+

Сначала национализм, потом буржуазность. "Тут иначе не бывает".

Да, что ж касается счастья, то все вышеперечисленные были, как минимум, полезны.

Я бы только начинал список с Самарина, первого сознательного русского националиста, обратившего внимание на угнетение русских нерусью "в их же стране". Гениальный был человек, причём во всём.

[ Зиновьев как мыслитель ]

Начну с извинений. В наше время особо бесстыдные льстецы приучились пользоваться оборотами типа: «NN — неудобная фигура, не вписывающаяся в привычные рамки…» Как правило, такое говорят о каком-нибудь гуттаперчевом уме, преотлично вписывающемся в любые рамки и отлично затыкающим любую бочку. На таком-то фоне говорить о Зиновьеве как о «неудобной фигуре» просто неприлично, но что поделать. Зиновьев и в самом деле неудобен, в самом прямом смысле — как человек, довольно-таки высоко забравшийся по лестнице социальных приоритетов и плюющий оттуда на эту самую лестницу, «на каждую ступеньку по плевку», как выражался Веничка Ерофеев.

Впрочем, Зиновьев интересен как раз не этим своим верблюжьим даром. Его мысль, грубая, кургузая и некузявая, тем не менее каким-то образом задевала реальность, причём сильнее, чем благообразные благоглупости «социальных мыслителей», что советских, что антисоветских, что несоветских вовсе.

Говорить об идеях Зиновьева здесь было бы неуместно. Если же говорить о самой интересной (хотя и малопривлекательной) черте его мышления, то она, пожалуй, состоит в сочетании искренней ненависти к объекту исследования, — то есть к человеческому обществу, — и отсутствия обличительного пафоса, проистекающего от желания «сделать мир лучше». К отвратительным социальным практикам, которые он с таким смаком описывает, Зиновьев относится примерно как к законам физики или даже логики: они такие, какие они есть, даже если это нам поперёк горла. Когда он не выдерживал этой позиции, выходила пошлятина и дурь, каковой он написал и наговорил немало и которую отнюдь не следует «извинять» — даже исходя из его собственных требований. Тем не менее, после всех ожидаемых и уже начавшихся мытарств, от Зиновьева в истории русской мысли кое-что останется.



[Зиновьев как художник ]



Зиновьева принято сравнивать со Свифтом и Вольтером. На самом деле — как постилю, так и по предмету основного интереса — он куда ближе к популярным в среде советских инженеров Паркинсону и Мерфи. Это был такой очень специфический жанр, родившийся во второй половине двадцатого века — прямое художественное изображение общественных отношений на микроуровне, с карикатурными человечками-муравьишками, движимыми социальными законами.

На вкус современного читателя, свирепый и одновременно топорный юмор Зиновьева кажется слишком пафосным и устаревшим, к тому же «антисоветчина» отбивает желание читать — как запах тухлятины. Но тухлое в конце концов изгнивает до того предела, когда пахнуть уже нечему. Когда «советское» окончательно станет историей — что происходит прямо сейчас, на наших глазах — книги Зиновьева получат шанс на другое прочтение.