- Братцы… мужики…. коммунна! - крикнул он.
- Советская власть вас сто лет поедом грызла, - крикнул он.
- Простому крестьянину окромя колхоза, будь он неладен, да трудодней, ничего не давали! - кричал он.
- А партаппаратчики… бонзы эти… что в райкомах сидели… - спросил он.
- Разве трудились, как вы? Нет! Сладко жрали, густо срали! - крикнул он.
- И разве был у власти в Совке проклятущем хоть один молдаван, как мы с вами? - спросил он.
- Одни жиды во власти сидели, да русня нечесанная! - крикнул он.
Сход зашумел одобрительно. Мужики, до тех пор переглядывавшиеся нерешительно, закивали с ожесточением. Закосил испуганно на народ сельский староста, приспешник коммунистический, председатель колхоза Василий Ерну. Собрался было сказать что, да народ не позволил. Затолкали у телеги, рот заткнули. Потекли из глаз Василия слезы. Заставили слушать еврокомиссара, новой властью в деревню присланного. Серега же, сжимая в руках мятую кепку, - думал подкатить на броневике, но денег в стране не было, - продолжил.
- Братцы, вот какая фанаберия получается, - сказал он.
- Или катавасия, если совсем уж по-ученому, - сказал он, смеясь с крестьянами, глядя радостно, как лица их суровые разглаживаются, словно воды Днестра, что после проливных дождей успокаивается.
- Антропология, в общем, - сказал он, хохоча с народом.
- Власть новая, наша, европейская, - сказал он.
- Все для народа хочет сделать, чтобы, значит, крестьянин как в Европе жил! - сказал он.
- А не как в Рашке сраной… советском говне! - сказал он.
- Власть наша народная, из народа, и для народа, - сказал он.
- И, значит, мужики, будем все для вас теперь созидать, - сказал он.
- Бывших - гнать поганой метлой! - велел он.
- Это первая часть плана, а потом… - достал он из кармана пакет с инструкциями из центра.
- Перво-наперво, в задницу хариться начнем все, чтобы, значит, как в Европе, - сказал он.
- Дальше…. колхоз отменяем, все делим поровну, чтобы, значит, частная инициатива…- сказал он.
- Дом культуры переделываем в церковь… Европе будем молиться, чтобы, значит, дождь послала, или там, солнце, - сказал он.
- Трубы поливочные сдаем на цветные металлы, все равно дождь Европа пошлет, - сказал он.
- Никто ничего не делает, все сидят по домам, смотрят шо “Лото Миллион”, баб собрать в течение суток и всех эшелоном отправить в Европу, еба… работать, - сказал он.
- Вот такая мужики, программа, вот такое светлое будущее! - сказал он.
- А если кое кто кое где у нас порой, - сказал он.
- Все с жалобами сразу приходим в еврокомиссариат, мы козла за жабры и в расход, -сказал он.
- И начнем прямо сейчас, с председателя краснопузого… - сказал он.
- Отвечай, сука, ты жид или русский? - бросил он с телеги зло.
Завопил Василий жалобно, заматерился. Свой он, свой, молдаванин, румын даже! как все, как все…
Да поздно. Толпа мужиков осерчавших волокла уже председателя бывшего к столбу позорному. Кто цепь на шею наматывал, кто сено волок да дровишек, кто уже костерок разводил. Заткнули рот председателю, вилы в грудь воткнули, глядели зверовато, как горит плоть человечья…
Когда догорел коммунист Ерну, разошлись мужики по домам.
А комиссар по Европе, присланный власть новую в село устанавливать, к себе в бюро пошел. Красивое это название на табличке было написана, а та - к дверям мазанки кривой приколочена. Печь слабая еле тянула, топчан скрипел, окна заколочены были, потому что стекла давно в халупе этой выбили… Закурил Серега папироску, задумчиво в рот напомаженный - по моде революционно-европейской, помаду сиреневую использовал - совал ее, кольца пускал. Глянул на туфли “Минзано”, 500 евро пара, в грязи густой и непролазной испачканные. Непролазна и дремуча деревня молдавская, да что делать… Поднимать страну надо, веками советской власти в пучину безграмотности да нищеты погруженную… Вспомнил Серега, как председатель молодой, европейской республики, товарищ Влад Филат, учил его, несмышленного евроработника по агитации.
- Жизнь пройти, Серега, не в поле кукурузы обдристаться… - говорил любимый всеми товарищ Влад, папиросинку посасывая, да пустым чаем ее запивая.
- Ты в народ пойдешь, а он, народ, от тебя живого слова ждет, - сказал он.
- Скажем, вместо “передок” говори всегда “манда”, не стесняйся, - сказал он.
- Народ любит честно…. прямо… по-европейски, - сказал он.
- Скажем, заместо вазелина можно и сальца свиного.. - сказал он, морщась, почему-то.
Смотрел Серега на Вождя участливо. чувствовал, как гневом скулы наливаются, словно помидоры земли молдавской - соками ее. Любимый вождь, дорогой человечек, молодой еще, тридцать шесть всего. а уже выглядит, как старик. Полысел, волосы с жопы на голову пересаживать пришлось. Хромал еще после покушения паскуды из бывших, Наташи Морарь. Та стреляла в вождя пулей, в яде вымоченной… Хорошо, спасли любимого товарища, а Наташку расстреляли. С тех пор товарищ Филат так и не оправился. А все почему? Заботы, хлопоты. Страну из варварского советского болота вытягивали. Не щадя себя, конный поход на Гагаузию товарищ Влад направил. Пришлось кое-кого расстрелять, не без того. Зато и Гагаузия теперь - Европа! И Гагаузия теперь губы красит! Да что там Гагаузия отсталая с крестьянами ее тупыми.
Вспомнил Серега, сколько работы в Кишиневе провести пришлось. Бывших пачками в ров свозили, что на Комсомольском озере, да растреливали. Партаппаратчиков, инженеров, рабочих всяких… И ведь прав, прав оказался Филатка - как гениального вождя товарищи за глаза звали - произошел в Молдавии, до того отсталой, настоящий бум революционной культуры. Один революционный поэт Володька Лорченков и его поэма “Кое-что революционно-европейских штанах” чего стоит! Злые языки, правда, поговаривают, что Володька придуривался, потому что военнопленным себя считал, и все мечтал в Москву сбежать. Но пусть болтают! Хотя паспорта выездного Володьке на всякий случай не давали. Запретил товарищ нарком по культуре, Анатол Цэрану. Он же и стихи на смерть Володьки написал, когда тот скоропостижно застрелился, оставив записку:
“Товарищи Партия, Европа и Народ. Прошу Вас простить мое дезертирство с трудовгго писательского фронта. Не судите строго. Лодка любви потерпела крах о скалы отсутствия центрального отопления, нормальных продуктов, и писчей бумаги, конфискованной на календари “К первой Европятилетке”. Заботу о своих близких предоставляю товарищу Партии. Стоимость патрона, которым я выстрелил в свое горячее революционное европейское сердце, прошу вычесть из моей заработной платы за первый триместр этого года, после вычета всех налогов. Троекратное ура Европе и европейской Интеграции. Ура!!!”
Записку прочитали публично, перед толпой, пришедшей Володьку хоронить. Чтобы, значит, ни у кого сомнений не было в том, что сам ушел, сам, а не был умучен ЕвроЧК, как поговаривали в народе. Народ… Поморщился Серега. Потом стихи наркома Плугару вспомнил. Посветлел лицом, лег на топчан, туфлей не скидывая. Процитировал про себя строки, наизусть выученные, любовно:
кроха сын к отца прийти
и спросить немножко
что такое very well
а что есть прямо hell
папа-Бог ответить сына
для начала, мы едины
ты и партия, народ
в рот его в банана рот
ты сегодня и река
в поле стебель колоска
ты ракита под кустом
ты береза за бугром
в поле каждый таракан
и в буфете ты стакан
неделимая ты сущность
триединая в одной
только пусть не разбегутся
как придем мы за тобой
триединый ты для понту
для расстрела ж ты один
вот стоишь на полигоне
коммунарка. гражданин
в синяках весь и побитый
словно пес ушИ прижав
если я скажу, товарищ
ты и слаяешь - гав-гав
с пистолетом убедил я
сделать все, чего прошу
вот поэтому победа
будет с нами, парашют
золотой мы вам не дарим
быдло бывшее, о, нет.
а теперь размер забуду
и скажу Вам:
да здравствует Европейская Интеграция
да здравствует наша молодая нация
всем врагам назло
мы обреем свои головы на-го-ло
волосами набьем матрацы европейские
ценности защитим лесбиянские, гейские
союз атлантического партнерства защитим
дорогу старой коммунистической чуме не дадим
мировой пожар европейский раздуем
экономику страны как лягушку в сраку надуем
троекратное ура нашему вождю
мы любим его, нашего Во-Ло-д-Ю
и каждый кто не любит его
станет жертвой расстрела на-ше-го
славься Европа, славься ценность протестантско-релятивистская
сгинь как в омут, сволочь большевистская
мы нашу Молдову рацветим цветами радуги
встанем в круг, взявшись за руки
и посмотрим, у кого настоящая эрекция
а кто так... к нам попал по протекции
евровик настоящий, миг наслажденья лови
он весьма краток, такова c'est la vie
… каков поэт! Гений! Народ на похоронах Володьки, стихи слушая, плакал. А Володька в гробу молчал непривычно для всех, да синел. Поговаривали, что это от побоев перед смертью в ЧК, и что, мол, Володька еще стих сочинил там про жирафа, и почему-то звали жирафа очень странно - Миорица. Но евровики объяснили, что цвет лица у Володьки такой от природы - родня у него была из молдаван эфиопских, русня белесая к поэту революционному отношения не имела, конечно, вот и черный он, как уголек, поэт наш революционный А стихи про жирафа - апокриф.
В смысле, пиздеж.
Вздохнул агитатор Серега, горький дым папироски выпуская. Как далека была сейчас столица Кишинев - с ее культурной жизнью, которая так манила Серегу - от этой Брюсселем забытой деревни. Балет, кино, литература… Все хотелось потрогать, ко всему быть причастным! Но партия сказала надо, значит надо! Культуркой и потом можно заняться, а пока - деревня, мужики эти тупые… Завтра баб надо в Европу отправить, а вечером решить, кого в священослужители культа европейского назначить. Значит поспать, поспать…
Задремал Серега Лянкэ, сердце комиссара свое под рубашкой сине-золотой чувствуя, захрапел раскатисто, как волна народного гнева, смывшего с земли Молдавии красную заразу…
… штабс-капитан Лоринков трясущимися от напряжения руками вытащил из-под овчины огарок. Руки дрожали, потому что последние пять верст до деревни на них капитан и полз. Торопился, волочил за собой ногу простреленную. Боялся быть застигнутым патрулем евровиков-комиссаров. Те объезжали страну, недобитков выискивая. Штабс-капитану Лоринкову - русскому, бывшему, при старом режиме в библиотеке работавшему, - грозил расстрел на месте. А если бы еще стихи нашли про жирафа, -переписанные собственноручно Лоринковым с оригинала, выведенного кровью поэтом Лорченковым в подвалах ЕвроЧК, - так еще бы и мучили перед смертью. В ту же что и Лорченков камеру Лоринков попал случайно, когда поэта уже уволокли на расстрел. Сбежал из ЧК случайно, - везли в фургоне с надписью “Хлеб” по Кишиневу, машина остановилась на красный свет, водитель неопытный попался…. Лоринков прыгнул, побежал, себе не веря и храбрости своей, получил пулю в левую ногу, добрался до пригородов, там заночевал в сарае чьем-то, а ночью ушел в сторону деревни… Здесь его дальний родственник спрятал, крестьянин Санду Вакуловский. Схоронил в амбаре. Принес поесть, лучину… При слабом свете вчитался штабс-капитан в бумажку…
жираф высоченый на поле стоял
большой, дружелюбный, он травку щипал
он был не как все… нет, конечно, не гей
он просто бросался расцветкой своей
в глаза всем животным и птицам с небес
и дело не в том, в камуфляже иль без
он просто был странный, был просто другой
для флоры и фауны весь... не такой
и страного не было в этом ничуть
друг мой, на минуточку, ты не забудь
жираф ведь стоял на молдавском на поле
и значит, он не жил в Африке более
конечно он выглядел здесь очень странно
совсем не как в Африке желтой саване
и вот молдаване решили жирафа убить
несчастного со свету сжить, погубить
они его в сети густые поймали
на досках на площади быстро распяли
казнили, ироды, ужасно, на смерть
за что же жирафу такое несчастье?
вина его есть, но поверь, лишь отчасти
вина его, друг мой, лишь в том
что он для Молдавии слишком большой
что он для Молдавии слишком чудной
так я для Молдавии слишком умен
так я для Молдавии слишком чудён
за это в Молдавии буду казнён
поэтому я, друг мой ситный, - жираф
поэтому я - словно Франции граф
что под гильотиною пишет свой стих
пока рев толпы вдалеке не затих
жираф я, жираф, я - копытный чудак
а если по-честному, просто мудак
да-да! нет... не нужно меня утешать
мне нечего больше тебе рассказать...
мудак я, ведь угораздилось мне
с талантом родиться
- и в этой стране!
Закончил штабс-капитан стихи читать. Молча родственнику своему, из механизаторов-ударников, протянул. Читал стихи про жирафа крестьянин Санду, на румынский для других переводил. Кружком сидели селяне, на штабс-капитана поглядывая. Собрался здесь весь круг бывших - агроном, инженер, тракторист, механизатор, учитель… Все, кого за ненадобностью в Европе теперь отменили! Оттого мужики налились злобой на власть новую, евроинтеграционую. Да и жен жалко было на чужбину отправлять. Предали классовые интересы они, слушали штабс-капитана внимательно.
- Мужики, - говорил тот с жаром.
- Евроактив кончать надо, - говорил он.
- Иначе жизни не будет… не дадут… - говорил он.
- Заразу сразу надо… с корнем… - говорил он.
- В России тоже так было… недоглядели… - говори он.
- Сто лет потом кровью умывались… - говорил он.
Переглядывались кулаки красные, кивали согласно. В соседней деревне евровики так всех разъевроинтегрировали, что ни одной живой души не осталось. Когда выступать, знать хотели.
- Прямо сейчас и пойдем, - сказал штабс-капитан.
.. Спустя час группа людй с ружьями вышла на главную дорогу села. Штабс-капитана Лоринкова несли на двери, как на носилках. Стучали в двери домов евроактивистов, били их влет, как утку… Раздавался стук, распахивалась дверь, звучал выстрел, валился заспанный хозяин на спину, в крови весь… Еврокомиссара взяли спящим, не порешили сразу. Повели к реке. Там он достойно смерть принял, хотя и не без агитации. Сказал:
- Мужики, думаете, он за вас, за ваше будущее? -сказал он, кивнув на штабс-капитана, с нездоровым интересом за расправой следившего.
- В кабалу он вас хочет… в советскую… - сказал он.
- За вас помираю, мужики, за ваше будущее, - сказал он.
- А этот… он небось и жид еще - сказал он про штабс-капитана Лоринкова, повернувшего профиль свой пресыщенно-патрицианский к сцене казни.
Не слушали мужики, злы были. Смирился еврокимиссар Лянкэ. Дал связать руки, сманикюром европейским, протянул шею - от депиляции гладую - в петлю веревочную, на другой конце которой камень трехпудовый громоздился. Вдохнул последний раз воздух чистый, молдавский. Глянул на Днестр, послушал звон колокольцев овечьих. Хотел сказать еще что-то, да мужики уже сталкивали в воду. Ушел комиссар на дно с камнем…
- Бульк… - штабс-капитан сказал, на водоворот глядя.
… Еврокомисара почти месяц глодал огромный сом, которого поймали весной на жареного воробья и подали на Храм Евросела. В желудке рыбины нашли лишь палец с перстнем с алмазом в сорок каратов.
… В ночь расправы мятежники вернулись в деревню. Утром к ним подтянулись мужики из других сел. Спустя месяц группировка воставших насчитывала пять тысяч человек, и центральной власти пришлсь высылать карательный отряд с пулеметами и легкой артиллерией. Сражения продолжались почти год, пока глава нового экспедиционного корпуса, Л. Тулбуре, не решил применить газы и практику взятия заложников из семей мятежников. Так Каларашский мятеж был подавлен. Санду Вакуловский погиб в бою, отстреливаясь, сдаться в плен не пожелал. Штабс-капитан Лоринков ушел плавнями Днестра в Гагаузию, потом в Турцию. Отуда перебрался в Париж, шоферствовал. Опубликовал книгу воспоминаний и стихотворение, принадлежащее, якобы, перу поэта Лорченкова. Из Парижа перебрался в Мексику. Оттуда вернулся в Молдавию через 40 лет, поверив обещанию центрального молдавского правительства об амнистии.
В Кишиневе штабс-капитан Лоринков сразу же попал в ЕвроЧК, и был за сутки до расстрела избит и посажен в ту же камеру, где сидел когда-то в годы молодости. Стих про жирафа, выведенный кросью на стене, замазали. На новом слое штукатурки кто-то нацарапал:
Солнца в окне дрожь беспощадная
чу, за решеткою ругань площадная...
мне все равно, этим утром я к Солнцу
выйду проветрить старые кости
в нем растекусь протоплазмы кусками
нет, не останусь я с вами
ни на минуту ни на мгновенье
дарит мне Солнце забвенье
забвенье...
КОНЕЦ
May 12 2014, 09:20:02 UTC 5 years ago