Теперь настала очередь еще более ранних опусов, датируемых символическим 1984 г. - годом Оруэлла, Амальрика и Черненко.
1. ОТЪЕЗД
Когда Эзра уехал из Парижа в Рапалло, кончился первый парижский период Хемингуэя. С отъездом Эзры Париж осиротел. И это чувствуется в тональности тех мест у Хемингуэя, где он пишет о начале своего нового периода. Эзра унес с собой солнечный аромат Прованса, полураспустившийся бутон Тосканы, чеканные шаги Проперция. Все это жило теперь на итальянской земле. А Париж чуточку осиротел, хотя он вряд ли может чувствовать себя сиротливо. Отъезд Эзры знаменовал собой возмужание, имевшее, как обычно это бывает, горьковатый привкус утраты. Потерянное Поколение стало взрослее и немного устало. Но Эзра не принадлежал к нему, он всегда был рядом, но в стороне. И когда он понял, что в Париже больше нечего делать, он поехал в Италию.
24 июля 1984 г.
2. МАРТА
С тех пор, как умерла Марта, прошло двенадцать лет. Меня не было тогда в Вене, телеграмма пришла с большим опозданием, и, когда я приехал, уже все улеглось. К Марте была привязана вся наша семья. Она происходила из небогатого деревенского рода во Фриулии. Ее братья разъехались по всему свету, сама она тоже скиталась, прежде чем попала в Милан, где ее встретил наш отец. Тогда мы с братом были совсем маленькие, и нам нужна была няня.
Я помню Марту с трехлетнего возраста. Она выводила нас в парк, показывала деревья, всякие мелкие растения, говорила названия цветов на клумбах. Я забыл их, но мой брат помнит до сих пор, несмотря на то, что моя память всегда считалась лучшей. Она учила нас итальянскому языку, рассказывала нам сказки, пела песни. Родители были довольны ею и не хотели с ней расставаться, когда мы с братом подросли и няня нам стала уже не нужна. Она по-прежнему жила у нас, помогала по дому, а потом, когда мы переехали в Вену, она уехала вместе с нами, хотя ей это и было нелегко. Но дело было еще в том, что ее отец умер (мать умерла раньше), а никто из братьев не думал возвращаться во фриулийскую деревню – мы стали ее ближайшими людьми. В чужой стране Марта еще теснее привязалась к нам. Теперь роли переменились: она сделалась нашей воспитанницей. В тридцать лет ей пришлось учить немецкий язык почти с азов. Но она справилась и через два года говорила вполне прилично, во всяком случае ее принимали за венку итальянского происхождения. Она хотела было поступить на службу, но эта попытка встретила дружный отпор всей нашей семьи, особенно разволновался мой брат, который как-то тоньше и глубже сочувствовал ей.
Конечно, ей было одиноко у нас. Но она держалась. И за стол садилась собранной, улыбающейся, даже веселой. Я запомнил ее именно такой: черное платье, густые темно-каштановые волосы, заплетенные в косы и уложенные на затылке кольцами, маленький белый платок, который она часто доставала из рукава. За столом она разливала чай, следила за тем, как мы ели, убирала посуду после того, как все уходили.
Теперь Марта покоится на Итальянском кладбище. Она умерла скоропостижно, заболев тяжелейшим воспалением легких. Она наотрез отказалась лечь в клинику, но доктор сказал отцу, что никакая клиника не спасла бы ее тогда. Я был в то время далеко, и все это узнал потом. Я не могу сказать, что отличаюсь сентиментальностью. И теперь, перечитывая написанное о Марте, удивляюсь, почему вдруг начал думать о ней.
25 июля 1984 г.
