- Я почитаю вам свои стихи, - сказал он.
Встал, надвинул папаху на лоб так, чтоб сросшихся, как бабочка, бровей коснулась, и, - поглядывая с пригорка на Днестр,- откашлялся. Ребята, - вся бригада чапаевская, - в ногах у командира легендарного сидевшие, слушали внимательно. Кто травинку задумчиво кусал, кто - руки за голову закинув, - в небо глядел. Анна Леопольдовна, медсестра отряда, чистила меланхолично пулемет “Максим” бельгийской сборки, да натирала лошадиную упряжь. Баба, она и есть баба, подумал Иван Васильевич - вот -вот белые погоней дойдут и порубают нас тут всех, а ей лишь бы пол помыть да манду протереть. На то она и баба, подумал. В лицо ветер ударил привольный - с правого берега Бессарабии. Поднял бурку комдива, отчего тот стал похож на диковинную птицу с черными крылами, бьющими вразнобой. Отряд молчал. Комдив сказал:
в тот день, когда на крыше дома взорвались огни
диковинным и жарким фейерверком
мы были с Вами, Анна, не одни,
и пусть я щерился на вас берсерком
пускай валил Вас с ног одним ударом
кряхтя, потея, применяя жим,
французский
увы, мы с Вами больше не лежим
в том закутке, где накидали сена
для лошадей моих бойцы. они унылы.
голодны, потасканы и звезды
не отражаются в глазах
увы и ах
наш айсберг потерпел крушенье
нашедши в атлантических пустынных областях
Титаник свой под флагом белым запустенья
и знаете, сейчас, на палубе залитой
в мгновение все всепоглощающей волной
я Вам хочу сказать лишь - силуэты стерты,
мы - забыты
так дай присунуть
с тобой, в тебе и под тобой
мы поплывем неведомой медузой:
телесный цвет, конечностей четыре, две спины...
дорогу нам уступят ламантины
и бронированный лангуст укажет путь миграции -
туда, где все дельфины,
киты и котики бросают мяч
блестящими носами. о, как они игривы.
вери вери мач
туда, где плещутся белесыми телами
нарвалы, кашалоты и киты
и ты, и ты, и ты, тытытытытыты
и твои ляжки, белые, как у коровы
конечно, я о стеллеровой, ты
богиня атлантического региона. сама
подскажешь что и как, куда войти
и где прибиться
волной приливной, закачавшись у камней
и сладостным оргазмом мамифьеров -
так кличут млекопитающих французы, -
взорвемся, словно два фонтана из кита
о, две твоих груди. ну, что за красота.
ну, а еще пещеры
страсти, глубокий грот, где воздуха осталось для меня
немножко, о совсем чуть-чуть
буквально децл...
… Иван Васильевич отошел на свое место. Сел. Снял с головы папаху, не чувствуя ветра - так горело лицо. Смущенно не поднимал глаз от костра. Сказал:
- Ну как, робя? - сказал он.
- Недурно, - сказал Фурманов.
- Недурно? - сказал Чапай, сатанея.
- Тебя интеллигентишка, мне прислали жилы вынимать? - сказал он.
- Ты как товарищ скажи! - рубанул он.
- Хорошо али как? - сказал он.
Товарищ Фурманов пожевал травинку - жрать было нечего, за последние пять дней погони все зерно подъели, а местные давно в лесах попрятались, - и сказал.
- Хорошо, Чапай, - сказал он.
- Хорошо, товарищ, - сказал он.
Чапай кивнул, глянул на Анну Леопольдовну. Та, молча, собрала “Максим”, блестевший в свете звезд, и поставила на пригорке. Вернулась в круг, задом крутя. Бойцы, хоть от голода и ослабли, смотрели на Анну Леопольдовну с товарищеским интересом. Блестел глазенками молдаванчик, отрядом на правом берегу подобранный. Сирота лет двенадцати, - из пролетариев, должно быть, - сидел на пепелище, да плакал. Взяли с собой его красноармейцы, из солидарности. Ну, а еще как консерву, если со жратвой совсем прижмет. Звали мальца Анатол, а фамилия его была Плугару. Ну, или наоборот. Чапай глянул с пригорка. Вышла Луна, осветила долину. Всадников пока не было видно. Но белые рядом, знал Чапай. Вот бы Гриша Котовский объявился, подумал Чапай...
- Вот бы Гриша... - сказал кто-то задумчиво.
Никто не поддержал. Отряд отступал вот уже несколько месяцев, после того, как армия товарища Буденного потерпела неудачу в буржуазной Польше. Чапай решил ошеломить врага неожиданным отступлением и ушел не на восток, а на юг, в Молдавию. Но в Бессарабии попал в засаду, бойцов потеряли половину... чудес не ждал никто. Тем более, все были коммунисты и материалисты, о чем дали клятву, вступая в партию во время одного из привалов. Почему-то, вспомнил красноармеец Сухов, им при этом пришлось целовать Анну Леопольдовну в пизду. Повернулся набок, мотню раздувшуюся со стыдом прикрывая. Вспомнил...
Медсестра сидела на пне в лесу, через который отряд продирался с севера, и, раздвинув широко ноги, смотрела на бойцов с ласковой улыбкой. Тоже была ночь, но из-за яркой Луны - в Молдавии Луна светит страшно, и не уйти от нее никуда, - все было видно до волосочка. Тряпка скрученная, - Анна Леопольдовна таких из портянок нарезала и себе в жопу совала, и звала это по-французски, “стринги”, - рядом валялась. Бойцы подходили по очереди к ней, становились на колени, и повторяли за Чапаем клятву коммуниста.
- Торжественно клянусь, - говорили они.
- Перед лицом своих товарищей, говорили они.
Только, почему-то, смотрели не в лицо товарищам, а прямиком туда - в чернеющую посреди белесых ляжек волосню, - после чего говорили:
- И да покарает меня партия за измену, - говорили они.
Затем Чапай клал на плечо бойцу шашку, и говорил:
- Да пребудет с тобой идеал Октября, - говорил он.
- Целуй, - говорил он.
Боец целовал шашку, а потом и Анну Леопольдовну прямо в пизду. Вынув из промежья медсестры голову с мокрым лицом, ошалевший красноармеец получал от Анны Леопольдовны земляничку. Клала медсестра ягодку прямо новобращенному коммунисту в рот, и говорила:
- Ешь и пей, - говорила она.
- Ягода это и еда и питье, - говорила она.
- Символ диалектического материализма, - говорила она.
Бойцы жевали ягодки, переглядывались. Начдиву никто перечить не пытался. Его в бою пикой по голове паны шарахнули и скор был на расправу Чапай. Так, бывшего комиссара отряда, Янкеля Бабеля, который всю дорогу записывал историю легендарной дивизии, Чапай страшной смерти предал. А все картошка. Было у Чапая три картошки последние, - он ими заместо стратегической карты пользовался - так Янкель их скушал. Сырыми. Тайком. Может, и не поняли бы, кто, да на перевале у Реута комиссара стравило из-за воды сырой. И отряд, чернея глазищами на впалых лицах, глядел, как кружит в водах неглубокой речушки картофельная кожура...
- Вот значит как, - сказал Чапай, лицом белея.
- Ты, комиссар, за дело коммунизма борешься, - сказал он.
- Я... я не... - забормотал Янкель.
- Я художник! - заорал он.
- Мне все можно! - орал он, когда ребята его вязали.
Прикончить гадину вызвался лихой разведчик, Яшка Френкель.
- Я товарищи, - сказал он.
- Сам гниду кончу, за то ,что он все трудовое еврейство... - сказал он.
- Опорочил в ваших глазах, - сказал он.
- Валяй, Яша, - сказал Чапай.
- И не ссы за трудовое еврейство, мы все понимаем, - сказал он.
Вынул из сумки Яша голову от щуки фаршированной, которую в Польше у семьи еврейских землевладельцев отобрали - они были не из трудового еврейства, так что Яша их убил, а дочку ихнюю трахнул да убил, - и натер ей ноги Бабелю.
… тот, сука, полз за отрядом пять верст, оставляя кровавый след, пока не отстал, всех их проклиная. Бойцы ежились, а Яша только смеялся. Белые были совсем близко, но комиссар разоблаченный добрую службу и сослужил. Отряд преследования нашел Бабеля еще живым и долго мучил - а первые крики несчастного отряд еще на правом берегу услышал. Лица менялись. Одна Анна Леопольдовна была спокойна, да только время от времени “стринги” из портянок в жопе поправляла. Косились на ее жопу бойцы, косились лошади. Но волю рукам да копытам никто не давал - все знали,что Анну Леопольдовну ебет Чапай. И что медсестра была его наложница, которую он нашел на остатках разгромленного трудящимися Зимнего дворца. Она полюбила мужественного большевика и отреклась ради него от своей аристократической фамилии: тем более, их всех вырезали. И колесила по стране за Чапаем, обучая его глаголам и спряжениям французского языка.
… Прошла Анна Леопольдовна в круг, села рядом с Чапаем и сказала:
- Хорошо, Чапай, хорошо, - сказала она.
- Прям Серебрянный век напомнил, - сказала она.
- Это как? - сказал Чапай.
- Да не парься, все равно они все умерли, - сказала она.
- Может, кто еще хочет? - сказала она.
Товарищ Фурманов откашлялся, и принял свое слово в политзанятии.
- Значит, немножко... про нас, и тяжкий бой который мы ве... - сказал он, смущаясь.
- Жги, комиссар, - улыбнулся Чапай.
Комиссар сказал:
полыхает красным огнем зарница
вдалеке румынская видна граница
за ней паны богачи и кулаки -жлобы
трудового народа не слушают жа-ло-бы
там они сладко пьют, вкусно едят и ебу... любят женщин доступных
в отличие от комсомолок как пик Коммунизма неприступных
там они ананасы и рябчиков на кострах жарят
раздувая огни мирового блядь на хуй пожара
а мы идем пятый месяц голодные злые худые как тени
о нас напишет в газете полка товарищ комкорр барятеньев
может быть ляжем костьми и умрем за народ
а, все равно помирать, ебаный в рот
так что скажу - Анна Леопольдовна, я от вас без ума!
Перевел дух. Продолжил:
ах Анна Леопольдовна дай мне этот день дай мне эту ночь
ты не уснешь, а если кто сказал что не стоит, так блядь, пиздеж
я для тебя не богат не знаменит и не комдив
не зампотыл не пулеметчик и не начдив
пускай сегодня я никто
и пусть твердят тебе - он не в ВоенСпецВКТО
но
дай мне этот день дай мне эту ночь
дай мне хоть один шанс и ты поймешь
я то что надо!
Замолчал. Глядел в глаза Чапаю с вызовом. Тот молчал, смотрел тоже молча, а потом опустил голову, и стал из черенка лопаты хуй невсамоделишный для Анны Леопольдовны выстругивать. Сказал:
- Комиссар, скоро все смерть примем, - сказал он.
- Али не слышишь, как земля под копытами белых панов дрожит, - сказал он.
- Подумай, - сказал он.
Фурман , как в отряде комиссара любовно звали те бойцы, с которыми он в жопу харился, - топнул ногой, бросил оземь папаху. Крикнул:
- Стою на своем! - крикнул он.
- Раз комунист, делись с товарищем! - крикнул он.
Молчали бойцы. Трещал костер. Стругал Чапай. Смотрела в огонь Анна Леопольдовна. Сказал Чапай, головы не поднимая:
- Ну что же, - сказал.
- Раз крепко подумал, - сказал он.
- Иди, - сказал.
- Дай ему, Аня, - сказал.
Анна Леопольдовна встала, поправила трусы, сказала:
- Он и ва фэр л амур, - сказала она.
- И туда тоже, - сказал Чапай.
Анна Леопольдовна, сняв на ходу галифе и трусы, ушла на другой край холма, белея задницей, и взяв Фурмана под руку.
Чапай дунул на костер, дунул на звезды, дунул на Луну.
Стало темно в мире.
… белые догнали отряд рано утром, откуда не ждали - с левого берега. Бойцы даже и лошадей запрячь не успели. Так что никому и в голову не пришло взглянуть на тот конец холма, где Анна Леопольдовна, - сытая, осоловевшая, - утирала со рта кровь, а под ногами ейными валялся изломанный, как после колесования, Фурман. Отряд попытался было отбить атаку, но боеприпасы давно кончились. Кто-то, от страха обезумев - все помнили крики комиссара, белыми поруганного, - бросался с обрыва в реку, на конях. И тонули животные и тонули люди в водоворотах Днестра. Реки в водоворотах, реки коварной, как глаза молдаванки - вот она спокойна, а вот всполох, кружение и все, нет тебя, пропал. Кто-то, закрыв глаза, дрожа всем телом, снимал обувку и жал пальцем ноги босой на курок винтовки, в рот себе сунув. Несколько отчаянных навстречу белым бежали, размахивая оружием, но, конечно, сразу их никто не пристрелил, а дали пройти, а потом отобрали оружие и мучили.
К ночи следующего дня все было кончено. Чернели тела на земле, белели тела, всплывшие в реке, и зацепившиеся за коряги. Освещали все это Луна, да кошевар Микола с Полтавщины, которого привязали к столбу и подожгли.
Офицерик из белых ученый попался, про Тараса Бульбу читал...
.. утром следующего дня, когда от Миколы даже и дым не шел, и порывы ветра сбивали с него куски пепла, - как с полена обгоревшего, - выбрался из-под трупов красноармеец Сухов. Жалобно стеная сел, от боли страшной в голове кривясь. Рвало его кровью, ноги подламывались, когда к реке спускался. Там сунул в воду руки, голову. Чуть не упал, насилу рукой за куст удержался. Отполз на версту в сторону, спрятался под ивами, где холмы кончались. Вырыл там себе нору и отлеживался неделю, выползая за мясом, которое с пристреленной кем-то лошади срезал. Когда окреп, выломал палку покрепче, и побрел на восток, притворяясь глухонемым. На третий день пути поднял глаза от дороги и увидал впереди в дрожащем от жары воздухе две черные фигуры. Шел медленно, думал, не догонит, но - догнал, и пошел мимо, опустив глаза.
То были Чапай и Анна Леопольдовна.
Шли они легко и не таясь. Чапай - в костюме буржуйском, с короной золотой на голове и с пенсне на глазу, и тросточкой, на конце которой пудель скалился. Анна Леопольдовна - голая совсем, с большими золотыми кольцами в ушах, и необычно загорелая, с треугольником золотым наперед мохнатки, и с крыльями позади спины. Увидав красноармейца, заулыбались.
- Ну что, Сухов? - сказал Чапай.
- Погулял? - сказал Чапай.
Засмеялись они с Анной Леопольдовной смехом неместным, страшным, и птицы на другом краю поля, измученного засухой, в небо поднялись. Сухов шел торопливо, не поднимая глаз от дороги, мелко крестясь, подворачивая искалеченную саблей ногу. Ждал неминуемой смерти. Но слышал лишь смех, а потом и шаги Чапая с Анной Леопольдовной сзади стихли. Сухову бы свернуть в лес или в поле, но он знал, что не переживет ночи сам, поэтому он шел, шел, шел, Сухов шел, шел Сухов, шел, шел, шел, шел шел шел шел шел сухов сухов шел сухосуховсуховшелешелшелшелсухоше...
… до 1958 года бывший красноармеец Сухов, после резни вышедший к своим и выправивший документы на имя Якова Френкеля, - героя разведки Гражданской войны, единственного выжившего в дивизии Чапая, чью красноармейскую книжку он взял с изуродованного белыми Яшиного тела - жил, таясь как мышь, в пригороде города Орел. Он так и не стал разговаривать и это списали на травму от удара саблей белогвардейской сволочи. После создания государства Израиль и первой волны эмиграции лже-Яков сумел вырваться, и уехал.
С 1958 года он молчал и потел от страха в маленькой квартирке в Хайфе.
В 1978 году ветеран умер от сердечного приступа из-за неожиданного звонка в дверь.
Последним, что он увидел в дверной глазок, была папаха, надвинутая на сросшиеся брови.
КОНЕЦ
March 5 2013, 13:17:12 UTC 6 years ago
March 5 2013, 13:39:51 UTC 6 years ago
March 5 2013, 18:28:16 UTC 6 years ago
у меня стойкое ощущение, что я читал этот (или похожий) текст.
перелопатил весь гугл - не могу концов найти.
креос, кстате, зачотный!