Nick 'Uhtomsky (hvac) wrote,
Nick 'Uhtomsky
hvac

Categories:

Депрессия как экзистенциальное испытание (=инициация),

Восприятие мира как се­миотической среды, как семиосферы (по выражению Ю. М. Лотмана) это прежде всего визуально-аудиальное восприятие. Нельзя попробовать на вкус солнечный свет, так же как на вкус нельзя выучить новый язык. Во­обще развитие зрения и слуха — прерогатива homo sapiens, или homo semioticus.

 

Проблематику отсутствия интереса к миру и поглощения Я исследует В. Я. Пропп в работе "Ритуальный смех в фольклоре". Речь здесь идет о сказке про царевну-несмеяну. Царевна не смеется, у нее депрессия, ее надо рассмешить. Для этого надо сделать не­пристойный эротический жест — актуализировать и семиотизировать мир вокруг депрессивного человека, что и делает принц.

Царевна смеется, что является семиотическим показателем ее готовности к сексуальным отно­шениям, то есть к возвращению интереса к актуальному миру и своим жен­ским социальным обязанностям. Другой вариант сказки — рука царевны обещана тому, кто узнает ее приметы (сексуальные, конечно), — то есть нечто также семиотическое в принципе. Принц или другой герой обманом заставляет принцессу поднимать платье все выше и выше, пока она ему не показывает свой половой орган (сказка об этом последнем умалчивает, но Пропп считает, что это вполне очевидно)

Отсутствие смеха чрезвычайно характерно для картины депрессивной лич­ности, так же как и потеря интереса к сексуальности (являющаяся частным выражением депрессивной потери интереса вообще ко всему).

Связь депрессии с отсутствием смеха (Пропп, конечно, не говорит ни о ка­кой депрессии) становится очевидной при интрепретации отсутствия сме­ха у богини Деметры, матери Персефоны, заключенной в подземное цар­ство Аида.

Деметра (как и царевна-несмеяна) не смеется, — пишет Пропп, — по вполне определенной причине: она потеряла свою дочь и грустит по ней .

В этом смысле депрессия закономерно толкуется как временная смерть, а ее завершение — как возвращение к жизни, сопровождаемое смехом, то есть как воскресение. Отсюда закономерна постановка вопроса о том, что депрессия каким-то важным образом соотносится с обрядом инициации.

При традиционной инициации человек также должен последовательно претерпеть потери любимых объектов (прежде всего родителей и ближай­ших родственников), а затем вообще "потерять" весь мир путем удаления в инициационный дом, а потом временно потерять жизнь.

При этом одна из распространенных форм обряда инициации состояла в том, что посвящаемый как бы проглатывался чудовищем и вновь им извер­гался. Вариантом этого поглощения было зашивание посвящаемого в шку­ру животного (см., в частности, обширные примеры этого в знаменитой монографии Проппа "Исторические корни волшебной сказки" ). Этот мотив также был широко проиллюстрирован Ранком в статье "Миф о рождении героя", в которой приводятся обширные данные о мифо­логических персонажах, которых после рождения мать закрывает в сосуд, корзину или бочку (ср. "Сказку о царе Салтане" Пушкина) и отсылает ее от себя, например бросает в море . Этот жест, как можно видеть, амбивалентен. С одной стороны, укрытие, сосуд, бочка — все это символы утробы (море, вода — символ околоплодных вод ), то есть ребенка как бы возвращают в состояние плода, чтобы он прошел символи­ческое инициационное рождение и стал героем, но в этом жесте есть и другая, противоположная сторона.

 Мать как бы отбрасывает от себя дитя, тем самым создавая у него комплекс утраты — основу меланхолии. Она как бы моделирует своему ребенку, говоря в терминах Мелани Кляйн, депрессивную позицию , которая играет роль инициационного испытания, пройдя через которое герой сможет стать сильным, то есть — и преж­де всего — сможет обходиться без матери.

Здесь проясняется связь между инициацией, депрессией, травмой рожде­ния, интроекцией-поглощением собственного Я, историей пророка Ионы и стремлением "обратно в утробу".

То, что депрессия осмысливается как временная смерть, конечно, представ­ляется и без наших рассуждений очевидным, но идея, в соответствии с ко­торой она является не просто временной смертью, но своеобразной подго­товкой к новой жизни, гораздо менее тривиальна. Если депрессия не длит­ся у человека всю жизнь, то после ее окончания с необходимостью следует подъем, некое возрождение, воскресение к новой жизни. Понятно, что деп­рессивная инициация закономерно связывается с травмой рождения — она, в частности, должна быть так же мучительна, как первое физиологи­ческое рождение, и производится в качестве разрывания некоего родового кокона — выхода в широкий мир, семиотизации мира: отсюда смех, сексу­альные жесты, готовность организма откликнуться на эти жизненные зна­ки. В частности, возвращение к сексуальной активности сопровождается взрывом семиотизации — иконической и индексальной. Когда человек, пе­реживший депрессию, говорит девушке: "Пойдем в кино" или "Почему бы нам сегодня не поужинать!" — то это индексальные знаки приглашения к сексуальным отношениям (подробно, в частности, об этом пишет Т. Сас ). Ясно, что, человек, находящийся в депрессии, никого в кино и на ужин не пригласит.

И в более узком смысле, если депрессивный человек стремится в укрытие, "в утробу", то сексуальный жест обнажения соответствует выходу из деп­рессии в последепрессивный семиотический мир.

Утрата при депрессии сексуального чувства и возможности считывания сексуальных знаков является частным случаем утраты при депрессии чувств вообще, депрессивной деперсонализации, следствием которой так­же является потеря возможности воспринимать мир семиотически. Депер-сонализированная личность перестает ощущать приятное и неприятное, веселое и грустное, ей в аффективном смысле становится все "все равно" .Поэтому она как бы временно разучивается понимать семиотичес­кие языки — язык сексуальности, язык искусства, язык оперы, как Наташа Ростова во втором томе "Войны и мира".

Утрата смысла, таким образом, соответствует утрате живого чувства, что закономерно, в частности, и потому, что в некоторых языках понятия "чувство" и "смысл" передаются одним словом. Например, по-английски — sense это и смысл, и чувство. Точно так же как по-немецки Sinn и по-французски sens, производные от латинского sensus, означают и "смысл", и "чувство".

Получается своеобразная картина. Для того чтобы уметь воспринимать мир как исполненный смысла и прочитывать его послания, надо обладать чувствами. Одной интеллектуальной способности не достаточно. При деп­рессии изменения происходят именно в сфере чувств, эмоций — и мир де-семиотизируется, теряет смысл, превращается в бессмысленный конгломе­рат. По-видимому, для каждого человека осмысленность мира в очень боль­шой степени обусловлена присутствием самой главной вещи и самого главного смысла — объекта любви. Когда этот объект утеривается, смысл и с ним весь мир разрушаются. Когда человек вылечивается от депрессии, он становится готов к новой любви и, соответственно, к восстановлению осмысленности окружающего мира.

Citato loco:

Руднев В.П.  Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология.

М.: Независимая фирма "Класс", 2002.

ISBN 5-86375-045-6