Андрей Битов: о гламуре, опричнине и мате

Би-би-си: Андрей Георгиевич, мы получили очень много вопросов, и вопросов литературного свойства, что было приятно, так как это означает, что наши читатели не только политикой интересуются, но и читают... К примеру, Сергей из России считает, что русские писатели измельчали. Куда это делось, спрашивает он, и возможно ли появление больших серьезных писателей в будущем?

Андрей Битов: Мельчает не писатель, а мельчает читатель. Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Разучились читать, забыли этот самый великий способ общения с более умным человеком, чем ты сам. Все уверены, что находятся на вершине познания, и пока им сверху не скажут, что что-то чего-то стоит, они просто ничего не понимают ни в чем.

Би-би-си: Может быть, это связано с ритмом жизни сегодняшней? Многие читают в метро, в автобусе...

А.Б.: Я не против, пусть зарабатывают, но они лишаются единственного способа общения с более умным человеком. Состояние обывателя заключается в том, что он уверен, что все знает. Поэтому он легко руководим и лишается всякой независимости. Он становится жертвой пиара, паритета и всех этих технологий. Это особенно грубо видно в России, которая всем этим пользуется. Смешной разговор, это просто нелепо - роль литературы - все это чистая ерунда. Надо научиться читать. Этим, кстати, уже занимаются в мировом пространстве. На Франкфуртской ярмарке этот вопрос стоял, и я узнал, что финны вкладывают деньги в школы, чтобы повысить уровень чтения, понимания текста. Но, конечно, есть телевизор, интернет, и с этим трудно не считаться. Но это запущенный дух. Контакт с книгой все равно остается основным человеческим контактом, и литература никуда не денется, я в этом уверен. А человек, разучившийся читать, одичает.

Больше всего меня раздражает, "интеллектуальный гламур". То, что не должно быть продажным, стало продажным

Андрей Битов

Би-би-си: А в чем вы видите различие между русской литературой и иностранной? Об этом вас спрашивает Денис Марыскин. Есть разница, или литература - это понятие глобальное?

А.Б.: Для меня это глобальное понятие. Но надо помнить, что термин мировая литература был рожден совсем недавно, кажется, Гете. Это было единое пространство. Когда Пушкин сидел в ссылке в Михайловском, а Гете сидел в своем палаццо и вещал, а за ним записывали... Они говорили в одну секунду об одном и том же. Это и есть единое пространство, когда люди, находящиеся в разных точках мира, если они настоящие писатели, пишут об одном и том же. Они ловят это состояние мира, но каждый ловит на своем языке - это уже национальное достояние. То, что переводится, это уже третье состояние. Я предпочитаю русскую литературу, особенно "Золотой век", пушкинский, и английскую литературу.

Би-би-си: Вы упомянули переводную литературу, как вы относитесь к переводам?

А.Б.: У нас сегодня дикий рынок, она пошла, и книги можно найти в разнообразии. Хорошие книги - дороже, и найти их можно реже. А то, что популярно, это все "черный пиар квадрат". Это жульничество, которое началось еще с Малевича и продолжается до сих пор. Об этом еще писала Надежда Мандельштам, но не успела дописать эту статью... Больше всего меня раздражает "интеллектуальный гламур". То, что не должно быть продажным, стало продажным. Не хочу называть этих имен, потому что буду выглядеть завистником. Но "интеллектуальный гламур" - это еще отвратительнее, чем Маринина или Дашкова. Раньше была секретарская литература, теперь она стала профессиональной...

Би-би-си: Наталия из России спрашивает, возникало ли у вас когда-нибудь чувство ненависти к своему произведению, когда вы его уже заканчиваете. Наталия пишет - вот вы переписывали строки, перечеркивали, писали снова, потом, когда осталось уже совсем немного, вдруг хочется все порвать... Бывало ли такое? Насколько мучительно даются вам ваши строки?

А.Б.: Когда они мне даются, это абсолютно не мучительно. А вот когда не даются, я могу маяться от того, что ничего не пишу. Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон... Это может продолжаться годами. А когда я пишу, то пишу все набело, ничего не вычеркиваю, и понимаю, что с этим уже поделать нечего. Когда проходят годы, я открываю книгу в любом месте, и иногда даже испытываю самодовольство.

Би-би-си: Кстати, другой наш читатель, Леша из США спрашивает как раз об этом. Никогда у вас не возникало желание подвергнуть правке свои ранние работы?

А.Б.: Вы знаете, я один раз только попал в такую историю. Когда я решил поработать профессионально а-ля-Достоевский и писал в номер главу за главой для нашего первого "Плейбоя". Тогда я впервые понял, что я халтурю. Это единственное произведение ("Мой отец в раю"), которое я хочу переписать, может быть я должен его переписать.

Честность - это основной признак, по крайней мере, русской литературы. Эта честность в обществе не расхожее понятие. Вы найдите у Пушкина хоть одно нечестное слово

Андрей Битов

Би-би-си: По поводу халтуры... Ильмар Гахраманов из Баку цитирует героя-писателя из романа Мураками, который признается: "Чем больше я стараюсь быть честным, тем глубже тонут во мраке нужные слова". А вот вы были и честны в "Уроках Армении", пишет наш читатель. Он спрашивает, как вам удалось одновременно остаться честным и найти нужные слова?

А.Б.: По-моему, Мураками не прав... Честность - это основной признак, по крайней мере, русской литературы. Эта честность в обществе не расхожее понятие. Вы найдите у Пушкина хоть одно нечестное слово. Оно может быть сколь угодно фантастичным, но нечестным быть оно не может.

Би-би-си: Иеромонах Арсений из Португалии цитирует журнал "Вопросы литературы", где ваш "Пушкинский дом" называют постмодернистским произведением, а вас - постмодернистом-одиночкой. Согласны ли вы с такой характеристикой?

А.Б.: Нет, я продолжатель более древних писателей. Перед "Пушкинским домом" у меня были два образца (их подметил один американский профессор, я ему очень благодарен) - "Тристрам Шенди" и "Евгений Онегин" - это самые постмодернистские произведения, которые были написаны до сих пор. А вообще, постмодернизм - это явление достаточно выдуманное. Как сказал один специалист по постмодернизму - это все то, что не удалось иначе обозначить. На этом выросло очень много спекуляций.

Би-би-си: Кем вы тогда считаете себя, классиком русской литературы? Об этом спрашивает Ольга из России.

А.Б.: Я не классик, я просто нормально пишу по-русски.

Я одинаково не уважаю уродов, которые за каждым матерным словом воображают себе предмет, который оно обозначает, которые не слышат абсолютно сакральной и, я бы сказал, целомудренной части этого языка

Андрей Битов

Би-би-си: Видимо, тех, кто нормально пишет по-русски, уже вполне можно отнести к классикам... Та же Ольга спрашивает, как вы относитесь к использованию в современной литературе неформальной лексики?

А.Б.: Это вопрос только к уху. Если человек правильно ее употребляет, она годится. Если не правильно, она не годится. Я одинаково не уважаю уродов, которые за каждым матерным словом воображают себе предмет, который оно обозначает, которые не слышат абсолютно сакральной и, я бы сказал, целомудренной части этого языка. Это же все зона. Зона и советская власть перепортили русский язык. Русский язык все равно все переварил. Один может материться, и это у него получается, а у другого - нет.

Би-би-си: Можно все-таки красиво материться?

А.Б.: Можно-можно, но это надо к случаю... Конечно, это искушение - назвать все своими именами, хмм... не совсем своими именами [смеется]. Но дело в том, что русский язык настолько целомудрен, что все замены звучат еще более похабно, чем незамененные слова, которые напоминают нам римские цифры.

Би-би-си: Вас приветствует ваш старый студиец из "Зеленой Лампы Юности" 80-х годов, Михаил Салон, который живет сейчас в США. Он спрашивает, над чем вы сейчас работаете?

А.Б.: Я никогда не работаю...

Би-би-си: Как вы относитесь к писательству? Что это для вас? Жизнь?

А.Б.: Да... это жизнь...

Би-би-си: Лена Суркова из Питера спрашивает, какие чувства вы испытали, когда вас снова стали печатать на родине?

Тогда с перепугу советская власть что-то отдавала гонимым, а потом никому ничего. Наступила власть опричнины, и она продолжается до сих пор

Андрей Битов

А.Б.: Да никакие... Я просто воспользовался этим моментом. Это была пятилетка для меня счастливая. Меня стали выпускать, русские деньги еще чего-то стоили, прибавились заграничные. Пока не наступил окончательный крах. Тогда с перепугу советская власть что-то отдавала гонимым, а потом никому ничего. Наступила власть опричнины, и она продолжается до сих пор.

Би-би-си: Оливер из России спрашивает, что вас удержало от того, чтобы уехать из России, как это сделали другие писатели, которых притесняли.

А.Б.: Я не знал, как это сделать, и не хотел. Пока я чувствовал, что меня не убивают, и слава богу...

Би-би-си: А сегодняшняя Россия вам нравится? - спрашивает Петр из России.

А.Б.: Ну как может Россия нравиться? Ты ей принадлежишь и все...

Би-би-си: Как вы относитесь к тому, что происходит вокруг вас сегодня?

А.Б.: Меня нельзя слушать, потому что я уже старый человек, я на восьмом десятке. Хорошая страна - это когда ты молод. Мне, конечно, было лучше при Хрущеве [смеется], потому что я был моложе. Я не знаю, чем объяснить такое заведомое обольщение, что все впереди. Это чудо, не наше, а божье. Бога надо благодарить.

Би-би-си: Ирина Абрамова из США обращается тоже к будущему и спрашивает, что ждет Россию, по вашему мнению.

А.Б.: Ничего не ждет, как ничего не ждет США...

Би-би-си: Вадим из России спрашивает, как вы оцениваете социализм, и его воплощение в Советском Союзе?

А.Б.: Понятия об этом не имею.

Би-би-си: Вас не интересуют "измы"?

А.Б.: "Измы" меня никакие не интересуют. Все идет туда, куда вставляют клизму, а не к коммунизму, написал мой первый учитель Глеб Горбовский.

Проходить литературу нельзя, ее проходит каждый сам внутри себя

Андрей Битов

Би-би-си: Тогда вернемся опять к литературе. Петр Вайль в своей книге "Родная речь" цитирует вас: "Больше половины своего творчества я потратил на борьбу со школьным курсом литературы". Это так? Что бы вы включили в курс литературы в российских школах? Об этом спрашивает учительница Татьяна из Москвы.

А.Б.: Курс сегодня составлен довольно грамотно, еще по гимназистским образцам. Я бы включил, может быть, уроки чтения. Именно чтения. Важно научить читать, а не проходить литературу. Проходить литературу нельзя, ее проходит каждый сам внутри себя. Научить читать, возможно, научить излагать, в какой форме не знаю. Что касается борьбы со школьным курсом, то это просто для красного словца не пожалей ни мать, ни отца. Просто удачное выражение.

Би-би-си: По поводу красного словца... Игорь из Саратова вспоминает литературную байку, пущенную о вас Сергеем Довлатовым, о якобы имевшем место инциденте между вами и Вознесенским...

А.Б.: Я сейчас скажу им всем, чтобы больше не задавали мне этих вопросов. Надо было полвека работать в литературе, чтобы меня спрашивали, что случилось с вашим братом, и ударили ли вы по лицу Вознесенского. Это весь пиар, который я имею. Это тот самый "черный пиар в квадрате". Я одному уже сказал как-то - вы знаете, только старые комсомольцы и чекисты задают мне эти вопросы... Что касается Довлатова, он сделал диффамацию. В любом случае, вся его книга - это использование других репутаций. При всей ловкости этого жанра, местами смешно... Но он ни у кого не спрашивал права печатать ту или иную историю.

Би-би-си: Я вам открою секрет - нам тоже пришел вопрос о вашем брате, но я не буду его задавать.

А.Б.: А я уже ответил...

Би-би-си: Тогда такой последний вопрос. Его прислала нам Татьяна из России. На какой вопрос вы бы хотели получить ответ?

А.Б.: Это сложный вопрос... Господи, веришь ли ты, что я верю?

Citato loco