И других авторов
Брантом стремился понять, чем дуэль отличается от прочих разновидностей поединка. При этом влияние на дуэль новых правил, весьма схожих с правилами ведения войны, было для него очевидно:
"Есть ли различие между поединком церемониальным, обусловленным и торжественно обставленным судьями, распорядителями поля, секундантами иконфидентами, и поединком, который проводится с нарушениями и без публики, в полях - здесь, где всё от
войны".
Главную отличительную особенность первого он склонен видеть не столько даже в его легитимности и публичности, сколько в куртуазности:
“Как в боях "до крайности", о которых я писал ранее, мало куртуазности, так в боях à la mazza и вызовах ее тоже мало".
Как и на войне, в поединке чести понятие "куртуазность" - это вполне конкретный неписаный свод правил, регулирующих действия противников в отношении друг друга.
Есть то, что дозволено и то, что запрещено, - этим нормам все участники дуэли обязаны подчиняться.
Какова же модель поведения дуэлянта в интерпретации Брантома и других авторов, как эта модель соотносится с моделью поведения дворянина и военного?
Как законы чести реализовались непосредственно в дуэли?
Первое, что резко отличает французские дуэли от поединков прошлого и даже дуэлей итальянцев - это цель.
Согласно Брантому, когда неаполитанские поединки вошли в практику французов, ни о какой пощаде не могло быть и речи: следовало либо убить противника, либо самому пасть на поле боя.
Часто изранив друг друга, но не прекращая поединка, оба участника погибали, "поскольку, когда идут на это дело, настолько входят в раж, движимые азартом, досадой и местью, что часто либо одного убивают с первого удара, либо оба остаются на поле мёртвыми".
Вполне допустимым считалось убийство обезоруженного, упавшего или раненого противника. Исход поединка должен был быть очевидным и не вызывать сомнений в победе.
Таких поединков — со смертельным исходом и без пощады - Брантом, по его собственным словам, может назвать сотни , но его интересует куртуазность, поэтому от описания подобных поединков он всевремя стремится перейти к тем, где, по его мнению, она присутствует.
Однако приводимые им примеры свидетельствуют скорее об обратном.В частности, поединок, произошедший в окрестностях Рима во время Неаполитанского похода де Гиза между гасконским и итальянским капитанами.
Поводом послужило оскорбление: гасконец заявил, что все итальянцы плуты. Во время поединка итальянец нанёс гасконцу удар, считавшийся тогда весьма подлым, - по колену.
Единственной причиной, побудившей его оставить своего противника в живых, был страх мести со стороны солдат гасконца.
Брантом не советует дуэлянтам хвастать своей победой, устраивать триумфальное шествие или относить в церковь своё оружие: после этого победитель рискует не прожить и двух дней.
Куртуазность Брантом не причисляет к соображениям, по которым противнику в поединке даруется жизнь: одни не добивают лишь потому,что не вполне умеют это делать, другие страшатся призраков убитых,у кого-то просто не хватает отваги прикончить, некоторые боятся Бога или короля с его правосудием, но большинство опасается мести роднии друзей убитого.
Вероятность последней была весьма велика. Даже после поединка Жарнака - Шатеньере, проводившегося по всем правилам и под королевским надзором, более 500 солдат, служивших под началом Шатеньере, были готовы тут же, на месте поединка, напасть на Жарнака и его секундантов.
Единственный комментарий Брантома поэтому поводу:
"Ха! Вот если бы уже в те времена французское дворянство было так же хорошо обучено и опытно в бунтах и возмущениях,как оно это продемонстрировало в первых гражданских войнах!"
Подарить противнику жизнь, позволить упавшему встать, поднять выбитую шпагу или взять новую взамен сломанной - такие примеры благородного, с современной точки зрения поведения, Брантом в своих описаниях дуэлей приводит.
Другое дело, как подобные поступки воспринимались обществом XVI века.
Во времена Франциска I Джаннино Медичи, будучи на французской военной службе, решил положить конец давней вражде двух своих капитанов: он дал им по шпаге, по половине своего плаща и запер в зале, заявив что не выпустит их до тех пор, пока они "не уладят свои разногласия".
Капитаны Сан Петро Корсо и Жан де Турин взялись за дело. Жан де Турин ранил соперника в лоб,и тот не смог продолжать бой, так как кровь заливала ему глаза и лицо.
Тогда Жан де Турин предложил прервать бой с тем, чтобы Сан Петро перевязал рану. После чего бой был продолжен, и уже Сан Петро выбил шпагу из рук де Турина, позволив затем ему ее поднять.
В конце концов они изранили друг друга до такой степени, что были не в состоянии продолжать поединок. Но мнение всех военных обратилось против Сан Петро, который не воспользовался удачей и не убил безоружного противника, а подарил тому жизнь и тем самым презрел своюпобеду .
Многие авторитеты того времени считали, что победитель должен забрать оружие противника, особенно если он только ранен или признал свое поражение: это и трофей, свидетельствующий о победе, и гарантия того, что проигравший в отместку за унижение не воткнёт своё оружие в спину противника, как это сделал в 1559 AD Ашон Мурон, племянник маршала Сент-Андре, предательски убив победившего в честном поединке капитана Матаса.
Капитан, старый вояка, пожалел юнца, выбил у него из рук оружие и прочитал нотацию о том, что нехорошо нападать на опытных людей, едва умея владеть клинком. Когда он, повернувшись к противнику спиной, стал садиться на лошадь, тот воткнул ему в спину свою шпагу. Дело замяли, учитывая родство Мурона, а придворные, в том числе Франсуа де Гиз, не столько порицали предательский удар, сколько возмущались глупостью капитана, презревшего фортуну и оружие.
Точно так же всеобщее мнение осудило графа де Грандпре, "доблестного, как шпага", капитана пехоты, проявившего излишнюю куртуазность в поединке с квартирмейстером лёгкой кавалерии де Гиври (дело относится к войнам Лиги в 80-е годы XVI века).
Когда у де Гиври сломалась шпага, граф предложил ему взять другую, на что де Гиври заявил, что ему хватит и обломка, чтобы убить противника, тогда де Грандпре опустил свою шпагу и прекратил поединок. Обсуждавшие эту дуэль дворяне и военные сочли, что граф был обязан убить соперника, который не хотел получить милость от врага. Но было бы еще лучше, если бы де Гиври убил графа за чрезмерное безрассудство и браваду.
Дарование жизни порой воспринималось как изощрённое дополнительное оскорбление и унижение, многие дворяне считали, что проиграть и остаться в живых - это позор.
Именно так было расценено поведение де Сурдеваля, который погрузил своего тяжёло раненного противника на собственную лошадь, отвез к цирюльнику и заботился о нем до полного его выздоровления.
Дело произошло во время выполнения де Сурдевалем дипломатической миссии во Фландрии, куда он, будущий губернатор Бель Иля, был послан Франциском I к Карлу V. Брантом особо отмечает, что, узнав об этом поединке, император принял француза при своём дворе и одарил его золотой цепью скорее за доблесть,чем за куртуазность.
Многие в такой ситуации, по его словам, предпочитали умереть, чем быть облагодетельствованным подобным образом — слишком уж большую славу обретает победитель.
Кроме того, жизнь тяжёло раненному противнику могла дароваться из желания убить его в следующий раз, когда он поправится, что было благороднее, нежели бить лежащего или безоружного.
Именно так собирался поступить брат Брантома Жан де Бурдель, который во время пьемонтских войн дрался на мосту в Турине с гасконским капитаном Кобио. Как пишет Брантом, среди лиц опытных до тонкости знающих законы дуэли, считается куртуазным подарить противнику жизнь в том случае, если он лежит на земле с тяжёлым ранением .
То есть речь идет исключительно о том, чтобы не добивать того, чьи шансы на смерть и без того уже велики.
Пощада противника могла стать причиной повторных поединков, как это случилось с капитаном Отфором. Во время боевых действий в Шотландии (1548 AD) он был вынужден трижды драться с сеньором Дюсса, который трижды был ранен и всякий раз снова рвался в бой.
Если противника пощадили в первом поединке, то в повторном, согласно общепринятым правилам дуэли, следовало его прикончить, даже если он лежал на земле без оружия с тяжёлым ранением и молил о пощаде, ибо не стоит искушать судьбу и Бога, отказываясь от дарованной им победы.
Вообще же считалось, что вызывать вторично на поединок человека, который подарил тебе жизнь в бою, все равно что убить своего благодетеля и второго отца. Это допускалось только в том случае, если победитель грубо оскорблял помилованного или заявлял, что тот вымолил у него жизнь или вёл себя как трус.
Наилучший же способ пощадить противника — это искалечить его так, чтобы он более никогда не мог драться: лучше всего отсечь ему руку или ногу.
А чтобы он никогда не мог отрицать, что жизнь ему подарили, можно на память изуродовать ему лицо и нос.
Об этом свидетельствует и Франсуа де Ла Ну, заявляя, что у французов считается за честь отрубать руки и ноги, калечить одних и убивать других.
Причину того, что поединок по итальянским правилам у французов стал по большей части смертельным, Брантом видит в том, что итальянцы, несмотря на свою кровожадность, более осмотрительны и осторожны.
В мемуарах маршала Таванна в связи с описанием Неаполитанского похода де Гиза есть даже своего рода инструкция французам, как следует вести поединок, если ваш противник итальянец.
Итальянцы более искусны, ловки и субтильны, они соглашаются на поединок только в том случае, если владеют каким-нибудь хитрым приемом, который позволит свести на нет храбрость противника.
Французы, по мнению Таванна, превосходят итальянцев храбростью и доблестью. Поэтому с итальянцами французам, если выбор оружия принадлежит им, надлежит сражаться пешими и в рубашках, т.е. без доспехов. В этом случае,без сомнений, победа достанется им легко .
Следствием стремления к убийству противника стало изменение арсенала дуэлянтов. Употребление доспехов еще встречается при описании поединков времен Итальянских войн, но постепенно они полностью выходят из употребления.
Причин, видимо, было две: доспехи имели не все военные, и доспехи у всех были разными. Их высокая стоимость могла препятствовать установлению паритета в вооружении.
По словам Брантома, поединок в доспехах мог полностью разорить одну из сторон, особенно если одна из сторон преднамеренно назначала для боя вооружение, которое вторая сторона не могла приобрести.
Отказ от доспеха "демократизировал" поединок, облегчал процедуру согласования условий дуэли и позволял сократить время от вызова до боя, так как на подбор нужного оружия стало уходить меньше времени.
Оружием дуэли чаще всего служили шпага и кинжал, которые в XVI веке носили дворяне и военные независимо от своей военной специализации.
Считалось, что дворянин должен прибегать к тому оружию, которое было при нём в момент вызова и которое он постоянно носил при себе, а только это оружие военные и дворяне имели право носить вне службы и находясь в городе.
Обычно на дуэли сражались не только без какого-либо защитного вооружения (кольчуга или кираса), но зачастую и без камзолов и колетов, в одних рубашках или обнаженными по пояс.
С одной стороны, это должно было свидетельствовать о том, что никто не прибегнет скрытно к доспехам, чтобы создать себе преимущество перед противником. С другой стороны, это демонстрировало намерение смертельного боя.
Стремление обозначить свою готовность победить или умереть стало второй и главной причиной исчезновения защитных доспехов.
И здесь мнение Брантома прямо противоположно мнению Музио, который писал, что человек, идущий на войну уважаем настолько, насколько он позаботился о своей безопасности, облачившись в надежные доспехи.Поэтому для него загадка, что заставляло дуэлянтов драться без них.
Для Брантома здесь нет никакой загадки. Победить или умереть - стремление похвальное и хорошее, но этот принцип одинаково успешно можно реализовать в доспехах и без них. Но большего уважения заслуживают те, кому защитой в бою служит только храбрость и кто не навешивает на себя груду доспехов.
С третьей четверти XVI века (в период правления Карла IX) во Франции вошла в употребление рапира с длинным и легким клинком, часто пригодная только для нанесения колющих ударов, а с конца XVI века колющая шпага и рапира стали основным дуэльным оружием, поскольку дворяне предпочитали умереть от точного удара, оставляющего маленькое отверстие, чем остаться в живых, но стать калекой или ходить обезображенным глубокими и длинными шрамами от рубящих ударов мечом или тяжелой шпагой .
Не случайно некоторые противники дуэлей и сторонники их ограничения, например маршал Таванн, в качестве меры, способной существенно сократить число поединков, рекомендовали запретить пользоваться шпагами и рапирами, пригодными для колющих ударов, и применять вместо них широкие тяжелые мечи и шпаги, пригодные исключительно для того, чтобы рубить, а также запретить поединки без шлемов и лат .
До появления рапиры никаких различий между боевым и дуэльным оружием не было: на поединке использовали то же оружие, что и на поле боя - шпаги, одинаково пригодные для нанесения уколов и рубящих ударов.
В XVII веке с развитием и совершенствованием огнестрельного оружия (появлением пистолета с колесцовым, позднее кремневым замком) распространяется дуэль на пистолетах, чаще всего между всадниками.
Шпага и рапира еще долго оставались основным дуэльным оружием: Брантом вспоминает только несколько дуэлей на пистолетах, и пишет о них как о совсем недавно появившемся и мало распространенном новшестве последних лет .
Кардинально мнения сторонников и противников дуэли разошлись в вопросе оценки искусства фехтования, которое Ла Ну считал первой и главной причиной дуэлей .
Все авторы единодушно признают, что фехтование бесполезно, к нему почти не прибегают на войне .
Но при этом вопреки собственной неприязни к этому искусству ни Ла Ну, ни Таванн не отвергают фехтование как таковое.
По словам Таванна, фехтование развивает отвагу и ловкость, позволяет защитить себя и свою честь, дворянин просто обязан уметь фехтовать по причине распространенности дуэлей.
Но это искусство вселяет в человека надежду убить и не быть при этом убитым, поскольку у хорошего фехтовальщика огромное преимущество над противником, а в этом, по мнению Таванна, мало чести для дворянина - он должен беречь себя для войны. Парировать и драться для собственного удовольствия умеет любой солдат и убийца, для которых это дело привычное .
Ла Ну тоже считает фехтование занятием полезным, а стремление добиться в нём совершенства - похвальным. Но и он подчеркивает, что чувство превосходства, ощущение силы и ловкости приводят к тому, что много возомнившие о себе молодые люди начинают бравировать своим мастерством и, как показывает практика, превращают фехтование в средство завоевания репутации неуязвимого храбреца .
Кроме того, добиваясь в этом искусстве совершенства, они постоянно ищут поединков для того, чтобы доказать свое превосходство над другими.
Авторы антидуэльной литературы, например Прессах и Габриэль де Треллон, склонны видеть в фехтовании некую магию, которая позволяет слабому сердцем одержать верх над более доблестным. Победа фехтовальщика приравнивается ими к победе, одержанной при помощи чар, к своего рода трусости, наподобие использования на войне амулетов и заговоренных рубашек, которые призваны спасать от аркебузных пуль. Тот, кто занимается фехтованием, не обладает доблестью .
Мишель Монтень тоже был уверен, что научить храбрости невозможно, успехи в фехтовании - следствие ловкости, а не природной смелости:
"В годы моего детства дворяне избегали приобретать репутацию искусных фехтовальщиков, ибо она считалась унизительной, и уклонялись от обучения этому искусству, которое основывается на ловкости и не требует подлинной и неподдельной доблести".
Брантом, отношение которого к фехтованию наиболее близко к ощущению самих дуэлянтов, категорически не согласен с теми авторами дуэльных трактатов, которые пишут, что победа одерживается только доблестью и достоинствами.
Сам Брантом учился фехтованию в Милане и Риме у мастеров Таппа и Жака Феррона из Асти .
При описании дуэлей его среди прочего интересует уровень фехтовального мастерства их участников. Если ему что-то об этом известно или об учителях фехтования кого-либо из лиц, упоминаемых им в связи с поединком, он не забывает при этом сообщить. Для Брантома, как и для дворян-дуэлянтов, в поединке одинаково важны и доблесть и оружие .
Признание того, что исход поединка во многом зависел от уровня владения оружием, по сути, означает, что смысл дуэлей был весьма далек от идеи Божьего суда.Побеждал более искусный, а не тот, на чьей стороне была правда.
Кстати, в XVI веке полностью исчезает обычай вызывать соперника брошенной перчаткой или капюшоном - важнейшая ритуальная часть судебного поединка, символизировавшая готовность дуэлянта отстаивать правое дело собственным телом, залогом предоставления которого для Божьего суда и являлась перчатка.
Отказ от этой традиции, далеко не случаен: никому уже и в голову не приходило, что в бою он отстаивает свою правду перед лицом Всевышнего, а не свою честь в глазах общества себе подобных.
От поединка прошлого, прежде всего судебных, дуэль XVI века отличалась и изменившейся ролью секундантов. Теперь это не наблюдатели, призванные следить за соблюдением правил поединка, а дублирующие пары бойцов, своим оружием поддерживающие в бою двух противников.
Именно такая дуэль нескольких пар сражающихся находит во Франции наибольшее распространение, при этом победитель в одной из пар мог присоединиться к одному из своих компаньонов, после чего они дрались вдвоем против одного. Поединок мог превратиться в небольшое сражение - от 10 до 20 и более участников с каждой стороны. При этом секунданты могли не испытывать друг к другу никакой вражды, а напротив, быть друзьями.
Описание поведения такого секунданта мы можем найти одновременно и у Брантома, и Монтеня.
Речь идет о поединке в окрестностях Рима в 1581 г. между французскими дворянами, гасконцем Эспереза и Ла Вилатом. Секундантом первого был родной брат Монтеня Матекулон. С Эспереза - виновником ссоры и своим напарником по поединку Матекулон был едва знаком, в то время как его противником и секундантом Ла Вилата был его друг барон Салиньи. Матекулон первым убил своего противника, а затем и противника Эсперезы - последний явно проигрывал .
Законов чести Монтень, по его собственным словам, не понимает, поскольку они часто противоречат разуму и здравому смыслу. Но поведение брата тем не Менее находит у него оправдание: Матекулон не имел права быть справедливым и великодушным, подвергая риску успех лица, в распоряжение которого он себя предоставил .
Точно так же барон Бирон в начале 80-х годов на поединке с Каренси сперва убил своего противника, а затем прикончил двух его секундантов .
Объяснение подобного поведения кроется, по мнению Сципиона Дюплеи, в обычаях военных: если по обычным законам преступником является не донесший о дуэли сторонник одного из её участников или случайный свидетель противозаконного акта, то по военным правилам нельзя оставаться безучастным, когда сражается твой товарищ по оружию, - для военных уклонение от секундантства считается позором . Военный должен либо разнять дерущихся , либо удалиться, либо прийти на помощь другу. По законам Марса, в поединке надо поддерживать товарища по оружию "до последней капли крови".
Тем не менее судить о своеобразной внутрикорпоративной этике в поединке можно исходя исключительно из общей ситуации исследуемого периода.
В 1547 AD, сразу же после своего вступления на престол, Генрих Второй был вынужден издать специальный ордонанс с весьма показательным названием "Против убийств, которые ежедневно происходят в нашем королевстве", посвящённый в первую очередь убийствам из засады (guet-apens) и внезапным вооруженным нападением (riхе).
По существу, эти убийства стали своего рода заменой частной войны и могли быть вызваны самыми разными причинами - от мести за убийство до устранения более удачливого соперника в любви.
По свидетельству Брантома, ежедневные вооружённые стычки между многочисленными сторонниками враждующих кланов стали обычным явлением для городов Италии, Испании, Франции середины XVI века, в итоге нередко - десятки убитых и тяжелораненых с обеих сторон .
Эти стычки порой перерастали в небольшие сражения с использованием всех видов защитного и наступательного оружия, включая огнестрельное, а ремесло наёмного убийцы - брави (bravi) в Италии или эспадасена (espadassin) во Франции и Испании - стало весьма доходным и широко востребованным дворянством.
Брантом вспоминает, как дворян разоряла необходимость содержать за свой счет целые армии наёмных убийц .
В этих условиях дуэль, определявшая рамки дозволенных средств и предоставлявшая сторонам, хотя бы теоретически, равные возможности, была большим прогрессом, позволявшим создать механизм улаживания конфликтов между людьми, имевшими обыкновение пускать в ход оружие,и избежать как всеобщего беспорядка, так и лишних жертв.
Можно целиком и полностью согласиться с мнением А. Корвизье, что дуэль — это всего лишь одна из форм сведения счетов, род вендетты, принятый в отношении друг друга у людей чести.
Необходимостьмести и физического преследования обидчика ни у кого из дворян или военных не вызывала сомнения. Вопрос состоял исключительно в выборе методов.
Во Франции процедура вызова на дуэль постепенно упрощалась; с 70-х годов XVI века дело всё чаще сводилось к устной договорённости без использования письменного вызова с изложением причин дуэли (картеля) или обмена посредниками, призванными договориться об условиях боя.
Промежуток между вызовом и самой дуэлью мог занимать несколько минут. Возобладало мнение, что дуэль, следующая сразу же за оскорблением и вызовом, пока еще не остыли чувства, более благородна и честна, чем поединок, отложенный на некоторое время,что дает возможность улечься страстям и позволяет воспринимать ситуацию, руководствуясь разумом; но это будет уже хладнокровное и осмысленное убийство.
Как пишет Брантом: "Кровь ... не может лгать и приказывает нам свершить месть каким бы то ни было образом. Но такие удары надо наносить сразу, а не хладнокровно".
Благотворное влияние дуэлей на предотвращение обычных убийств никто не отрицал, но дуэли трактовались многими как нечто аморальное. Де Треллон даже сожалеет о том, что Макиавелли не написал трактат о дуэлях, поскольку эта практика очень подходит для его измышлений .
Для Брантома поединок гуманен: на дуэли погибает один, двое, в крайнем случае несколько человек, в то время как при нападениях из засад дворяне "гибнут как мухи", чему он не раз был свидетелем .
Однако грань между поединком и обычным вооруженным нападением была весьма зыбкой. Часто поединку не предшествовала никакая договорённость: либо обе стороны в гневе сразу хватались за оружие, либо одна из сторон своим нападением вынуждала противника к защите.
Подобные поединки назывались rencontres. Участие в подобном столкновении осуждалось обществом значительно менее строго, нежели дуэль, если только это не было подлое убийство, когда противнику не предоставляется возможность защищаться.
По словам Брантома, наиболее подлый вид нападения - внезапная атака без предупреждения, когда противника, не дав вынуть оружие, ранят, отсекают руку, протыкают насквозь, а потом, оставив полумёртвым, говорят, что подарили ему жизнь. Подвергшийся такому нападению вправе отомстить любым способом и любым оружием, убить своего врага хоть из пистолета, хоть из пушки. Хуже таких убийств только подсовывание противнику на поединке специально сломанного или некачественного оружия.
"Гибкое" восприятие куртуазности дуэльного поведения весьма знаменательно: та легкость, с которой одобрялось любое действие, помогающее добиться победы или превосходства, далеко выходит за рамки собственно дуэльной тематики.
Война, борьба - это общий закон жизни; дуэль - это модель войны, а война - модель самой жизни.
По мнению Ла Ну, полностью избежать дуэлей и войны невозможно именно потому, что мужчины всегда остаются мужчинами, по своей природе склонными к ярости и мести.
К этому присоединяется представление дворянства и военных об оружии как "наиболее достойном инструменте, который поднимает человека к чести".
И коль скоро честь ставится в прямую зависимость от силы оружия, обращение к насильственным методам решения абсолютно любых вопросов становится неизбежным.
Как пишет Брантом, дворянину надлежит отомститьили умереть самому, но "забывать обиды, как велит Бог и его заповеди, хорошо для отшельников, а не для... истинного дворянства, носящего набоку шпагу, а на её конце - свою честь. Следствие этого обращения к силе и оружию - неразборчивость в средствах.
Сципион Дюплеи констатирует, что на войне для сбережения своих людей годится любая подлость - там она называется военной хитростью; для победы всесредства хороши. Этим же принципом многие дворяне руководствуются в решении своих частных конфликтов .
Но наиболее ярко и откровенно эту точку зрения выразил Блез де Монлюк:
"Против своего врага стрелы можно делать из любого дерева. Что до меня лично, то если я мог бы воззвать ко всем духам ада, чтобы проломить голову моему врагу, который хочет проломить голову мне, я сделал бы это с чистым сердцем, да простит мне это Господь".
Победа и поражение - дело случая, фортуны. И глупцом будет тот, кто упустит свой шанс, помогая противнику выйти из затруднительного положения (падение, поломка или потеря оружия, ранение).
Дуэльный кодекс французских дворян XVI века полностью отражает их представления о "праве" оружия и силы как последнем доводе не только в делах чести, но и в повседневной жизни, при решении любых конфликтов.
Index liborum:
В.Р. Новоселов , Дуэльный кодекс: теория и практика дуэли во Франции XVI века,Одиссей. Человек в истории, 2001, М.
