- Значит, так, - сказал он.
- У тебя за плечом сидят два волка, - сказал он.
- Какие, Гойко Митич и Иосиф Броз Тито? - сказал я.
- Они ведут свою вечную борьбу, - сказал он, не обращая на меня внимания.
- Один волк есть глупость, алчность, высокомерие, ненависть, - сказал он.
- Другой есть добро, терпение, любовь, внимание, - сказал он.
- Какой же из них побеждает, - сказал он.
- Ну, я полагаю... - стал было отвечать я.
- А тот, - сказал он.
- Которого ты кормишь, - сказал он.
Замолчал. Наклонился вперед, к огню. Взял уголек и прикурил от него трубку. Я смотрел, как искры от уголька бросились врассыпную в звездное небо. Было во всем этом что-то от уходящей в преисподню мексиканской ночи, что вот-вот заляжет на дно ущелья, уступив дню, беспощадному солнцу, и дикой жаре. Индеец посмотрел на меня внимательно, и сказал:
- Так которого ты кормишь? - сказал он.
- Почему ты говоришь уже не по-србски, бртушка, - сказал я..
- Ты все еще живешь материальным, - сказал он.
- Так всегда бывает с теми, кто пришел оттуда, - сказал он.
- Тело еще не отпустило вас, - сказал он.
- Я не понимаю, о чем ты говоришь и откуда я пришел, - сказал я с раздражением.
- И что тебе вообще надо, старый клоун в педерастической шапке из перьев, - сказал я с гневом
- Такой же нудный, как все тупорылые аборигены США, - сказал я с нетерпением
- Творчески переработавшие сказки, рассказанные им иезуитами, - сказал я зло
- Которые они, в свою очередь, рассказывают дурачкам вроде графомана Кастанеды, - сказал я высокомерно.
- Так какого ты кормишь? - сказал он.
Я пожал плечами и встал. Пошел прочь от костра. За мной следовали, почему-то, четыре светящихся глаза. Потом я услышал волчий вой. Но мне не было страшно, я просто шел на север, который определил по Полярной звезде. В пустыне было холодно, так что я принялся идти быстрее и напевать про себя.
- Моя звезда всегда со мной, - пел я.
- Она идет по жизни маршем, - пел я.
Слуха у меня никогда не было. Зато голос так и не появился. Это было так отвратительно, что даже волки затихли, не желая мне подвывать. Я шел, и все пытался понять, как я тут очутился. Мысль о том, что я умер, была первой и вполне ожидаемой. Но я чувствовал тело - чувствовал боль, когда одна из искр попала мне на кожу, чувствовал ветерок, чувствовал камушки под ногами, камушки, от которых и обувь не спасала. Они впивались в ноги так, что я понял - далеко не уйду. Но от костра я уже удалился настолько, что легко мог спутать его с любой другой звездой. Так что я все равно пошел прямо. Светящиеся глаза - а может быть, звезды, - следовали за мной, и я даже как-то успокоился. Все веселее с двумя волками, чем одному. Это если киноактер в роли индейца был прав.
… у следующего костра я увидел человека в костюме, почему-то, Человека-Паука. Завидев меня, он приподнялся, помахал мне рукой. Я присел у огня и стал греть руки.
- Не хочешь покормить своих волков? - спросил он.
Блядский Твинпикс! Я ничего не ответил. Когда нечего сказать, зачем и говорить. Он вздохнул и сказал:
- Ну хорошо, сразу к делу.
Подпрыгнул в воздух, и стал делать сальто. Потом еще и еще. Получалось здорово, как в цирке. Каждый раз, прыгая, он пускал в разные стороны что-то вроде белесых лучей. Это выглядело, как если бы на канаты кто-то накончал, а потом высушил, и вытянул их в свете Луны.
- Эк-зи-стен-ци-а-ль-но, - сказал я.
Он ничего не ответил, и, когда паутина была готова, оказалось, что я нахожусь в самом ее центре. Волки зарычали, и я впервые увидел их. Тот, что добрый, как будто улыбался. Позлее был с горящими глазами, и у него были оскалены клыки. Бивес и Батхед монтанической ереси, подумал я. Подумал, что многовато думаю, когда надо действовать. Дернулся разок, другой. Паутина оказалась вполне прочной. Паук - теперь в нем не было ничего от человека - стал приближаться по ней ко мне, и я увидел его жала. Тогда мне стало по - настоящему страшно... Но чем больше я вырывался, тем сильнее прилипал. Где-то вдалеке бились волки, которые рвались мне на выручку.
- А теперь, - сказал паук откуда-то издалека.
- Ответь на мою загадку, - сказал он.
- Угадаешь, жить будешь, - сказал он.
- Ну, валяй, - сказал я обреченно.
Мне никогда не везет: я не выигрывал в лотереи, мне ни разу не доводилось найти кошелек, полный денег, и как-то раз муж одной из моих подружек вернулся с работы домой в обед. Прям как в анекдоте. Было от чего прийти в уныние.
- ... Кто лучший русский писатель сегодня? - сказал паук, и стал двигать жалами.
Обычно у меня нет никаких проблем с ответом на этот вопрос. Совершенно никаких. Но сейчас на карте была моя жизнь. Нет, даже не так. Моя жизнь, поставленная на карту какими-то сраными мохнатыми жалами чего-то невообразимо отвратительного. Ладно бы, просто пистолетом угрожали. Так что, я решил в кои-то веки быть благоразумным и не выебываться.
- Лимо... - начал было отвечать я, но паутина вокруг моего горла стянулась, и я стал задыхаться, и с ужасом увидел приближающуюся черную тень.
- Пелеви... - просипел я, но паутина стянулась еще туже.
- Сорок... - сделал я последнюю попытку.
Стало еще хуже. Дышать было уже невозможно и я почувствовал, как лицо тяжелеет. Мне доводилось видеть много задушенных, когда я кормил себя, да и своих волков, прозябая в криминальном отделе газеты. Так что я ни минуты не сомневался в том, что мертвый буду выглядеть крайне недостойно. В таком случае, подумал я, надо проявить хоть какое-то достоинство, по крайней мере, в последние моменты жизни. Я собрал остатки сил, рванул руки, сунул их под паутину на горле, чуть освободил его, и на вдохе крикнул.
- Я! - крикнул я.
- Я лучший русский писатель сегодня, - крикнул я.
- Я, я, я, - крикнул я.
Убрал руки и выдохнул, чтобы не мучиться. Но ничего не произошло. Паутина свернулась прямо в паука - как шнур от пылесоса, вот забава, - и он снова обернулся мужиком в пидорском костюме. Сел у огня. Я не думал ни секунды. Просто сделал шаг вперед и ударил его ногой в лицо. Он опрокинулся на спину, полежал, повернулся набок, собрался, сел. Прижал руку к кровоточащему под маской носу. Сказал:
- Ничего, я привык, - сказал он.
- Такая работа, - сказал он.
Эта срань египетская, Сфинкс, наверное, говорил то же самое. Собственно, теперь мне стало понятно, что у него с носом. Я пошел от костра прочь. Потом остановился. Повернулся. Крикнул:
- Так хули же вы мне мозги все ебете, а? - крикнул я.
- Если я и есть лучший русский писатель сегодня, - крикнул я.
- Что же вы бляди, меня достаете, - крикнул я.
Он виновато молчал в ответ. Я покачал головой и пощелкал пальцами.
- Хорошие твари, - сказал я.
Волки вышли из ночи, и сели у моих ног. Мне нравилось, что они волки. Я никогда не любил собак, потому что презираю рабов. Как такие существа стали собаками, думал я, глядя на них. Наверное, с ними случилось то же самое, что и с людьми, решил я. Появился Бог, и приручил. Я потрепал обоих волков по холке - они ревниво посмотрели друг на друга, - и мы пошли дальше. Вдруг дорогу мне, смеясь, перебежал карлик. Пропал в ночи. Снова вернулся.
- Невероятно, - сказал я.
- Моим проводником будет Радзинский, - сказал я.
Карлик, смеясь, снова появился. Он был в кожаном плаще на голое тело, плащ был кожаный, и как всегда, когда человек маленького роста одевает что-то до пят, выгядело это неуместно. Прямо как солист “Скорпионс”, некрасивая женщина, или 70-летний Пол Маккартни.
- Тиран, - взвизгнул карлик.
- Чудовище и преступник, - взвизгнул он.
- Познавший всю полноту власти, - заверещал он.
- Какие мысли посещали его в ту ночь перед Ялинской конфе... - завизжал он.
Мы с волками поморщились. Коротышка вдруг распахнул плащ, и я увидел, что он бесполый. Над нами из-за тучки появилась яркая Луна, и я понял, что это следующая остановка.
- Нет, нет, не усатый палач, - закричал карлик.
- Ты. ты, речь о тебе, чудови... - ткнул он в меня пальцем.
Упал, стал биться в конвульсиях. Вдруг из-за ближайшего кактуса вышла целая колонна. Они вроде шли, шли, шли, шли, но никак не заканчивались. Я понял, что у них там за кактусом что-то вроде хранилища. А может, дыра в земле, которая ведет прямиком в ад. Карлик бился в истерике, фигуры шли молча мимо, и я видел их лица в свете Луны. Все они были неуловимо знакомы... Постепенно до меня дошло. Я сказал карлику.
- Слушай ты, - сказал я.
- Художник и есть творец своего мира, - сказал я.
- И упрекать его за это в диктаторских замашках... - сказал я.
- Ты что, культурная блядь, не видишь разницы между Богом и “сталиным”, - сказал я.
- Будешь кудахтать, так я тебя в следующем рассказе, - сказал я.
- Сделаю карликом-пидарасом, да еще и бесполым, - сказал я.
Видимо, угроза подействовала. Карлик прекратил деловито биться на песке, собрался, и убежал. Видимо, работать кроликом для Алисы и ее наставника-педофила. Интересно, он ее... ну.... подумал я, и у меня встал. Нет, точно не умер, подумал я с радостью.
В колонне - она разлилась по равнине и была похожа на переселение народов или на Млечный путь, - произошла заминка, все разделись и стали трахаться. Постепенно долина стала похожа на муравейник ранней весной. Я знал, это все из-за того, что моим последним романом были “Свингующие пары”. Так что я дал им дотрахаться, а потом мы с Луной дунули на них, и они исчезли. Ушли туда, откуда пришли. В меня. Так что я набрал в себя воздуха - так долго, как будто весь кислород планеты пил, - и издал торжествующий крик. Такой сильный, и такой долгий, что Луна, покачавшись, - словно подумав, - упала с неба, летела долго и словно неохотно, планируя, но потом подчинилась гравитации, и разбилась на мелкие осколки у моих ног. Маленькая светящаяся тарелочка. Вот и все, что осталось от моей повелительницы. Я обернулся, - вспомнив про волков, - но увидел, что один. А когда повернулся к Луне, она уже собралась с силами. И была прекрасной женщиной со светящимися волосами и болезненным взглядом... ярких глаз, глядя в которые я, каждый месяц, все норовлю уйти в волны прилива.
Я знал, что с Луной церемоний не требовалось.
- Как я тут очутился, - сказал я.
- Это все виски, малыш, - сказала она.
- Виски “Мейсон”, 600 рублей за бутылку, - сказала она.
- Чтобы я, да с одн... - сказал я.
- Ты выпил три, хвастунишка, - сказала она.
- Даже с двух с небольшим ли... - сказал я.
- Это были литровые, милый, - сказала она.
Только тогда я почувствовал, что от меня сильно пахнет спиртным, и рубашка мокрая.
- Значит, все, - сказал я.
- Пока не знаю, - сказала она.
- Ну, ладно, - сказал я.
Мы сели рядом на землю, она обхватила колени и положила голову мне на плечо. Постепенно долина заполнилась водами, и стала морем, а потом Океаном. Пропало все, кроме воды и берега, и нас, сидящих на песке перед волнами. Те, - как малыши на свадьбе с платьем невесты - играли с краем платья Луны, то подбегая к нему, чтобы подергать, а то бросаясь прочь.
- Красиво, правда, - сказала она.
Я кивнул.
- А вот и волки, - сказала она.
Они подбежали ко мне откуда-то и стали шнырять у ног, обрадованно, как спаниели какие-нибудь, потеряй они хозяина, а потом найди его.
- Слушай, - сказал я.
- Почему злой меня тоже любит, - сказал я.
- Ты сам-то подумай, - сказала она.
- Что с ним будет, если тебя не станет, - сказала она.
- Останется тут? - сказал я.
Она промолчала. Потом сказала:
- Будь не как все, - сказала она.
- Я и так не как все, - сказал я.
- Будь с ними поласковее, - сказала она.
- Обычно люди выбирают, - сказала она.
- А ты люби их обоих, - сказала она.
- Доброго корми, злого жалей, - сказала она.
- Ах, милая, ваши речи созданы мне на погибель, - сказал я.
Мы немножко посмеялись. Я готов был сидеть так - с ней рядом и ее головой на плече - вечность. И понял, что имел в виду Булгаков, когда описал вечный сон прокуратора. Это когда тебе снится, что ничего плохого не было, и, хотя ты знаешь, что тебе снится, ты знаешь еще, что сниться это будет всегда. Я боялся ей наскучить, и счел необходимым поддержать беседу. Сказал:
- А тут мило, - сказал я.
- Тебе тут понравилось? - сказала она.
- Мне нравится везде, где есть ты, - признался я в который раз и в который раз без толку.
Она промолчала и стала чуть больше. А потом еще больше. Я почувствовал, как кружится моя голова. Вода сначала отступила от нас, а потом зашумела и пошла приливной волной, сбивая с места, кружа на песке, утягивая вглубь. Я все старался держать мою возлюбленную за руку, и волки беспокойно повизгивали, безуспешно стараясь прикрыть нас от забушевавшей воды, но без толку. Нас сбило, поволокло, затопило.
И над полной Луной воцарилась мертвая вода.
… когда я посмотрел на часы, то увидел, что спал всего час. Это был рекорд. Проснулся я от того, что сердце как будто задрожало, и потом рухнуло вниз, и хотя падать ему было некуда, кроме меня самого, длилось это целую вечность. Ту самую, что во мне. Я подтянулся трясущимися руками к краю кровати, сел, и стал вытирать мокрое лицо подушкой. В углу отсвечивали от полной Луны две бутылки “Мейсона”. Женщины, - подумал я, - вечно преувеличивают. На подоконнике сидела красивая женщина с лицом и телом актрисы Ренаты Ливиновой. У нее даже платье было такое... жеманное. Но мне нравилось. Она не смотрела на меня и раскуривала папироску. Я тяжело дышал, с опаской трогая то место, где должно было быть мое сердце. Встал, подошел к окну голый, и распахнул его, едва не задев женщину. Женщина курила, глядя в сторону. Все еще не смотрела на меня, но я видел, что осуждает.
- Ну, что, - сказал я.
Она пожала плечами.
- Я сколько раз просил не курить в номере, - сказал я.
- Подумаешь, виски, окно, - сказал я.
- И вообще, что ты здесь делаешь, - сказал я.
- Рано еще, - сказал я.
Она стала пускать кольца. Они вылетали на улицу и поднимались к Луне.
Я пошел в другую комнату. По пути умылся, сел, начал писать. Она, конечно, была на подоконнике уже здесь.
- Кстати, где волки, - сказал я, глядя в экран.
- Я и есть волки, - сказала она.
- Нет, ты же смерть, - сказал я.
- Мы и есть смерть, - сказала она.
- Ладно, - сказал я.
- Только курить в номере не надо, а? - сказал я не оборачиваясь.
Она потушила сигарету. Села профилем к окну.
Стала - как всегда - смотреть, как я работаю.
КОНЕЦ
May 7 2013, 14:18:19 UTC 6 years ago
только шероховатость придают знакомые имена, особенно, Рената Литвинова, поскольку имя тянет устойчивый образ и отношение к нему читающего; также трахающиеся колонны, но тут уже авторская узнаваемость, как бы все сплетено из предыдущего - для меня этот прием кажется слишком используемым что-ли, навязчивым.