В этот день предлагаю мемуарный очерк Николая Сергеевича Каринского (1873-1948) о его дяде Николае Семёновиче Грузове, напечатанный в газете Русская жизнь (Сан-Франциско) 6 мая 1945 г. :
ДЯДЯ НИКОЛАЙ
(из семейной хроники)
Это было в восьмидесятых годах прошлого столетия.
Я был приведён своим отцом в 1-й Московский Кадетский Корпус держать вступительный экзамен в первый класс корпуса.
Первым оказался экзамен по чистописанию – предмету, не предусмотренному ни моими родителями, ни, конечно, мною.
Мои руки, привыкшие к лапте, городкам, лазинью по деревьям и т.п., не слушались, и перо выводило вместо букв какие-то каракули, и, что всего замечательнее, чем больше я старался «чистописать», тем каракули выходи хуже и хуже. При двенадцати-бальной системе я получил отметку – 2.
Отец, узнав об этой отметке, вероятно, от стыда за меня и не ожидая в дальнейшем ничего доброго, ушёл, но, к счастью, ничего не сказал мне о полученной двойке, и я продолжал держать экзамен.
Русский язык и арифметика прошли благополучно, и последним экзаменом был Закон Божий.
Батюшка был известен своей строгостью, и если кто получал семь или восемь, то об этом говорили с удивлением. Это были знатоки предмета – вундеркинды.
Меня он спросил – знаешь «Отче наш»? – Знаю. – Читай.
Нашим приходским священником (церковь Петра и Павла на Новой Басманной ул. в Москве) был знаменитый проповедник о. Пётр Смирнов, автор учебников по священной истории, по которым учились целые поколения. Служил он в церкви замечательно, на проповеди его съезжалась вся Москва, а когда он читал, например, во время Великого поста – «Господи и владыко живота моего» - слёзы умиления текли по самым суровым лицам; плакали все (впоследствии он был протопресвитером Исакиевского Собора в СПБ).
Мне очень нравилась его манера читать молитвы отчётливо, выразительно, делая нужные ударения и паузы, отчего молитва вдруг приобретала особый строгий вид, и я дома часто подражал ему, особенно читая молитвы на ночь.
На экзамене я невольно по привычке, сам не замечая того, начал подражать ему и «Отче наш» прочёл отчётливо и выразительно.
Батюшка слушал меня с изумлением – читай «Богородицу», читай «Верую».
Я воодушевился, и символ веры, который мне особенно нравился, прочёл так, как будто читал с амвона в церкви (как сам о. Пётр).
- Ну, довольно, хорошо, иди.
Экзамен закончился, я подошёл к дежурному полковнику и спросил, выдержал ли я?
Он, увидав двойку, поморщился, но тут взгляд его упал на отметку по Закону Божию. Он, кажется, не верил глазам своим; - по Закону Божию – 11; одиннадцать! Конечно, выдержал.
Потом я узнал, что в кадетских корпусах тогда был такой порядок – отметки по всем предметам складывались, и из них выводилась средняя. Эта средняя у меня оказалась довольно высокой, значительно выше той, которая была нужна для поступления (сколько помнится, минимум был 5 с половиной).
Дома изумились, когда я вернулся торжествующий, а отец не верил, пока сам не навёл справок.
В корпусе в течение недели нас – около сотни ребят обучили становиться во фронт, отдавать честь, носить мундир и другим хитростям несложной корпусной науки, и, наконец, в воскресенье разрешили идти в отпуск.
В новеньком с иголочки, отлично пригнанном мундирчике, в шинели в накидку, я гордо шёл домой, поминутно отдавая честь или становясь во фронт, как это требовалось по уставу.
Было легко, радостно и весело. Чувствовал себя не распущенным мальчишкой, а подтянутым военной косточкой.
Дома был встречен слезами матери («закабалён в военную службу») и плохо скрытой завистью к моим красным погонам, мундирчику и военной выправке со стороны старших братьев – гимназистов.
Вышел во двор показаться горничным и дворовым мальчишкам. Горничная и кухарки ахали, глядя на «кавалера», но радость несколько испортил дворников сынишка Петька.
Он независимо утёр нос и сказал – «здравствуй, красная говядина».
Хотя за такую дерзость он поплатился здоровым синяком под глазом, но слово было пущено. Братья - гимназисты нашли соответствующий тон в обращении со мною.
Чувствуя какое-то скрытое недоброжелательство со стороны товарищей детских игр – дворовых мальчишек и братьев, и не желая портить своего праздничного настроения, я решил отправиться с визитом к дяде Николаю, брату моей матери.
Дядя Николай был даже для Москвы, где ничем не удивишь, человек особенный. Это был настоящий, сошедший со страниц Гончарова, чудом сохранившийся Обломов.
Когда-то в дни молодости – весельчак, прожигатель жизни, завзятый охотник, душа общества.
Но на охоте с ним случилась беда – какой-то горе-охотник из приятелей, вероятно, под хорошей мухой, всадил в глаз ему вместо зайца – целый заряд дроби, и с тех пор вся правая сторона его лица была скрыта никогда не снимавшейся чёрной повязкой.
С этого времени дядя всё реже и реже стал показываться в обществе.
Но когда появлялся, то на моей ещё смутной памяти всегда становился центром общего внимания.
Появлялась гитара – песня лилась, заражала, и скоро все собирались кругом дяди Николая.
Составлялся хор. Пелись русские и охотничьи песни.
Этих песен я потом нигде не слыхал; их уже не пели.
Дядя с гитарой в руке запевал:
«Пора на коней,
Трубите скорей,
Уж солнце восходит высоко.
И ждёт у дверей
Толпа егерей,
Сегодня поскачем далёко».
Вступал хор, а дядя подражал звукам охотничьего рога, и подражал в совершенстве.
И весело было видеть, как солидные, бородатые люди бросали карты, отрывались от зелёного стола и сначала с снисходительным видом, а потом с увлечением подхватывали песню.
А дядя Николай заводил уже новую –
«Что может быть лучше охотничьей жизни,
Мы весело рыщем со стаею псов…»
И опять дружный подхват песни и звуки охотничьего рога.
И вдруг дядя Николай останавливал хор и, хитро подмигнув в сторону дам, начинал:
«Дамы все без исключенья
Преслезливые творенья:
Плачут, если муж живёт,
Плачут, если муж умрёт…»
Когда я впоследствии читал «Войну и мир», то дядюшка Наташи Ростовой, который пел по словам Толстого с наивным убеждением, что в песне самое важное – слова, а напев и мотив придут сами собой, этот дядюшка «чистое дело марш» представлялся мне моим дядей Николаем.
Последнее время дядя Николай уже никуда не показывался. Он продал дом, выговорив себе пожизненное право на небольшую квартирку в три комнаты, и никуда не выходил оттуда.
В квартире всегда было жарко натоплено, а дядя слонялся из угла в угол в одном белье или чаще всего сидел в мягком кресле в столовой.
- Дядя, говорил я бывало, Вы бы рамы выставили. Ведь теперь июль. Жарко и душно.
- Что ты, что ты, испуганно отмахивался дядя Николай, в июле иногда такие холода завернут.
Ни газет, ни книг он не читал. Последние газеты, которые я у него видел, относились к русско-турецкой войне 1877 года за освобождение Болгарии.
Дальше дядя не пошёл.
Единственным звеном, связывающим его с внешним миром, была бывшая его крепостная Дарья, экономка, кухарка, камердинер, всё.
Дарья приносила ему и все местные новости из ближайшей лавочки.
Дядя Николай пил чай, а Дарья, стоя у двери, у притолки, повествовала.
- А вчера, Николай Семёнович, будочника избили. (Тогда в г. Москве полицейские жили в особых будках, разбросанных по Москве и вследствие этого назывались будочниками. – Прим. авт.)
- Ну, изумлялся дядя, за что?
- И неизвестно кто, и неизвестно за что, тарахтела Дарья, поджимая губы.
Молчание. Дядя вздыхает.
- Нового архиерея нам назначили.
- А старый, что?
- Вот уж и не знаю, то ли на покой, то ли на другое место…
- А ещё, говорил лавочник, война будет. Не то с немцем, не то с англичанкой.
Вот и весь разговор.
Заходили к нему изредка моя мама, да тётя Оля, его другая сестра, да иногда мы – ребята.
И это было для него целым событием.
Вот к этому чудаку я и отправился пешком через всё Москву с Новой Басманной в Сущёво.
Когда я позвонил, дверь открыла, как всегда с испуганным лицом, Дарья.
- Николай Семёнович, Коля пришёл.
- Подожди, подожди, закричал мне дядя, не двигаясь с места, я сейчас халат надену.
- Что Вы, дядя, не беспокойтесь.
- Ну, как знаешь. А то халат вот он – рукой подать.
Этот своего рода ритуал повторялся при каждом приходе.
Я вошёл и стал во фронт: Честь имею представиться – кадет 1-го Московского Корпуса.
Лицо дяди выразило изумление и восторг.
О! Да ты военный, ну поздравляю. Надо вспрыснуть.
- Что Вы, дядя, я не пью.
- Военный не пьёт! – усмехнулся дядя.
Дарья, беги в лавочку, возьми водки, да и колбаски, да сырку, да калачей и наставь самоварчик.
Через 15-20 минут мы сидели за столом (дядя, разумеется, в одном белье), а Дарья стояла у дверей, жалостно подперев голову.
На столе стояли самовар и полбутылки водки. Колбаса, сыр и калачи лежали прямо на скатерти на бумажках рядом с единственной перевёрнутой рюмкой с отбитой подставкой.
- Я сейчас отопру горку, сказал дядя, не двигаясь. Вон сколько посуды, а то неловко пить из одной рюмки.
- Не беспокойтесь, дядя, обойдёмся и так.
Ну, как знаешь, а посуды-то эвона сколько.
Посуды в горке действительно было много, но я знал, что ни дядя, ни Дарья не знают, где ключи.
- За твоё здоровье, сказал дядя, опрокидывая рюмку и передавая мне.
- За Ваше, дядя! – ответил я и храбро осушил рюмку, мучительно изо всех сил стараясь не раскашляться.
- Постой! Ой, в бок кольнуло. Что бы это?
- Надо ещё выпить, дядя.
- Ты думаешь?
Выпили по очереди по другой, по третьей.
Как я ушёл от дяди, как шёл в корпус в Лефортово не помню.
Только смутно вспоминается, что какой-то офицер отчитывал меня около Сухаревой башни за то, что я его толкнул и не отдал чести.
Вероятно офицер решил, что я болен. Не мог же он представить себе, что маленький кадетик – от горшка два вершка – пьян, как стелька.
Когда я подходил к Лефортову, то, как через несколько дней выяснилось, я выдержал неравный бой с кадетами 2-го корпуса – нашими постоянными антагонистами (синие погоны против красных). Правда, я потом был поддержан старшими кадетами своего корпуса, и битва окончилась для меня благополучно.
Вероятно, этот бой, а также долгий путь из Сущёва в Лефортово (вёрст 6, если не больше) имели последствием, что в корпус к своему ротному командиру, милейшему полковнику Коломнину я явился в полной исправности.
Так произошло моё первое военное «крещение».
Дядя умер лет через 10, так до самой смерти и не выходя никуда из своей квартиры.
В наследство мне, одному из бесчисленных наследников, достались по семейному совету старинный образ Казанской Божией матери в дорогой ризе, огромная бутыль рябиновки, настоянной лет 15 назад и позабытой, и расшитые шелками подтяжки.
Тогда я был уже студентом Московского Университета.
Нью-Йорк.
***
Вот такая зарисовка из прошлого. Небольшие пояснения к ней. Время действия – август 1883 г., автору тогда ещё не исполнилось 10 лет. Упомянутые лица: отец – Сергей Иванович Каринский, надв. сов. (1839-1901), мать – Вера Семёновна Каринская (ур. Грузова, 1843-1904), дядя – Николай Семёнович Грузов, кол. сек. (1825-1893) – все трое похоронены на Миусском кладб., где был семейный участок Грузовых, исконных обитателей Сущёва (они, в частности, были священниками Казанской, что в Сущёве, церкви), могилы не сохранились из-за более чем трёхкратного урезания кладбища в советское время; старшие братья: Иван Сергеевич Каринский (1869-1886) и Семён Сергеевич Каринский (1872-1922).
В.С.Каринская с одним из внуков
Что касается перипетий с корпусом, то они только начинались, ибо уже через месяц после поступления туда, Коля Каринский был переведён в приготовительный класс 2-й Московской гимназии, что на Разгуляе. Месяц этот ушёл на мучительные раздумья отца, оставлять ли в корпусе сына, которому была тяжела тамошняя обстановка - при том, что сама перспектива военной службы и военного образования казалась сомнительной, - или переводить его в другое заведение. И, после разговора с упомянутым в рассказе о. П.А.Смирновым, отец мальчика принимает непросто давшееся ему решение взять его из корпуса и отдать в приготовительный класс 2-й гимназии. Место жительства рассказчика - где-то в Басманной части, возможно, на Гороховской ул.:
Приходская церковь Каринских и Грузовых, настоятель которой, о. П.Смирнов, был экзаменатором Коли Каринского и советчиком его отца в вопросе о переводе сына из корпуса в гимназию
Екатерининский (Головинский) дворец в Лефортове, где помещались 1-й и 2-й Московские кадетские корпуса (см.: http://www.youtube.com/watch?v=L2K_uaK-QEo&index=48&list=PLLHjKKyQ4OaT4HRvCJ98Umfv9T1iFb0ov)
2-я Московская гимназия на Разгуляе (см.: http://www.youtube.com/watch?v=_-LOskYW
Казанская, что в Сущёве, церковь, где священниками были отец и брат "дяди Николая", иначе говоря, дед и другой дядя рассказчика со стороны матери, и где рассказчик был крещён своим дедом о. С.В.Грузовым - уничтожена в 1939 г.
Церковь Николая Чудотворца в Кобыльском, где в 1874-91 гг. настоятельствовал дед рассказчика о. И.А.Каринский (1815-1891) - уничтожена в 1930 г.
December 19 2015, 12:16:31 UTC 3 years ago
С праздником Николая Чудотворца, глубокоуважаемый Сергей Сергеевич!
December 19 2015, 13:43:02 UTC 3 years ago Edited: December 19 2015, 13:57:00 UTC
По-моему, недурственная вещица, живая. Как-то Шмелёва напоминает, а то может даже и Лескова...
И интересно было бы выяснить судьбу унаследованного образа - вдруг увёз с собой в Америку, и он там, в Нью-Джерсийском доме, на стене...
December 19 2015, 14:09:40 UTC 3 years ago
December 19 2015, 14:26:03 UTC 3 years ago
December 19 2015, 15:32:59 UTC 3 years ago
ru-history.livejournal .com/4385496.html
Добрый вечер
December 19 2015, 16:34:49 UTC 3 years ago
P.S. Позвольте и мне поздравить Вас с праздником. Зимний Никола -самый мой любимый. :-)
Re: Добрый вечер
December 19 2015, 16:40:46 UTC 3 years ago Edited: December 19 2015, 17:09:36 UTC
Да, он мог писать хорошие историко-бытовые вещицы, по которым ощутима жизнь того времени. Понемногу буду выкладывать другие. По-хорошему, надо бы издать книгой с обстоятельной биографической статьёй, фотографиями, документами...
P.S. И Вас с праздником. Правда, он какой-то малозимний на сей раз. Не испугалась ли русская зима "русского мира"?..
Re: Добрый вечер
December 19 2015, 17:27:50 UTC 3 years ago Edited: December 19 2015, 17:37:18 UTC
А погода... При киндер-президенте Медведеве был год (2006-2007 по ощущениям), когда Ваш покорный слуга собирал лисички в середине декабря в подмосковном лесу. Даже хорошо, что тепло: у нас на пресловутой "Войковской" вечерами бездомных бродяг собирается - прямо как в девяностые какие. Им оттепель явно на пользу, если так можно выразиться.
Кстати, прекрасный образчик "русского мира": вывеска "Войковская", а под ней русские нищие - кр-р-расотища!
Re:
December 19 2015, 17:44:14 UTC 3 years ago
"От так-от, мамо".
December 19 2015, 17:55:23 UTC 3 years ago
December 19 2015, 17:58:04 UTC 3 years ago
Что есть, то есть:
December 19 2015, 18:02:51 UTC 3 years ago
Re: Добрый вечер
December 19 2015, 17:55:17 UTC 3 years ago Edited: December 19 2015, 19:05:29 UTC
"Здесь жизнь была одним - беззаботная,
Другим - голодный протяжный вой..."
Что ещё остаётся б. русским/советским людям, кроме как выть у входа в преисподнюю им. Кагановича-Ульянова-Войкова?