Как и полагается, после завтрака Петя встал в очередь за таблетками. Многим психам приходилось подолгу ждать таблеток, сидя в коридоре перед выключенным телевизором. Дикий вопль «На таблетки! На таблетки!» случайно пойманного процедурной сестрой больного воспринимался ими как сладкое облегчение тяготы вынужденного безделья. Петя принадлежал к ничтожному меньшинству тех, кто просиживал в столовой до начала и даже середины выдачи. Это порождало определённые неудобства в виде продолжительного стояния в очереди вместе с довольно своебразными субъектами, чей облик не оставлял ни малейшего сомнения в их душевном состоянии. Хотя лекарства и строгость персонала делали своё дело, эти психи всё же старались чмообразными речами и максимально допустимым несоблюдением гигиены сохранить ставший привычным за многие годы чертячий внешний вид. Кроме того, они, по мере возможности, старались как можно чаще обнюхивать себя, особенно подбородок и верхнюю губу, что позволяло на заметные промежутки времени удерживать характерные выражения лиц и позы. Некоторые складывали руки на груди и разговаривали сами с собой, что Петя безошибочно считал верным признаком скорого попадания на вязки и перехода с таблеток на уколы. Стояние в очереди существенно удлинялось тем, что сначала без всякой очереди приходили вичевые и солдаты. Петя мог бы, пользуясь хорошими отношениями с ними, делать так же, но по опыту считал опасным нарушать установленные властью социальные границы без уважительной причины. Тот же опыт удерживал от поспешного сглатывания завтрака для того чтобы попасть в начало очереди и от картёжных игр во время дневного сна. Армейское прошлое навеки оставило ему три святыни — Тренировки, Питание, Сон. А теперь жизнь была ещё и привязана к поиску «картинок». Он не мог найти этому сколько-нибудь понятные причины, но «картинки» явно улучшались, если он после вынужденного перерыва приступал к тренировкам, ел или спал. Если же в этих случаях Петя видел Её, было особенно хорошо. Поэтому он скрупулёзно соблюдал режим, точно рассчитывая, чтобы всякое его нарушение было именно вынужденным. Сегодня, как бы внезапно это и ни было, «картинки» пришли во время стояния за таблетками. Увидев внутри себя сцену со знакомым героем, бывший спецназовец подивился новому ощущению вибрации и усиления изображения. Как-то оно было связанно с ужимками и звуками окружения. Вскоре даже профессиональная привычка замечать всякую мелочь не смогла удержать его снаружи потока набегающих картинок. Оставалось только вовремя перетаптываться в такт общему движению к процедурке.
Как всегда «картинки» начались со «стального солдата». В то чудесное время, когда Пете удалось на короткое время вернуться в спецназ, этот солдат тянул свою срочную. Даже без настоятельных просьб особиста, Петя (тогда заместитель командира отряда) обратил бы внимание на солдатика проявлявшего сногсшибательную крепкость в службе. Сначала Петя отметил его в спаррингах на занятиях по физподготовке, потом когда он не дрогнул после многочасового марша. Петя приказал достать фляжки, приготовиться пить, а потом внимательно посмотреть, как будет выливаться вода. И снова марш. Солдатик спокойно выдерживал всё — удары в полный контакт, усталость, голод, жажду. Тогда было любопытно, на чём же держится «стальной солдатик». Интерес подогревался и своеобразным происхождением солдата (что, впрочем, нередко в СпН, в отличие от СН) и непонятными движениями особого отдела в том же направлении. Сейчас Петя был информирован на эту тему исчерпывающе, и даже был бы рад ничего об этом не знать, но всякий раз «картинки» начинались со «стального» и с годами былой офицер-разведчик с этим свыкся.
Бывший Петин подчинённый сидел в старинном дворце в самой сердцевине столичного мегаполиса. Дворец стоит с внутренней стороны стены огромного старинного замка. Замок когда-то был выстроен большей частью итальянцами. Петя часто видел, что Асадхану (а Петя всегда мысленно называл солдата этим именем из личного дела, а не тем, которым тот предпочитал пользоваться в быту) не нравится замечать свои тёплые чувства по отношению к стенам замка. Конечно, было здесь что-то и от общей нелюбви людей к материальному миру, но было и кое-что личное. Когда-то, очень давно отец взял маленького Асадхана на колхозные летние пастбища.
Из окон всех пастушьих домиков были хорошо видны развалины их родовой башни, сработанной итальянцами примерно в то же время, что и этот замок. И стоило только теплу воспоминаний коснуться души теперешнего Асадхана Тазыхановича — большого начальника и человека, как характерная ненависть к родному и близкому наполняла всё вокруг, и изливался на бумагу очередной план по завлечению немаленького горного народца в очередную политическую ловушку.
Окно кабинета выходило не на стену, а во внутреннюю площадь замка. Хозяин сидел во главе длинного стола, за которым легко помещались начальники всех курируемых им управлений с заместителями. Собственно начальственный стол был в образцовом порядке — то есть с минимумом предметов на крышке. Четыре небольшие папочки лежали ближе к правому дальнему углу. На самой толстой папке, толщиной впрочем, не более трёх сантиметров, не было никаких надписей. На папочках потоньше красовались «два слона» и «слон». На совсем тоненькой папочке горела «отрава». Хотя, прописанные полностью слова «особой важности» не казались столь ядовитыми как обиходное сокращение. Эту папочку за дверью ждали трое фельдегерей. Вообще-то старшему полагалось присутствовать, пока Асадхан знакомится с важнейшим документом.
Внутренняя жизнь страны и её международное положение на многие годы определялось несколькими подписями — одна из последних Асадхана Тазыхановича. Асадхан, пользуясь своим обаянием, более напоминавшим гипнотическое могущество, выгнал фельдов из кабинета и в одиночестве созерцал нераскрытую папку. Ничто в кабинете не говорило о том, что его хозяин тонкий знаток и ценитель искусства. И не только знаток! Из украшений было видно лишь большой государственный флаг на штоке за правым плечом главного кресла и неброскую куклу рядом с письменным прибором на столе. Кукла — антикварный многотысячедолларовый английский «Панч» напоминала о реалистичных взглядах владельца на жизнь.
Петино второе зрение раскрывало картину радикально отличную от той, которую увидели бы специально отобранные человечки, если бы вдруг получили санкцию включить многочисленные разновидности приборов, упрятанных во всех плоскостях кабинета. Петя вживую наблюдал как сидящий в свободной, но нерасхлябанной позе Асадхан рассматривает важнейший документ во всей его полноте — прошлое, настоящее, будущее. Видя как взгляд обитателя дворцового кабинета, пронизывая обложку папки, проникает сквозь время и пространство, Петя явственно видел и те неприятности — препятствия, которые видел сам обладатель проницательного взгляда. И препятствия эти настолько не нравились Асадхану, что Петя невольно поёживался и усилием воли удерживал себя от внутренней усмешки. Даже вспоминая такие картинки потом, Петя опасался внутренне посмеиваться тому, что он стал бояться собственного солдата, который по идее должен был трепетать, заслышав скрип петиных берцев.
Асадхану резко не нравился инициатор документа — руководитель Конторы с которым, как было очевидно, придётся ещё долго возится в этом и иных качествах. Асадхану не нравился сам документ — лист согласования был составлен так хитро, что при разборе основными виноватыми в нарушении священного паритета можно было выставить сановных «ирландцев». Асадхану не нравилось общее стечение обстоятельств — из него неоспоримо вытекало, что через полтора-два десятка лет Асадхану придётся сделаться президентом государства. Этой участи он всей душой хотел избежать, но расклад сил, неумолимая воля людей и ангелов на его стороне вели именно к такому исходу, хотя и не в самой ближайшей перспективе. Тут бывший петин солдат обратился к специальным мерам усиления проницательности, от которых Петю почти затрясло и бывший рэкс реально испугался, как бы его состояние не стало заметно со стороны.
Тело Асадхана полностью закрылось телами ангелов, которые десятками сбежались с разных сторон. Огромные, маленькие, средние — они в спешке толкали и опрокидывали друг друга. Используя доступные подручные средства — когти, рога, ороговевшие острия на хвостах, они поддевали и надрывали кожу человека. Казалось не оставалось ни одного сантиметра, который бы не был поддет. На сверхчувствительных приборах, если бы ими отслеживали состояние Асадхана, это выглядело бы, словно подкожные массовые беспорядки, устроенные двумя миллионами муравьёв-демонстрантов. Петя оторопел, видя, с каким презрением Асадхан созерцает расправу над собственным телом. Он сам прошёл нехилые испытания и передряги, но миллионы насекомых под кожей представлялись и ощущались непосильной пыткой. Вынужденно Петя переключился на содержание документа. Он не мог пока отключить картинку самостоятельно. Картинки повиновались ему только после нескольких часов самостоятельной жизни внутри психики и то только для того, чтобы показывать опасности непосредственно его шкуре. Изучать документы через картинки Петя не любил. За свою жизнь он и так сделался носителем слишком большого количества секретов. Тут, однако, не было выхода — либо переносить невыносимые страдания вместе с Асадханом (и ещё неизвестно как они усилят способности бывшего солдата — может он так скорее учует своего бывшего прямого начальника), либо обратиться к папке. Больше смотреть было не на что. В папке оказалось буквально три листочка. Лист согласования и схематичное изложение разработанного Конторой плана поставить всю территорию страны под спутниковый контроль. В первые несколько лет охватывались мегаполисы, в следующие — средние и мелкие города. Затем спутники должны были следить за каждым квадратом полей и лесов. Но видеоистории Конторе было мало. Уже во втором периоде спутники должны были начать запоминать звуки, а в дальнейшей перспективе и запахи. Техническое решение задачи не показалось Пете грандиозным. По роду своей профессиональной деятельнсти он представлял возможности различных волн для сканирования наземной обстановки и понимал, что дело тут только в масштабе подхода. Зато политический эффект показался громадным. Маячила перспектива исчезновения всех оперативно-технических подразделений хоть как-то затрагивавших в своей работе внутреннюю жизнь государства. Чужую территорию никто конечно сканировать не разрешит.
Только бы они не согласовали активный контур! — готов был воскликнуть Петя, забыв, что он давно не на службе. Массированное сокращение спецназа по замене беспилотниками-снайперами уже не могло бы никак изменить его жизнь. Разве, что повысилась бы возможность встретить коллегу.
Внезапно Асадхан принял решение. Ангельские упражнения, казалось, наполнили его неограниченным могуществом. Парой словечек он скинул ангелов с себя и выстроил вдоль стен кабинета. С левой стороны им пришлось сделать три шеренги, а с правой две. «О, гранд! О, художник! О, великий! Несравненный искусник!» — на разные голоса запели-завыли ангелы. Тут же жёсткие слова родного языка Асадхана скрутили и сковали их. Не в силах вымолвить слова, ангелы протягивали к Асадхану Тазыхановичу когтистые руки и молча пытались выразить восхищение. Ещё слово, и их заморозило в ледяные столбы. Да, язычок-то по обилию грамматических форм чуть ли не превосходит церковнослав и греческий! — вслед за Асадханом побежала петина мысль. Разобравшись с ангелами, взгляд бывшего петиного подчинённого просканировал обстановку. Не обнаружив ничего в кабинете, он пошарил внутри себя и наткнулся на Петю.
– Брысь отсюда!
– Рад бы, да не могу! — Петя мялся, словно в третьем классе перед директором школы, застукавшим за лазанием по карнизу пятого этажа.
Тут Асадхан потерял всякий интерес к бывшему прямому начальнику и коротким движением всадил в лист согласования кружочек своей подписи. Петя даже не успел заметить, как он раскрыл папку. Текучие, плавные движения Асадхана по-прежнему укладывались в поразительно короткие временные нормативы. Несколько минут ушло на то чтобы позвать фельдегеря и упаковать папочку способом, исключающим прочтение её содержимого переносчиками почты. Единственный экземпляр документика отправился в дальнейшее путешествие по вершинам государственной власти, а Асадхан поднялся к вершинам ещё чуток повыше — вечному спору «баварцев» и «ирландцев». Понимание жизни, дававшееся статусом петиного солдата в обществе, исключало чересчур серьёзное отношение к многовековому соперничеству. Однако его роль в местной «ирландской» общине требовала добросовестного решения возникавших в ходе здоровой конкуренции вопросов.
И сразу же Петя испытал настоящее эстетическое наслаждение. В такие моменты подполковник жалел, что во время свободной жизни не ходил по музеям. Творения великих мастеров прошлого способны дать отблеск подобия чувств, которые он испытывал сейчас. После музейной подготовки он возможно бы не реагировал так сильно и не рисковал бы навлечь гнев могущественного Асадхана. Но, увы, без музейных тренировок «картинка» захватила и поглотила рэкса. Пете оставалось только беспомощно трепетать, наблюдая как внутренне хмурится Асадхан, ощущая метания непрошенного зрителя.
После ухода фельдегерей Асадхан немедленно позвал в кабинет Её. Оказывается, Она всё это время ждала на диванчике за дверью! Быстро, по-деловому Она («Катя!» — ласково повторял про себя бывший разведчик) докладывала Асадхану по климату отношений в подразделении в котором служила и по оперативной обстановке вокруг Генерала помощником которого Она была. Управление Генерала было одним из немногих в Конторе, где за последние тридцать лет «ирландцам» удавалось сохранить почти абсолютную монополию. Поэтому таким сильным «ирландцам» как Асадхан нужно было постоянно за ним приглядывать, и не давать злокозненному формальному руководителю Конторы разбавить их ряды. Петя не мог слышать ничего, он наслаждался. Тем, что видит Её. Тем, что Она имеет над ним такую непонятную и такую неограниченную власть. Тем, что Она кажется ему намного более красивой чем она есть на самом деле. Он улавливал, что разговор как-то касается его самого, может быть даже чувствовал что-то зловещее, но чувства! Чувства захватывали, пьянили! Эти переживания давали ему наслаждение, которое может дать не всякий наркотик .
В какой-то момент Катя утомилась сидеть под пронизывающим взглядом Асадхана. Со стороны этот взгляд был бы никому не заметен и казался надёжно спрятанным под почти нежное выражение глаз и тёплую улыбку. Но Она-то всё чувствовала! Её-то постоянно снедало ощущение невозможности спрятать ни одну жалкую мыслишку, ни один ничтожнейший оттенок переживания. Казалось невидимый луч пронизывает до пяток, до внутренних поверхностей напедикюренных пальцев. Не в силах бороться с брезгливым чувством Она как-будто расковано подошла к высокому трёхрамному окну. В окне были столь же неприятные древние христианские храмы. Тем же пронизывающим взглядом они смотрели на неё, словно за улыбку, спрятавшись за блеск куполов. В поисках чего-нибудь иного, её взгляд опустился вниз и успокоился на чёрном лаке крыш так безобидно стоявших лимузинов. От них веяло чем-то родным, хотя Катя прекрасно знала, что закупки этих моделей были выгодны «баварским» группировкам угнездившимся в замке. Петя видел, что Асадхан снисходительно смотрит на Её минутную слабость. Так вдумчивый учёный смотрит на шевеления микробов под микроскопом. Она что-то говорила, пыталась что-то объяснить — «но у меня же сегодня запланирована привязка именно к нему, она же будет на него вестись..».. Но картинка уже таяла..».давно пора..». — обрывок наставительной реплики Асадхана уплывал из петиного сознания. Одно бывший спецназовец уяснил точно — сегодня предстоит побывать за пределами больничных стен.
)(
