею правильно оценивать расстояние между объектами.
Полагаю, с учетом пережитых нами неприятностей на дорогах, у него были некоторые основания так считать. А уж после потери правого глаза моя ошибочная оценка расстояний между предметами, — как объяснила мне окулист, — ЕЩЕ БОЛЬШЕ стала ошибочной. Так что я, — пытаясь рассмотреть, что написано на одной из таких бумажечек, — неудачно наклонился.
И выколол себе второй глаз иглой кактуса.
Вот и вся история. Все получилось, знаете, как в американских комедиях. Ну, когда старик поскальзывается на кожуре банана, падает в коляску с младенцем, та несется по дороге, шофер на встречной выворачивает руль и въезжает в статую Свободы… Примерно так все и было, за исключением статуи Свободы. Чего-чего, а этого не было.
… ну и, говоря языком моего приятеля, — который посещал лекции, а не пил в общежитии, как я, - после третьего звонка судьбы я перестал выебываться, а просто пошел и занял свое место в зрительном зале. По горькой иронии судьбы, оттуда ничего не было видно. Я закончил курсы массажа, и впервые в жизни стал зарабатывать больше, чем тратил. Не то, чтобы я зарабатывал очень много. Просто тратить перестал.
Без глаз ведь особо не разгуляешься.
А в один прекрасный день на мой стол легла Изабелла-Аделаида-Стелуца.
Узнав ее по изгибам тела, я некоторое время размышлял, не удавить ли мне причину всех моих бед. Но мысль о том, что мне придется раскошеливаться еще раз — тысяч на 30, не меньше, — и учить на румынском что-то вроде «с радостью говоря на языке приютившей меня страны, языке Эминеску и Григорие Виеру… я бы хотел заявить, граждане судьи, что безо всякого злого умысла…» остановила меня.
Так что я простил ее, тем более, что и она не держала на меня зла за своего безвременно ушедшего жениха. Мы стали жить вместе, а иногда я потрахиваю и ее мамочку. В протяжных криках, которые она издает, мне чудится завывание античных парк, а в стуке софы, которую я все никак не починю — пощелкивание их спиц. Но я стараюсь думать об этом пореже и верить в свою счастливую судьбу, и что злоключения мои кончились. Ведь в театре четвертого звонка не бывает. Да и глаз у меня больше нет.
КОНЕЦ
August 14 2012, 04:32:53 UTC 6 years ago
August 14 2012, 14:54:10 UTC 6 years ago
September 4 2012, 05:33:24 UTC 6 years ago