Говорил он долго, слушать было скучно.
Отрывки из его речи, которые хоть как-то запомнились:
"Всякое "здесь" меня пугает...
...Бродский для меня всё, но только моё, личное всё, а не вымороченое "наше"...
...русское пространство похоже на замаранный помарками черновик романа "Что делать?"...
...русские всегда осознавали, что их смешное и нелепое существование может быть оправдано только эстетически - без "России" как художественного явления не мог бы состояться ни европейский писатель Достоевский, ни сериал о Джеймсе Бонде...
...Россия сырая и твёрдая, как репа. Эта твёрдая сырость, характерная именно для репы, и ещё для плохого русского снега - в Финляндии, где я был, снег совсем другой, он хрустит сахаром и свежей простынёй...
...я уверен, я знаю как поэт, что Мандельштам хотел написать - Россия, Репа, Лорелея, но рука дрогнула, хотя голос не подвёл. Фонетика служанка серафима..."
При этом в зал постоянно набивалось всё больше и больше народу, все в зимней одежде, шумно рассаживались. По рядам передавали записки и надкусанные пряники. Кушнер всё говорил и говорил, а лююдей всё прибывало. Наконец, стали рассаживаться в проходах. Потом пришли цыгане, побродили по залу, и полезли на сцену, где и расстелили какие-то покрывала и одеяла. Кушнера начали оттеснять. Он всё отступал и отступал куда-то вглубь сцены, теснимый цыганками и приставучими детьми, пока не сделался вовсе неслышен.
Я проснулся от телефонного звонка. Просили "сашу". Спросонья я сказал - "он ушёл", и только потом задал сакраментальный вопрос - "а вы куда звоните". Ответом было короткое молчание и короткие гудки.
)(
February 25 2002, 16:05:08 UTC 17 years ago
Чем, может, можно развеселить?