Сергей Сергеевич Каринский (enzel) wrote,
Сергей Сергеевич Каринский
enzel

БЕСЕДА Н.КАЗАНДЗАКИСА С Б.МУССОЛИНИ

Предлагаемый ниже материал представляет собой перевод беседы известного греческого писателя Н.Казандзакиса с итальянским «Вождём», имевшей место в 1926 г. Перевод с новогреческого – kapetan_zorbas. Выражаю признательность Е.А.Колмовской за указание на эту публикацию.

«Я с нетерпением ждал во дворце Киджи встречи с этим сильным человеком. Скоро ему предстояло меня принять. Бледные мужчины ожидали в передней; женщины прихорашивались, чтобы произвести впечатление на этого влиятельного мужчину. Двое юношей, худощавых, высоких, в черных рубашках, встали в дверях, вытянувшись в струнку, бесстрастные, свирепые и спокойные, и я увидел в этом символ, что так часто встречается на щитах: два льва-охранителя.

Появился угрюмый фашист и кивнул мне: Муссолини ожидает меня. Он открыл большую дверь и молча закрыл её за мной. Я оказался в огромном зале: освещение было тусклым, и я замер, не зная, есть ли кто внутри. Я толком ничего не мог разобрать кроме огромного глобуса, что светился в углу, подобный гигантскому черепу.

И вдруг в глубине справа, я различил человека, что притаился за низким столом и глядел на меня. Я подошёл поближе. Теперь я отчетливо его видел: крупный торс, коротконогий, огромная голова с грубыми чертами - сплошной подбородок и лоб, сплошные углы - словно она была вырезана из твёрдого дерева. Массивная нижняя челюсть, взгляд холодный и беспокойный. Выражение лица сдержанное и враждебное. И про себя ты понимаешь две несомненные вещи: этот человек обладает верой, и этот человек не ведает страха!

Я припоминаю эту встречу до мельчайших подробностей. Не успел я подойти к нему, как раздался его голос, усталый, пренебрежительный, неприветливый:

- Что вам угодно?

Я не расслышал.

- Что вы сказали?

Голос его стал еще более нетерпеливым и враждебным.

- Что вам угодно?

На мгновение я в страхе замолчал; у меня мелькнула мысль уйти, не говоря ни слова. Но я тотчас же успокоился и почувствовал, что этот человек имеет право так себя вести; благовоспитанность является неподобающей добродетелью низшего порядка в таких грубых хищных душах. Этот человек проложил новый путь, он держит в своих руках всю нацию; у него есть право вести себя так, как он считает нужным. И тогда я спокойно ответил.

- Я хотел вас увидеть, ничего более!

Лицо его осветилось. Черты немного успокоились, смягчились; слегка потеплевшим голосом он сказал мне:

- А, тогда ладно! Но никаких разговоров, я страшно занят, не могу терять даже пары минут. Напишите вопросы, какие хотите мне задать; если они мне понравятся, я на них отвечу; если нет – то нет.

- Я ничего не хочу спрашивать. Я лишь благодарю вас за то, что вы разрешили мне вас увидеть; и если хотите, я уйду.

Муссолини на мгновение замолчал, не зная, что решить.

- Где вы выучили итальянский? – вдруг спросил он.

- В Италии. Я много лет прожил в Италии. Сначала изучая право в университете Рима, а потом в других путешествиях, потому что любил искусство.

- До войны?

- До и после. Однако я давно не был в Риме, и теперь смотрю на него словно в первый раз. Сейчас я испытываю какое-то странное, но отнюдь не неожиданное чувство: здесь в Риме я вдыхаю тот же самый воздух, которым с такой жадностью дышал в Москве.

Лишь только услышав слово «Москва», Муссолини вздрогнул. Лицо его засияло. Я и не ожидал такого нетерпения и теплоты. Он протянул руку, будто желая схватить меня за плечо и не дать мне уйти, и заговорил другим тоном, нисколько не уставшим и не враждебным:

- Вы приехали из России?

- Да, я ездил туда и прожил там четыре месяца, изучая большевизм.

- Э, тогда это я буду брать у вас интервью; это я буду вас расспрашивать, а вы – отвечать.

- Отлично.

- Как поживают эти русские?

Никогда не забуду, как он подчеркнул слова «questi Russi!». Эта фраза была полна любопытства, теплоты и беспокойства, словно её произнес человек, расспрашивающий о своих домашних, с которыми рассорился.

- Они трудятся. Прилагают сверхчеловеческие усилия, чтобы создать новый мир. Здесь в Риме я нашел массу сходства между большевизмом и фашизмом.

Он резко повернулся и посмотрел на меня так, словно хотел пронзить меня своим жестким, огненным взглядом:

- Что вы имеете в виду?

- Вот что: и здесь, и в Москве я обнаружил одинаковое строгое, жёсткое подчинение личности целому.

- Отлично!

- Такую же дисциплину. Такую же ненависть к мелким свободам и такую же попытку достичь крупной свободы. Ещё я встретил такой же горячий энтузиазм среди молодежи. Только в Москве и Риме можно встретить настоящую молодёжь.

- Что вы подразумеваете под «настоящей молодежью»?

- То, что они готовы пожертвовать собой ради идеи. Но эти две столицы мира объединяет и нечто большее: нечто неопределенное, неуловимое, что ощущаешь в воздухе; некая вера и подготовка.

Я немного заколебался, но в итоге решил про себя: я выскажу своё мнение, и будь что будет! И добавил:

- Опасная подготовка!

Муссолини умолк и склонил голову; лицо его было непроницаемо, полное внимания. Через некоторое время он быстро спросил:

- А как у них с экономикой?

- Большие трудности. Русские пока не нашли веру, что глубже экономических теорий. Они чрезмерно пропагандируют материализм. А когда крестьянин верит, что выше человека ничего нет, никакой силы над ним, то он не может, он не готов приносить жертвы.

- Правильно!

Он произнёс это слово довольно и уверенно. А затем добавил:

- Что в России произвело на вас наибольшее впечатление?

- Две вещи: детское образование и гениальная пропаганда просвещения масс.

- А Москва?

- Это город, в котором не смеются, а работают.

- А вожди?

- Удивительные. Троцкий…

Зазвонил телефон. Муссолини наклонился и долго слушал, потом сухо и быстро произнёс: «Да, да, но это преувеличение», после чего повесил трубку. Затем он повернулся и сказал мне:

- Напишите те вопросы, какие у вас есть ко мне, и я на них отвечу.

- У меня к вам нет никаких вопросов.

- Ах, да!

И он протянул мне руку…»
(http://kapetan-zorbas.livejournal.com/3385.html)

В виде синхронного комментария и к вопросу о мнимом "сходстве" фашизма с советизмом: "Когда Макіавелли написалъ своего „Государя”, близорукая толпа завопила, что онъ славитъ тираннію и создаетъ школу деспотизма, но лишь немногіе дальновидные и проницательные говорили: „Мессеръ Николо, уча, какъ устроены зубы у волковъ, выдираетъ ихъ изъ волчь-ихъ челюстей и переставляетъ въ овечьи”.

Въ наше время вѣрный ученикъ Макіавелли, Бенито Муссолини, повторяетъ этотъ символическій процессъ, выдравъ волчьи зубы у итальянскаго коммунизма и пересадивъ ихъ въ пасть охранительныхъ слоевъ населенія, въ представительствѣ „милитаризованнаго” фашизма.

О, если бы намъ, русскимъ эмигрантамъ и бѣженцамъ, ниспослалъ Господь, наконецъ, какого нибудь политическаго дантиста, чтобы научить насъ, какъ въ бараньи челюсти вставляются волчьи зубы!" (А.В.Амфитеатров. Стена Плача и Стена Нерушимая. Брюссель, 1931. С. 112.)
Tags: идеология, история, литература
У вас про гельмана лучше получалось.
Спасибо. Может быть, последовать за старухой Шагинян и написать "Четыре урока у Гельмана"?:)
:) не, ну правда, совсем мутная "беседа", прям муаммар и проханов.

А четыре урока да, идея хорошая, вырулить можно современно.
Зато памятник эпохи. Заметьте, что Совдепия ненавидела "фашистов-чернорубашечников" - но никакой ответной вражды. А Горький так преспокойно жил на своей вилле, пока Коба наконец не решил (или кто-то ему указал), что хватит.
ну, не знаю, не всё, что успело закаменеть - памятник. А Совдепия ненавидела периодически практически всё подряд, кроме круглогодичного тумана над темзой.
Амфитеатров, понятно! :-)

Кстати, Вы читали панегирики Муссолини написанные Мережковским?
Нет, не доводилось. Но вполне понимаю их происхождение и поддерживаю - в той ситуации это было совершенно оправданно.
Я хотел (пока им. доступ к хорошему сканеру) отдельной записью "вывесить" "Муссолини и Данте".

Меня просто умиляет та непосредственность с которой "эти люди" продолжали свои нападки на "самодержавие" даже после Октября!
Вот из Амфитеатрова на эту тему: "Я столько боролся противъ самодержавія, что никакъ не могу быть заподозрѣнъ въ симпатіяхъ къ нему и въ стремленіяхъ къ его реставраціи, хотя опытъ 1917-1930 гг. и научилъ меня признавать, что „маленькій деревянный домикъ лучше большой каменной болѣзни”, и, какъ ни огрубѣла въ устарѣлости самодержавная форма правленія, все же, самое плохое самодержавіе лучше самаго хорошаго большевизма."