Хотели как лучше, получилось как всегда

Административный чиновник признает, что мир, который он воспринимает, есть сильно упрощенная модель шумного и крикливого беспорядка, который представляет собой мир реальный. Он доволен этим упрощением, поскольку уверен, что настоящий мир в основном пуст – большинство фактов реального мира не имеет никакого отношения к любой конкретной ситуации, которая стоит перед ним, – и что наиболее существенные цепи причин и следствий коротки и просты.

Герберт Саймон (математик и логик)

В своей частной жизни мы расплачиваемся прежде всего из бюджета личной судьбы. А государство, обращая в прах общие судьбы земель и народов, ликвидирует ужасные итоги своей претенциозной политики за счет карманов и душ собственных граждан.

Когда государство берется что-то улучшить, на деле оно это что-то не столько улучшает, сколько упрощает.

Такое упрощение (стандартизация и схематизация) может оказаться полезным и даже весьма полезным, но только до того момента, пока госуправление не разрушает естественное многообразие реальной жизни.

Наглядный пример  — феномен “итальянской забастовки”, суть которой не в том, чтобы перестать работать, а в том, чтобы работать строго по правилам.

Опыт показывает: сколь бы умны и подробны ни были инструкции, когда им начинают следовать буквально, игнорируя многообразие жизненных ситуаций, любое производство встает.

За что бы государство ни бралось, его основная задача — превратить общество из понятного прежде всего своим рядовым членам в понятное прежде всего госаппарату.

Широкие проспекты, адреса, земельные кадастры, фамилии, единые системы мер — все это подчинено одной цели — сделать общество максимально прозрачным для чиновника и максимально отзывчивым к его манипуляциям.

Цели государства всегда довольно ограниченны и утилитарны — налоги, безопасность, призывники, а потому и “карта” общества, которая получается у государства, всегда слишком проста. Беда в том, что государство не просто создает эту “карту”, но и пытается преобразовать общество в соответствии с ней.

“Сбылась вековая мечта масс о правильности только одной меры! Революция дала народу метр”, гласил один из французских революционных декретов.

Избыток разных мер действительно не способствовал торговле, но не слишком-то и мешал.

В повседневной жизни люди легко ориентировались в таких мерах расстояния, как “бросок камня” или “три раза сварить рис”.

Их не смущало, что в разных регионах страны объем пинты мог колебаться от 0,93 до 3,33 литра. Люди умело и с выгодой для себя играли на разницах объемов корзин с разным плетением и разной степенью износа.

Существовала масса договоренностей: когда насыпать зерно в корзину с “горкой”, когда с “полугоркой”, а когда вровень; какой формы должны быть гребки и кто должен ровнять зерно; с какой высоты насыпать зерно — от пояса или от плеча (разная степень утрамбованности).

Ни для кого все это разнообразие сложностей не представляло, мешало оно только государству, которое хотело точно знать, какой урожай и сколько можно собрать налогов.

И наоборот, введение единой меры было удобно для чиновников, но не для крестьян.

Сообщение фермера, что он арендует двадцать акров земли, столь же информативно, как и сообщение ученого, что он купил шесть килограммов книг.

Для крестьян куда важнее было, какой урожай можно собрать с этого поля, скольких людей оно может прокормить — в таких единицах и считали землю.

Скажем, в Ирландии маленькие фермы описывали как “ферма одной коровы” или “ферма двух коров”, чтобы понять, каким количеством молокопродуктов может обеспечить семью этот участок земли (то есть корова была интегральной характеристикой размера участка, качества почвы, климата и урожайности произрастающих культур).

Поэтому стоит ли удивляться, что и через 20−30 лет после введения единых мер (того же метра) их использование было скорее формальностью, чем реальной практикой.

Столкнувшись с необходимостью вести индивидуальный учет налогоплательщиков (опять же исключительно для собственного удобства), государство ввело фамилии, нужды в которых у простого люда не было никакой.

От эпохи т.н. “ренесанса” и до нашего времени шла административно управляемая "фамилизация" населения. "Изобретение дат рождения и смерти, чрезвычайно подробных адресов (более подробных, чем просто что-то вроде "Джон с холма"), удостоверений, паспортов, пропусков, фотокарточек, отпечатков пальцев и самого последнего достижения - профиля ДНК усовершенствовало более грубый инструмент - перманентную фамилизацию. Но фамилия стала первым и бесповоротным шагом к превращению индивидуальных граждан в официально регистрируемых

На Филиппинах, например, фамилии были розданы в принудительном порядке, да так, что до сих пор в каких-то регионах страны встречаются преимущественно фамилии, начинающиеся на одну букву, а в каких-то — на другую.

Есть, впрочем, и менее безобидные примеры стремления государства упростить общество.

Так, в какой-то момент французские власти ввели налог на “окна и двери” — не надо замерять размер жилища или пересчитывать жильцов, можно просто посчитать проемы, рассудив, что чем больше помещение, тем больше площадь и тем, вероятно, больше жильцов.

Казалось бы, ерунда? Крестьяне же в ответ начали строить дома с малым количеством проемов. Итог — негативное влияние на здоровье французов этого новшества сказывалось целое столетие.

Рациональное устройство любой общественной системы паразитирует на неформальных практиках.

То есть, вам, например, удается заносить результаты своей деятельности в бухгалтерскую отчетность только потому, что ваш бухгалтер выполняет невидимую и незаметную работу, договариваясь с бухгалтерами контрагентов, государственными проверяльщиками и вашими собственными работниками о том, как будем оформлять ту или иную сделку, чтобы углы не торчали ни у вас, ни у контрагентов.

Ну, а государство борется за то, чтобы вы были "прозрачны" для него (это понятно, наверное).

Но чем сильнее и успешнее оно за это борется, тем больше неформальной работы требуется на вашей стороне (есть мнение, что и на стороне проверяльщиков тоже) для того, чтобы эту "прозрачность" обеспечить.

Эффект Беттельхайма