Wahrheit / Dichtung

Когда-то в детстве я смотрел в театре СА драму Салынского “Барабанщица”, и не раз, нравилась постановка и Нилу жалко было.

В пиесе , соседи “овчарками” называли главную героиню Нилу и её подруг, за “любовь” с тевтонцами, и всячески морально гнобили ( кстати, трусливые французы, в ходе т.н. “восстания” в Париже  просто зверски убивали французских “овчарок”!).

В “Записках о войне” Слуцкий рассуждает о причинах “любовей” девушек к оккупантам. Среди прочего он пишет:

“20 лет наглядная пропаганда наша внушала девушкам идеал мужчины — голубоглазого , статного, с белесыми северными волосами. Эсэсовские блондины были предвосхищены наивными плакатами”.

В поэзии Слуцкий так описывает пленного, сдавшегося на милость победителей, готового сплясать и спеть, если его об этом “попросят”:

“Веселый, белобрысый, добродушный, голубоглаз, и строен, и высок, похожий на плакат про флот воздушный, стоял он от меня наискосок”

Про этого забавного немца из баллады, в записках:

“Зимой разведчики поймали фрица. Возили за собой три недели — в комендантской роте. Фриц был забавный (из баллады: “Солдаты говорят ему: „Спляши!” И он сплясал. Без лести. От души. Солдаты говорят ему: „Сыграй!” И вынул он гармошку из кармашка и дунул вальс про голубой Дунай, такая у него была замашка”. — hvac) и первый в дивизии. Его кормили на убой — тройными порциями каши... стал вопрос об отправке его в штаб армии. Никому не хотелось шагать по снегу восемь километров. Фрица накормили досыта — в последний раз, а потом пристрелили в амбаре.”

  Победителями оказываются вовсе не те, кто похож на плакат.

Получилось бы слишком похоже на “Кёльнскую яму”.

“Начальник эшелона, гад ползучий”, который “давал за пару золотых колец ведро воды теплушке невезучей”, призван  в стихах заменить собой жителей Мичуринска, продающих снег умирающим от жажды итальянским военнопленным. (“Через окна шла жуткая торговля. Жители подавали туда грязный снег, смерзшийся, осыпанный угольной пылью. За этот снег пленные отдавали часы, ридикюли, кольца, легко снимающиеся с истощенных пальцев”.)

Четкая балладная и идеологическая структура (типа “оттепель”) — фронтовик, жалеющий военнопленных (“а я был в форме... и заехал в тыл... и в качестве решения простого — в теплушку бабу снежную вкатил”), и тыловая крыса, энкавэдэшник, начальник эшелона, наживающийся на военнопленных.

“Маленькая девочка с испуганными глазами”, раздающая куски снега бесплатно, и офицер, который присоединяется к бесплатной “снегораздаче”, а потом приказывает напоить теплушку, — эти два персонажа прозы претерпели в поэзии самые значительные изменения. Офицер вкатывает в вагон снежную бабу (вместо кусков смерзшегося, с угольной пылью пристанционного снега — огромная снежная белая баба из детства).

Девочки — нет в балладе.

Слуцкий, кстати как бы и не понимал почему его  “чернушником” кличут, мол какой я  “чернушник”, если реально “лакировщик”.

Я думаю Слуцкий не мог не понимать, что презрение к единичной человеческой жизни накрепко связано с тем, что он сам называл российским “страстотерпчеством”, а мы понимаем , как “не жалеть ни себя, ни врагов”.Поэтому он и писал:

“Без отпусков, без солдатских борделей по талончикам, без посылок из дому — мы опрокинули армию, которая включала в солдатский паек шоколад, голландский сыр, конфеты. Зимой 1941 года наша снежная нора, согреваемая собственным дыханием, победила немецкую неприспособленность к снежным норам”.( Слуцкий “Записки о войне”)

Но в “приспособленность к снежным норам”, то есть попросту к берлогам, неотъемлемой частью входит незамечание боли, своей и чужой, незамечание жизни, своей и чужой.

Эта проблема — проблема жестокости — механистической, машинной, роботообразной жестокости “немцев” и  жестокости ,“разбойной доброты” “русских” — интересовала Слуцкого всю жизнь.“Капитан Назаров, мой комбат, ландскнехт из колхозных агрономов, за обедом рассказывал мне, как он бил пленных в упор, в затылок из автомата”.

Но видать он не любил когда тему поднимают невоевавшие молодые идиоты:

“Ты нарушил правила морали! Все, что ты разрушил, не пора ли правежом взыскать!.. Слушают тоскливо ветераны, что они злодеи и тираны, и что надо наказать порок, и что надо преподать урок”.

А вот описание  гибели “особенного человека” — венгерского комми инженера Тота:

“В 1945 году, в марте месяце, в маленьком венгерском городе Бая красноармейцы убили инженера Тота. ...Тот был „особенным человеком” — так о нем и вспоминают в городе. Эрудит, путешественник, изъездивший целый свет, он был страстно влюблен в Россию, в ее грядущую многоэтажность, столь противоречащую особнячкам его родины. Это был, быть может, единственный горожанин, который принципиально считал, что красноармейцев не надо бояться, а коммунисту — нельзя бояться. Может быть, поэтому он в три часа ночи открыл двери запоздалым путникам. Его убили через полчаса. Жена Тота, которую пытались изнасиловать, рассказывала, что он говорил солдатам по-русски: я — коммунист. Протягивал им партбилет с надписью на русском языке. Страшные, видно, были люди. Такие доводы останавливали самых черных насильников”.

“На другой день, тайно от горожан, тело Тота было предано земле. Секретарь обкома рассказывал мне, как они стояли у могилы — 20 человек коммунистов, ближайших друзей покойного. Молчали. Потихоньку плакали”

Ни в какую балладу эту историю Слуцкий не “преобразовал” и преобразовать не мог.