Франсес Амелия Йейтс . Розенкрейцерское просвещение. М.: Алетейа, Энигма, 1999. 464 с.
В “Розенкрейцерском Просвещении” Йейтс разворачивает своего рода исторический детектив в совершенно английской — “таинственной” — манере. Завязка сюжета такова. В феврале 1613 года (еще жив Шекспир и цел его “Глобус”) английская принцесса сочетается браком с Пфальцским курфюрстом Фридрихом V. В Англии их свадьба — “супружество Темзы и Рейна” — воспринимается как возвращение золотого века королевы Елизаветы. В организации грандиозного праздника с фейерверками, гравированные изображения которого расходятся по Европе (они в книге воспроизведены), участвует сам Фрэнсис Бэкон. Пьесу, специально для этого случая написанную Фрэнсисом Бомонтом, ставит прославленный Иниго Джонс. Но “за сценой” блестящих развлечений — укрепляющаяся на континенте католическая “реакция” и монархия испанских Габсбургов.
Надежды на противодействие этим силам связываются в протестантской Европе именно с молодым, просвещенным красавцем и умницей Фридрихом. Его уже видят на императорском троне в образе нового Георгия (двух орденов этого святого он только что удостоен в Англии). Молодоженов с триумфом встречают на Рейне. По пути разыгрываются сценические и маскарадные действа, в Хайдельберге университет воздвигает триумфальные арки с портретами отцов церкви и духовных лидеров протестантства. Завязывается большая политическая интрига. Действие перебрасывается в Прагу: Фридриху предлагают чешскую (богемскую) корону. Для богемского “короля на одну зиму” заговор кончается в 1620 году победой сил Контрреформации у Белой горы и Тридцатилетней войной, залившей кровью всю Европу.
Но Прага — не только центр гуситских реформ, но и средоточие среднеевропейской барочной культуры. Здесь — отдельный интереснейший сюжет! — процветают алхимия и каббала, и не случайно тут сходятся пути таких чародеев эпохи, как Кеплер и Бёме, Джордано Бруно и Джон Ди. Мистические идеи этого последнего популяризирует в Центральной Европе Иоганн Валентин Андрее (это имя читатель может помнить по новелле Борхеса “Тлён, Укбар, Орбис Терциус”). Андрее соединяет их с символикой “священного брака”, предназначенного перевернуть судьбы мира, с атрибутикой святого Георгия и кладет в основу своих магических фантазий — аллегорических трактатов “Химическая свадьба”, “Откровение”, “Исповедание” (переводы двух последних даны в приложении к книге Ф. Йейтс). Так создается миф о некоем новом спасителе Кристиане Розенкрейцере (Розовокрестном) и легенда о его несуществующем таинственном Братстве.
Тем не менее в намагниченной атмосфере 1614—1615 годов эти выдумки (сам Андрее именует их латинским словцом ludibrium — розыгрыш) вызывают вполне практические последствия. Прежде всего вокруг них тут же возникает огромная сочувственная и обвинительная литература. В печати Германии на короткое время разражается настоящий “розенкрейцерский фурор”, который после краха богемского заговора тут же сходит на нет. Утопические надежды на Фридриха и перерождение Европы — они теперь и для жизни небезопасны — европейским политикам и придворным интеллектуалам приходится забыть: “Когда погребают эпоху...” Во Франции, а потом в Италии 1620-х годов разворачивается форменная охота на ведьм: изничтожаются любые следы герметической мысли, а одновременно выкорчевывается и ренессансная традиция в целом, от оккультной составляющей неотторжимая.
В ходе этой борьбы среди прочего закладываются основы новой европейской мысли. Вызревает рационалистическое учение Декарта (после поездки в Богемию и Германию за ним в Париже закрепилась репутация розенкрейцера, спешно приходится отмываться, отсюда его полемика с Робертом Фладдом, еще одним будущим борхесовским безумцем: он мелькнет у Борхеса в новелле “Смерть и буссоль”). Свою теорию научного метода завершает Фрэнсис Бэкон. По мнению Йейтс, могущественный канцлер ни словом не упоминает в своих трудах Коперника и Бруно как раз потому, что они в ту пору вызывали уже ненужные ему ассоциации с оккультизмом. Тем не менее Бэкон создает свою оставшуюся тогда неопубликованной “Новую Атлантиду” в скрытом соперничестве с розенкрейцерской утопией (как эта последняя, в свою очередь, соревновалась с “Городом Солнца” Кампанеллы).
Далее по образцу фантазии о розенкрейцерском братстве в Европе начинают создаваться реальные христианские союзы. Идеи Андрее переносит в устав общины Богемских братьев просветитель Ян Амос Коменский (эмигрировав в 1628 году из Богемии, он оказывается в Англии, а после неудачи своих просветительских проектов и здесь перебирается в Швецию, где его духовидческую эстафету в недалеком времени подхватит Сведенборг). Наконец все эти идеи преломляются в 1640-х годах в программе и деятельности Королевского научного общества Англии. Здесь на сцену выступает известный, опять-таки по Борхесу (а потом — по цитате из него у Мишеля Фуко), изобретатель и маг Джон Уилкинс с его всемирным “аналитическим языком”. Кроме того, выдумки и видения Андрее входят в круг интересов Исаака Ньютона: создатель новой механики внимательно и тайком конспектирует для себя манифесты розенкрейцеров.
Перед читателем — редкий пример образцовой историко-социологической работы. По книге Йейтс видишь, как вымыслы одних людей соединяются с политическими интересами других, обрастают универсальной словесной и изобразительной символикой стараниями третьих и в изменившихся исторических обстоятельствах, при сопровождающей эти перемены социальной “перековке”, психологической резиньяции, индивидуальном самоопровержении и самообелении дают в других временах и краях начало целой серии социальных сдвигов и культурных традиций — от сатирических листков с картинками и литературных утопий до возникновения просветительских общин и создания национального научного сообщества. Кто здесь помнит, а кто забывает и как провести между ними границу? Борхес говорил о подобных перипетиях: “Сон одного входит в память всех”.
