Получив свою порцию таблеток, Петя почему-то решил, что сегодня они ни к чему. Картинки не было, но где-то внутри он учуял Её. Скоро, скоро Она появится. Выплюнуть таблетки сразу совершенно исключалось — медсестра тщательно осматривала рот и даже залезала под язык пальцами. Учиться утончённому искусству некоторых психов, под страхом побоев выносивших таблетки за щеками для наркоманов, офицер считал ниже своего достоинства. Поэтому он вышел в туалет и примитивно проблевался. Практически все психи толпились у процедурной и никто не мог заметить и донести. Прополаскав рот Петя вышел в корридор и присел на банкетку. Телевизор ещё не включили. Можно было спокойно разглядывать пейзажи на стенах. В иные дни для разнообразия он иногда смотрел в окна, но сейчас, когда всё его существо жило предвкушением вылазки, не хотелось ловить лишние переживания. Почему-то вид из окна рано или поздно приводил к воспоминаниям о закопанных где-то бидончиках с паспортами на другие фамилии или о банковских ячейках с похожим содержимым. Тут-то и начинались нестерпимые головные боли. Заснеженные пейзажи неведомых художников никаких воспоминаний не вызывали. Они вообще не вызывали никаких эмоций, разве что чувство обречённости и безвыходности. Видно страдания нескольких поколений психов сожрали все вложенные в суровые метели, разлапистые ёлки и запорошенные домики чувства. Картины эмоционально отупели — также, как для персонала для них не проходило даром общение со спецконтингентом. Им-то никто не предоставлял даже и ничтожного отпуска в два календарных месяца.
Больные постепенно расходились по палатам, большие кучки собирались у телевизора. Кто-то из вичевых вынес нарды, и один из психов собирался уже попробовать померится с ним силами.
Вдруг все без исключения пациенты сделали равнение на центр корридора, от кучки к кучке прокатился усердно сдавливаемый вздох восторга. И тут же все заозирались в надежде, что никто из не видел. Большинство знали на уровне рефлекса, чем чревато бурное эмоциональное проявление. Препараты награждающие изощерённой болью или разсемеряющие уже раздвоенную-расчетверённую личность пугали всех в ком хоть сколько-то теплилось сознание. «Катя» с затаённой надеждой проговорил он про себя священное имя. Обычно он боялся произносить это имя вслух, приберегая для случаев, когда можно будет обратиться к Ней лично. Конечно, было бы ошибкой подумать, что Петя проговаривал имя движимый высокими чувствами. Нет, привязавшись к имени, он рассчитывал включить второе зрение и увидеть вожделенные формы сквозь толстый слой зимней одежды. Она уверенно прорезала коридор, и всякий сжимался и трусливо прятал взгляд при её приближении — в конце коридора показался санитар. Только дефективный эпилептик в свои тридцать пять смотревшийся на тринадцать мог откровенно рассматривать, не стесняясь капающих слюней. Санитар тоже мог позволить больше любого пациента, но и он, видимо под влиянием общего чувства, не подымал горящих глаз выше, перекатывавшихся словно баскетбольные мячи в авоське, ягодиц. Петя на общем фоне выглядел наиболее сдержанно — не дрогнув ни одним мускулом лица, он приветливо улыбнулся на дружеский кивок Кати. Хотя и ему стоило некоторого усилия не проводить Её взглядом. Особенно если учесть, что стоявшие неподалёку, вичевые обменялись парой-тройкой весьма возбуждающих острот. В это время Пете показалось, что зрение на секундочку включилось и мелькнуло изображение крупных сосков упакованных во французское бельё. Поэтому он вернулся с отрешённым видом к созерцанию пейзажей. Но проклятые пейзажи как назло отшибали всякие чувства — картинка пропала, не успев толком прорисоваться.
Буквально через три минуты Она вышла из ординаторской с пакетом городской одежды. Ещё через две минуты он поспешно облачался в кроссовки, спортивный костюм и кожанку. Пижама была унесена обратно за стальную дверь отделения. Петя наслаждался мыслями о том, почему он находится за дверью, в сознании пробегала картинка жалкого облачения в плащ и валенки с утра. Ничтожная раздевалка казалась затхлой камерой в сравнении с продуваемой ветрами свободы лестницей. Он поспешно шнуровал кроссовки, встав на брошенную Катей газету.
Потом они долго рулили по бескрайней территории больничного комплекса. За это время Петя успел так сильно приклеится взглядом к Катиной спине, что как-то пропустил выезд за шлагбаум. Он сидел на заднем сидении и буквально мусолил, тёр и пережёвывал взглядом спадающие ниже плеч волосы. Часто второе зрение включалось от вида только одного женского волоса, но сейчас картинки не шли. Это становилось опасным — неизвестно как и что предстоит делать, он уже давно отвык даже убивать время без помощи картинок. В городе в обилии отвлекающих и манящих вещей он может чем-то увлечься и даже убежать за чем-нибудь. Почему-то такая перспектива Петю особенно пугала. А ведь если он хорошо выполнит поручение, Она может быть ему даст или отсосёт. Хорошо бы с заглотом и проглотом. Тут Петя попытался вспомнить: бывало ли нечто похожее в прошлом. Кажется, один раз, было, точно не помнил. Ну, может быть очень давно — в один из первых выходов. Плохо, что он не только не помнил, но и не мог вызвать картинку, даже вообразить. Обычно всё-таки Она не давала прикоснуться к себе, удовольствие он получал от одного приближения к такой возможности. «Показывать, но не давать». Один из самых затасканных, тривиальных методов поддержания заинтересованности агентуры в работе. Да и вообще манипуляции человечками. Бывшему разведчику это было прекрасно известно, но с собственными чувствами он ничего не мог поделать.
По городу они достаточно быстро добрались в хрущобный закуток в Центре, зажатый со всех сторон элитными домами разных эпох. Среди хрущоб Катя нашла маленький дворик ещё какой-то досоветской трёхэтажки на шесть коммуналок. Петю продолжало беспокоить отсутствие картинок. Это даже стало заметно внешне, когда Она раскрыла лаптоп и начала объяснять суть поручения.
– Это твой пациент, а это подъезд вон того дома. — На экране нарисовался здоровенный мужик бомжеватого вида, в плаще и берете, куривший на крыльце кирпичной многоэтажки. — Сделаешь вглухую, потом заберу тебя отсюда. — Вот тебе, чтобы руками не мучиться — Она протянула ему игрушечную бейсбольную биту. Бита была из тёмного лакированного дерева, на широкой части жёлтой краской читалась надпись витиеватым шрифтом — то ли под готику, то ли под арабицу. «Bin Laden».
– Что или кто «Бин Ладен»? Без тени интереса спросил Петя.
– Скоро даже ты узнаешь, а пока рано говорить. — Катя смотрела в его отсутствующие глаза и говорила без эмоций, словно давала прислуге поручение на день. — Ещё раз фото. — Весь экран заполнил портрет в анфас, такие обычно клеют в личное дело. — Теперь вон на ту скамейку и ждёшь, когда солнце будет вот над той крышей, тогда пройдёшь через школьный двор и найдёшь себе лавочку. В течение дня он точно будет. Пошёл.
– Понял. — Вылезая из машины Петя почувствовал, что картинки тоже точно будут. Заткнутая в штаны под курткой бита ощущалась то ли как удлинитель, то ли как дополнительный член.
К тому моменту, когда он проходил школьный двор ожидание картинок переросло в их предвкушение. Во дворе за школой он выбрал лавочку около мусорных баков, подальше от натоптанных дорожек и играющих детей. Присаживаясь, Петя уже как бы отодвигал накатывающие картинки от себя, создавая саспенс перед приятным времяпровождением. «Картинки», «Они» — страшные, пугающие, затягивающе-скучные, но без них не жить.
