(Окончание)
4.
На фоне современной политической ситуации особую актуальность, хотя и со своим специфическим «салтыковским» знаком, приобретают размышления графа на тему о «Двух Россиях и Украинском вопросе» (так называется последний и самый объёмный из очерков книги). Заметим сразу, что он рассматривает этот вопрос не как специфически и узко «украинский», но как западно-русский, находящийся, с одной стороны, в оппозиции к восточно-русскому (великорусскому), а с другой – в неразрывной исторической связи с ним.
Сам по себе, узко националистически и сепаратистски понимаемый, украинский вопрос банален и прост. То, что украинисты выдают за «украинский язык», есть в лучшем случае просторечье (patois), оставшееся на обочине языкового развития, а в худшем – новодельное «эсперанто», навязываемое в качестве «народного языка». После катастрофы южно- и западно-русского дворянства 1649 г. исчез – погиб, отъехал, ополячился – местный культурный слой, являвшийся творцом литературного языка, а «образовавшийся в Москве язык становится единственным русским литературным – а это значит общерусским – языком. И этим же самым все западно-русские и южно-русские народные говоры того времени обратились в patois... Народ, уничтожающий свои высшие, просвещённые, «правящие» классы, как это сделало простонародье наших юго-западных областей в XVII веке, тем самым уничтожает свою государственную независимость, свою культуру и свой язык. Так-то и погибли в польском море древняя государственность, культура и язык наших южных и западных областей. И когда в конце XVIII века пала в свою очередь политически, под ударами соседей, и Польша, и в наших западных и юго-западных окраинах вновь распространились русская культура и русский язык, то эти культура и язык были функцией уже иной, московской государственности, возникшей в совершенно иных условиях и на совершенной иной почве... За этим языком стояли русская (Московская, а впоследствии и Петербургская) государственность, русское великодержавие, как за латинством – Римские. Ничего этого не имеет за собой новоукраинский «эсперанто». В попытке украинистов нет главного предусловия успеха подобной попытки: за нею нет органически выросшей государственности, нет государственной индивидуальности и её главнейшего творца и орудия – политически-сильного просвещённого класса». (В связи с этими рассуждениями Салтыкова нельзя не заметить, что уничтожение и в самой России её исторического правящего слоя и просвещённого класса не могло не сказаться на русском языке, который за почти столетие советской власти деградировал до уровня хамского жаргона как языковой нормы – так что теперь принимаются уже законодательные меры для воспрепятствования окончательному его вырождению. И, по крайней мере, по этому основанию положение русского языка и украинского «эсперанто» уравнялось – у них обоих сейчас нет адекватных носителей-творцов, что, конечно, не уравнивает их качественно, т.е. ретроспективно: за русским языком великое, мирового уровня, наследие, за «эсперанто» же - пшик.)
Однако не сам по себе языковой вопрос-курьёз и не нелепое и саморазоблачительное название «Украйна» важны для Салтыкова в инспирированном и политизированном «украинском вопросе». За ним стоит нечто куда более реальное и важное, историческое и общерусское, что нередко недопонимается, а то и просто игнорируется русскими унитаристами. Речь идёт о том, что за надуманным «украинством» стоит коренное отличие Запада и Востока России, «двух Россий», но уже не в политико-сословной, а в этнокультурной и географической проекции. «Малоросс, как и вообще земледельцы всей западной России, есть, в противоположность общиннику-великороссу – прирождённый собственник; в этом отношении он гораздо более похож на французского, немецкого или итальянского крестьянина, чем на более к нему близких по крови волжанина или жителя берегов Оки... Но повторяю: это вовсе не специфически-украинская, а вообще западно-русская черта, и притом западно-русская не в этническом, а в территориальном смысле этого слова, так как в этом отношении являются одинаково «украинцами» не только белорус, но и литовец, и латыш, и эстонец, и поляк. С указанною чертою тесно связана другая. Малоросс является, как и все только что перечисленные племена, типическим трудолюбивым земледельцем. Он действительно любит свою землю, чего отнюдь нельзя сказать, несмотря на его прославленную «жажду земли» про великоросса» - являющегося, по Салтыкову, «прирождённым анти-земледельцем».
В связи с вышеуказанными качествами малоросса находится и различие в образе жизни и быта Малороссии и Великороссии: «Природа Западной России гораздо беднее и, в огромном большинстве местностей – грустнее, угрюмее, бесцветнее природы России восточной. Тем не менее, весь строй и обиход народной жизни – народные песни и верования, нравы и обычаи, наконец, самый home (этого слова также нет в русском языке) западнорусского крестьянина и горожанина – в неизмеримо большей степени gemuetlich (уютный, обустроенный – С.К..), чем в Центре и на Востоке. В общем можно сказать, что психология западно-руса, а также поляка и литовца, есть психология уже давно свыкшихся с оседлым бытом людей; психология же великоросса есть до сих пор, в основной свой сущности – психология бродячего племени». Одновременно «у малоросса, белоруса, литовца, поляка, также эстонца и латыша, есть своего рода ограниченность и несколько отталкивающее упрямство, которых нет в великороссе. Вообще можно сказать, что классическое выражение «широкая русская натура» мало применимо к западу от линии Петербург-Херсон».
И Салтыков делает вывод о том, что «западно-рус является, так же как и его соседи – литовец, поляк и т.д., в неизмеримо большей степени «европейцем», чем великоросс. Этим и объясняется крупная роль, которая выпала нашим западным областям в строительстве Империи, начиная с Петра Великого... Всем известно, что Пётр и его наследники повернули Россию лицом к западу и поставили краеугольным камнем русского величия и русской культуры – западные начала. Но дело в том, что они при этом и в самой России опирались преимущественно на западные её области... Всем известна крупная роль, которую играли в строительстве Империи – «Империя», в моём смысле, обрывается на рубеже царствования Николая I и Александра II – Балтийское дворянство. Но не мало дали в эту эпоху России и «Украйна», и вообще все западно-русские области – достаточно вспомнить имена Ягужинского, Потёмкина, Разумовских, Безбородко и Кочубеев, чтобы говорить только о наиболее крупных деятелях. А сколько стояло за ними второстепенных!»
«Огромнейшее значение в консолидации имперской жизни сыграл, наконец, самый факт инкорпорации в пределы Империи – Прибалтийских губерний, Литвы и малороссийских и белорусских земель, отторгнутых Екатериною II от Польши. Только при этой Государыне действительно завершилось слияние «двух Россий», существовавших раздельно – начиная с XIV века. Воссоединённые и вновь приобретённые западные области уже самим фактом нахождения в пределах Империи сильно наклонили её ось в сторону Запада и к Западу же направили равнодействующую имперской жизни. Они чрезвычайно сильно влияли на всю имперскую психологию и этим путём на самую национальную душу России. Империя по самому своему существу была борьбою – отчего не сказать правды? – с тёмными разрушительными началами, с хаосом и анархией Великорусского духа, с этнизмом Москвы. И в этой борьбе надёжнейшим союзником Империи были именно наши новые западные области».
«В течение всего XVIII века – это началось ещё с Северной войны, и символом этого движения и было столь осмеянное, потому что непонятое, Екатерининское («Потёмкинское») путешествие по Днепру – Россия дышала преимущественно своими западными областями. Здесь покоилось – и в буквальном, географическом, и в переносном, духовном, смысле – реальное основание Петербургской пирамиды. И это продолжалось до средины XIX века, т.е. до конца «Империи».
И вот резюме Салтыкова по «украинскому вопросу»: «Украинизм» был изобретён врагами России – и при том врагами лишь по недоразумению и из политической близорукости, за которую они теперь жестоко наказаны (имеются в виду Центральные Державы – С.К.) – как средство ослабления и разрушения России. Между тем тот же украинизм, понятый как противоположение не несуществующего «украинского народа», а всего вообще русского Запада – русскому Востоку, несёт в себе здоровое зерно спасения, воссоздания и усиления России. Мы не можем оставаться «великороссами» - это достаточно показали события последних пяти, лучше сказать, пятидесяти лет. Этот уклон уже привёл нас к полной гибели... Катастрофа, с нами происшедшая, есть именно та катастрофа, которая грозила нам в XVII столетии и от которой нас тогда спас Пётр. И как тогда, так и теперь нас может спасти только западный дух, ибо не чем иным, как оскудением этого духа в наших душах и в нашей жизни мы и погибли. Но «западный дух» есть для нас прежде всего западно-русский дух. Отсюда огромнейшая роль, которая выпадает не только в воссоздании русской жизни, но и в воссоздании самой русской души – нашим, увы! отчасти уже «бывшим», западным областям».
«Я знаю твёрдо, что без помощи наших западных областей – России, т.е. Русской земли и Русского духа не восстановить. Но я знаю не только это. Я знаю и то, что западные области, их дух, их культура, их вековые навыки и психология и, наконец, самые их люди – получат если и не преобладающее, то, во всяком случае, очень большое значение в будущей России. Мне вообще кажется, что русской столицей, центром национального духа, культуры и власти, не смогут остаться ни Петербург, ни Москва. Я вижу будущую русскую столицу даже не в Киеве, а, например, где-нибудь возле Минска, может быть ещё дальше на Западе: иначе в поры омертвелого тела России не пройдёт западный дух. И это есть именно то, что в своё время сделало необходимым – это был вовсе не «каприз» Петра – перенесение столицы в Петербург... Ибо дух России, дух «Империи» на русском Западе, а не на русском Востоке». (Тут бы я взял на себя смелость мягко возразить гр. Салтыкову, написавшему эти слова ещё на заре эпохи массовых коммуникаций, когда географическое положение всё ещё действительно значило очень много. Сегодня же подобный географический императив не так уж обязателен. Мне представляется – и я об этом уже не раз писал, - что новая столица восстановленной России может быть построена где-нибудь на берегах Оки, между Коломной и Н.Новгородом – ей не должно покидать волжско-окского междуречья, этого русского Иль-де-Франса – всё-таки именно там сердце России, при всех неоспоримых важности западных областей и значении западных влияний, на кои указывал в своих очерках гр. Салтыков.)
Вместо послесловия см.: https://enzel.livejournal.com/269865.html
Deleted comment
May 19 2014, 17:09:50 UTC 5 years ago
Deleted comment
May 20 2014, 10:10:58 UTC 5 years ago
May 19 2014, 21:39:02 UTC 5 years ago
Параллельно, кстати, возникает два вопроса. Во-первых, если умствующий граф действительно воспринимал великороссов как каких-то расово неполноценных унтерменшей, то какие могут быть претензии к 1917 году? Они лишь отплатили ему той же монетой и дали такого основательного пинка, что приземлился он только в Германии. А, во-вторых, каким же неописуемым дерьмом должен был быть правящий "варяжский класс", чтобы волна великорусского крестьянского хаоса смела его бесследно? Да так, что любого Салтыкова или Оболенского можно было хватать и расстреливать на месте.
May 27 2014, 09:50:28 UTC 5 years ago
Провидческое предсказание рейхскомиссариата Московия с фактической столицей в Берлине, столь много сделавшего для оживления омертвелого тела России.