Вячик был большим - ну, в смысле, крупным, громогласным, занимающим много места разом. На фоне прочего мужского педсостава - тихих серопиджачных евреев с осторожными насекомьими движениями - он являл собою сущего Портоса. В те времена таких ещё называли "жизнелюбами" - впрочем, это словцо я никогда не переваривал. Поэтому скажем так: он был весьма не чужд обычным мужским развлечениям, типа "выпивона и баб-с". Излишняя активность по этому части слегка портила ему жизнь, ибо излишняя увлечённость прекрасным полом на рабочем месте приводила ко всяким неудобствам - типа необходимости постоянно встречаться в учительской с бывшими жёнами. Впрочем, он-то относился к подобным житейским мелочам олимпийски. "Это пусть они переживают".
К своему предмету он подходил без лишней почтительности. "Ну, история". Зато ему нравилось рассказывать - он вообще был хороший рассказчик, из тех, что в компании травит байки. Так же - байками - он рассказывал про "элиинов там всяких и разных прочих греков".
Его, в общем, любили - как "хорошего дядьку".
Нечто вроде личных отношений у меня с Вячиком образовалось в пятом классе, когда я - нечаянно, впрочем - испортил самое дорогое на тот момент его имущество: пробежался по крышке дорогущего "дипломата", купленного Вячиком в "Берёзке" на чудом образовавшиеся чеки. В "дипломате" сломался замочек. Вячик жутко обиделся и потребовал "маму на разговор" - видимо, жаждя материальной компенсации или хотя бы слёзных извинений. Мама моя, будучи женщиной умной и проницательной, подготовила контрход: подарила ему сочинение Михаила Пселла, кстати вышедшее в "Памятниках исторической мысли" и на ту пору дефицитное. Вячик хорошие книги любил страстно и бескорыстно, но доставать их по спекулянстким ценам со школьной зарплаты "не мог позволить", так что Пселлу он обрадовался чрезвычайно. Однако, будучи вежливым, он спросил мою маму, а читал ли её сын оное произведение. И сильно удивился, услышав, что таки да, читал. На следующем уроке он попытался это проверить... В общем, "дипломат" был благополучно забыт.
Дальше дело пошло интереснее.
Наверное, у каждого умного подростка бывает в жизни период, когда окружающий мир начинает казаться ему каким-то ненастоящим, а чужие слова - фальшивыми. И, соответственно, обостряется потребность в "настоящести и подлинности", видимых исключительно в оптике "альтернативности".
Переживает это каждый по-своему. Некоторые просто перетерпливают как "временное явление". Другие начинают отрабатывать образовавшийся негатив. Кто попроще, удовлетворяется тем, что хамит родителям, вешает на стены плакаты с изображениями рок-идолов и пьёт в подъезде "назло предкам". Детки поумнее впадают в увлечение Солженицыным (или Марксом), опровергают Эйнштейна, и т.п. Небось, сами знаете.
Я исключением не был. В какой-то момент я тоже заразился этим чувством. Поскольку же я с детства был очень последовательным и всё додумывал до конца, то и видение мира как фальшака было тотальным. В частности, оно распространилось и на историю. Если бы тогда выпускались сочинения Фоменко, я стал бы его адептом - настолько общий дух этих книжек соответствовал тому, что я тогда думал. Впрочем, я был куда радикальнее. Например, я сомневался в существовании атомной бомбы - а также живо интересовался доказательствами того, что Великая Отечественная Война и в самом деле имела место... Не говоря уже про всякий там "древний Рим", которого никто не видел.
Разумеется, этакая Weltanschauung не могла не привести к обострённому интересу ко всякой фактологии. Я начал читать различные справочники (самыми любимыми были Ежегодники БСЭ, набитые всякой интересной информацией: я скупал их за все годы, которые мне попадались), интересоваться вопросами статистики, системами мер и длин, пересчётом единиц и много чем ещё - и всюду обнаруживал наёбку и подмену. Когда же я выяснил - путём простейших арифметических операций - что площадь СССР не дотягивает до одной шестой суши - то "всё стало окончательно ясно". "Всё - ложь, всё - обман, всё - зло", et cetera, et cetera, et cetera.
Тогда же я, помнится, записал к себе в личную тетрадочку фразу: "История есть враньё, сочиняемая мерзавцами" - и очень гордился таким, с позволения сказать, афоризмом.
Но при таком антиисторическом настроении "с точки зрения банальной эрудиции" я мог считаться подкованным в предмете. Возня же со справочной литературой обогатила меня такими фактами, что - - -. Неудивительно, что Вячик с какого-то момента вовсе перестал вызывать меня к доске. Вместо этого раз в три недели я делал так называемый "доклад" - то есть очень подробно рассказывал что-нибудь интересное, и обязательно в подробностях.
Остальное время на уроках я сидел на попе ровно, ничего не записывал, в охотку слушал урок, - рассказывать Вячик таки умел - а также рисовал карикатуры, в основном текуще-политического свойства. Впрочем, мировой и советской истории тоже доставалось. Особливо же я брал на карандашик всяких исторических героев первой величины - от Юлия Цезаря до Ленина - и изготавливал целые комиксы на тему того, как оные герои попадает во всякие неприятные ситуации, из которых они выпутываются без всякой чести для себя... С тех времён привычка рисовать карикатуры и неприличные рисунки во время всяких заседаний и речей осталась у меня до сих пор. "Кто видел, знает".
Вячик эти карикатуры коллекционировал. Расхаживая меж рядами, он выжидал, пока я закончу рисунок, после чего ловким хищным движением выхватывал его из-под руки, смотрел, хмыкал, и обязательно произносил сакраментальную фразу - "Кин-стин-тин! Тебя посодют!" После чего бумажка перекочёвывала в стол. Пару раз Вячик пытался меня слегка вразумить на ту тему, что некоторые вещи всё-таки "лучше не надо", ибо "мало ли что". Но никогда не мешал и не пресекал.
Пару раз мы с Вячиком лаялись на уроке - в основном из-за марксизма.
Сорокин в принципе вполне принимал м.-л. трактовку истории. У меня к этому было специфическое отношение. С одной стороны, истмат в своём примитивном варианте казался мне простым и логичным. (Более того, я до сих пор уверен, что даже самые ярые советские антикоммунисты мыслят истматовскими категориями). Но я, как уже было сказано, не верил историческому материалу, на котором он являл свою мощь. Однажды Вячик процитировал Энгельса, который где-то заявил, что из ручной мельницы легко вывести все свойства феодализма. Меня заело - я потребовал у учителя немедленно эти свойства вывести, и не отставал, пока он всерьёз не разозлился... В другой раз он отпустил замечательную фразу: "государство у нас отмирает диалектически, через своё укрепление". Кто ж знал, что так оно и случится в сам-деле... Но тогда я вцепился в эту фразочку и начал издеваться. Что кончилось перелаем: Вячик очень не любил ситуации, когда он вынужден проговаривать заведомую - но строго обязательную - чушь и при том ещё и подставляясь под отроческое остроумие.
Что касается мировоззрения самого Сорокина, оно было, как я теперь понимаю, довольно правильным - для своего времени, конечно. Он был умеренным патриотом, не имеющим никаких иллюзий по поводу "соввласти", но не забывающего, что, какие бы безобразия ни творятся в нашей стране, это всё-таки наша страна, и надо быть за неё, а не за чужого дядю. Советские порядки он не любил, но и не считал совсем уж ужасными.
В первой Думе он был бы, наверное, кадетом, после революции - довольно быстро пошёл бы на советскую службу, но беспартийным. "Как-то так".
Не помню, кстати, был он в самом деле партийным. Вроде бы обошёлся без этого.
Я не могу назвать его "своим учителем" - чего не было, того не было. Но в каком-то смысле он ставил на меня. То есть надеялся, что из меня "что-то выйдет". Не в плане какого-то карьерного взлёта - он сам всю жизнь проработал в школе и ко всякому начальству относился "понятно как" - а в том странном, клубящемся и неопределённом значении, которое описывается выражением "этот человек состоялся".
Что ж, "это есть". Я совсем не уверен, что он меня одобрил бы, случись ему прознать о нынешнем моём положении и занятиях. Но в целом - - -.
После школы мы не виделись. Я не знаю, что он делал в перестройку и как воспринял всё то, что случилось потом. Очень возможно, что он ходил к Белому дому в 1991-м: это было очень по-вячиковски. Не сильно удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что он был там и в 1993-м. Не знаю, как он прожил последние годы - думаю, что невесело.
Надеюсь только, что он успел за это время прочесть все книжки, которые хотел прочесть. Он любил книжки.
Вспоминал я о нём редко. Иногда собирался "ну-там-я-не-знаю-позвонить-что-ли", но вроде как то-сё, пятое-десятое, да и повода не было.
А теперь и не будет.
)(
June 30 2005, 07:59:08 UTC 14 years ago
October 3 2008, 13:43:32 UTC 10 years ago
я перепостила
http://community.livejournal.com/ru_uch/11442.html