Апология поручика Голицына. 1

Advocatus diaboli

Статьи Сергея Корнева на тему «Русский – это советский на 50%» и последующая за сим полемика не то чтобы наделала много шуму, но обратила на себя внимание. Особенно в ситуации, когда целый ряд «статусных публичных антисоветчиков» синхронно прозрели и встали на путь исправления. Ширится, растёт заболевание понимание, что Софью Власовну лучше полюбить по-хорошему, пока она не полюбила по-плохому. В конце концов - уж если сам Галковский, эта великая медведица пера, публично культивирует Ленина (во всяком с случае, большинство его поняло именно так), почему б уже и не воспеть Леонида Ильича, хотя бы как меньшее зло? К тому же позиция advocati diaboli имеет некие риторические преимущества – общественное мнение любит тех, кто отважно идёт против общественного мнения и его лидеров, особенно если общестенное мнение тяготится своими лидерами и ждёт повода в них разочароваться. Это, правда, совсем не тот случай – хотя бы потому, что ни о каком обществе в нашем случае говорить не приходится, в лучшем случае это бури в стакане воды, в маленькой такой компании "разговаривающих людей". Но поскольку эта компания и её мнения могут оказаться значимы для будущего нашей газоспасаемой державы (если у неё вообще есть будущее, в чём я с некоторых пор сильно сомневаюсь), то её мнения могут оказаться значимы. Поэтому я и берусь за неблагодарный труд полемиста.

Но сначала мне хотелось бы отдать должное оппоненту. Из того набора фактов, мнений и предрассудков, который у него был на руках, он сумел выстроить нечто убедительное, - ну или, по крайней мере, не сдуваемое первым же аргументом.

Однако, если присмотреться, то становится заметно: устойчивость конструкции придаёт не столько оболочка из фактов (имеющих, как это обыкновенно бывает в такого рода рассуждениях, скорее иллюстративное, нежели доказательное, значение), сколько каркас из общих утверждений. Поскольку же именно он в данном случае несёт на себе основную тяжесть всей конструкции, начать разбирательство придётся именно с него.

Предмет спора

Корнев утверждает буквально следующее:

История так уж повернулась, что русский по итогам XX века – это советский на 50%. И само «русское» теперь – наполовину советское (но, конечно, не сводится к советскому). Правда, сторонники одной из крайних позиций даже эту очевидность могут перетолковать в свою пользу. Например, так: «Русский на 50% - советский, а на остальные 50% - хороший». Или так: «Русский на 50% - советский, а на остальные 50% - плохой». Я же утверждаю иное: русский – наполовину советский и в своем хорошем, и в своем плохом. И это не временная аберрация, а «уже навечно». […]

Можно сколько угодно рассуждать, что при царях модернизация прошла бы еще более успешно и без жертв, однако факт налицо: русский человек в мир Модерна вошел, ведомый за ручку большевиками, как «приемными родителями». И естественно, эти родители вложили кое-что от себя. Это «кое-что», будучи впитано вместе с Модерном, обратной отфильтровке уже не поддается. Тот факт, что трансформация крестьянской массы в тип современного городского человека была проведена «грубыми советскими методами», уже никак не изменишь.

Эти утверждения составляют суть корневской апологии советизма – и более того, обречённости русских на "советскость" как неотменимую часть русской идентичности. Поэтому начать следует именно с них.

Сначала, впрочем, разметим карту. Рассуждение Корнева основано на двух сильных предположениях – «гипотезе о входе в Модерн» и «гипотезе необратимости опыта». Эти гипотезы, в свою очередь, тоже имеют сложную структуру, которую следует разбирать отдельно. Довольно много работы; но мы не торопимся.

Советский модерн?

Итак, начнём с «гипотезы о входе в Модерн».

Во-первых, предполагается, что большевики и в самом деле «ввели русских в мир Модерна» (а не в какой-то другой мир). И, во-вторых, что «в мир Модерна» ввели русских именно большевики (а не кто-то другой).

Прежде всего: само утверждение, что в результате «социалистических преобразований» в СССР было построено общество Модерна, как минимум, очень спорно. Строго говоря, основным аргументом в пользу модернизированности советского общества является развитая индустрия. Однако само по себе наличие на какой-либо территории огромных заводов ещё не создаёт из местных жителей современное общество. Пролетаризация разрушает традиционное общество, это факт наблюдаемый и с этим никто не спорит. Но производит она вовсе не «человека Модерна», а массового пролетария, которого так страшно и точно описывал Маркс: голого, ничего не имеющего, ничем не связанного с другими, лишённого какой бы то ни было внутренней ценности, даже «экономической» (в частности, пролетарий ничего толком не «умеет», да это и не нужно, так как его работа всегда проста и требует лишь выносливости и неприхотливости), даже идентичности («у пролетариев нет отечества», не говоря уже о роде-племени и родных пенатах) и т.п. Сейчас что-то в этом роде можно увидеть на какой-нибудь бангладешской фабрике, где полуголые люди шьют найковские кроссовки за доллар в день. Однако даже если уставить весь Бангладеш найковскими фабриками, мы вряд ли признаем это «обществом Модерна». Скорее уж нам придётся по результатам наблюдений говорить о впадении в некую разновидность гоббсовского «естественного состояния», с поправкой на его крайнюю неестественность.

Настоящее же общество Модерна – это прежде всего общество людей, пользующихся благами Модерна - например, такими, как возможность влиять на власть через механизмы публичной политики (например, выборы), свободно высказываться, в том числе и публично. продавать свой труд и его плоды на свободном рынке, решать свои проблемы с другими людьми и с государством в суде, свободно получать и распространять информацию, а также и  качественное образование (необходимое именно для этого), брать кредиты, делать накопления, вступать в свободные ассоциации, спокойно ходить по улицам без оружия и личной охраны и т.п. Last not least, сюда входит и то, что расплывчато определяют как достойный уровень жизни - который начинается где-то с того момента, когда человек перестаёт тратить всё заработанное «на поддержание штанов» и начинает потреблять товары и услуги, не являющиеся абсолютной жизненной необходимостью.

С этой точки зрения сам процесс модернизации выглядит как постепенное расширение круга пользователей данных благ. Когда они становятся доступными всем, или хотя бы подавляющему большинству населения - процесс модернизации можно считать завершённым, а общество - современным.

Важно ещё и то, что все эти блага существуют не по отдельности, а составляют органический комплекс, где одно предполагает другое. Так, образовательный уровень и уровень свободы слова связаны друг с другом, возможность решать проблемы в суде (в том числе судиться с государством) зависит от уровня политических и иных свобод, ну а связь между уровнем жизни и состоянием рыночных институтов более чем очевидна.

В советском же обществе важнейшие институты современного общества в нём или отсутствовали в принципе, или находились на периферии обычной жизни. Подавляющее большинство советский людей не могло продать свой труд или его плоды на свободном рынке, решить свои проблемы через суд (особенно в конфликте с государством), не принимало никакого участия в политической жизни (даже как избиратели), не вступало в свободные ассоциации (даже кружки или клубы по интересам были редкостью), и т.п.

При этом некие аналоги других благ, связываемых обычно с Модерном, у советских людей вроде бы имелись. Население СССР могло пользоваться услугами общедоступной образовательной системы и таким же здравоохранением, гордиться своей «культурностью» (так, одно время Советский Союз с гордостью именовал себя «самой читающей страной в мире»), высоким уровнем личной и общественной безопасности, а также и почти повсеместно достигнутым достатком уровня «у нас бывают перебои со снабжением, но никто не голодает».

Однако как раз эти блага – при всей их несомненной важности - не являются эксклюзивными благами Модерна. Квалифицированным ветеринарным обслуживанием могут пользоваться и телята в хорошем коровнике, но этот факт (сам по себе, конечно, отрадный) ещё не делает коровник с его мычащими обитателями «современным социумом». Примерно то же самое можно сказать и о наполнении кормушек, или охраны коровника от волков. С образовательной системой и "культурой" дело обстоит сложнее, однако базовые свойства советского образования, в том числе «высшего» – когда человек, умеющий строить многопараметрические математические модели сложных нелинейных процессов, при этом не знал, кто такие апостол Павел, генерал Скобелев и Владимир Зворыкин, не владел простейшими управленческими техниками, все действия властей оценивал в парадигме «ну почему начальники у нас такие дураки» и был абсолютно беззащитнен перед самыми примитивными манипуляциями, - заставляют думать, что и здесь всё обстояло похожим образом. Хотя, забегая вперёд, признаю – если уж искать в СССР «людей Модерна», то среди верхушки НТР. Впоследствии именно эти люди практически в полном составе эмигрировали на Запад и сумели там кое-как устроиться – деля места с индусами, пакистанцами, китайцами и прочими выходцами из нечрезмерно осовремененных стран.

На это можно возразить: советская власть вызвала к жизни ряд явлений, которые однозначно отождествляются с Модерном – например, урбанизацию, эмансипацию, секуляризацию и т.п. Напоминания о том, что всё это было достигнуто путём использования совершенно не свойственных Модерну методов и практик, обычно парируют фразой «важен результат». Смотрите, говорят нам: к началу века большинство населения России жило по деревням да сёлам, а теперь – сосредоточено в крупных населённых пунктах. Ну разве это не то же самое, что и западноевропейская урбанизация? Или, скажем, в начале века религиозные нормы в Российской Империи были именно нормами, признаваемыми за таковые большинством, а в конце его атеизм стал массовым явлением, а религия - частным делом, и это несмотря на все попытки «возрождения духовности». Но разве западная секуляризация не привела к тому же? Или, скажем, советская социальная демагогия эгалитаристского толка – разве не она сейчас стала общепринятой в просвещённом мире? А вот, скажем, социальное государство, с пособиями кормящим матерям и бесплатными детскими садиками – ну чем же это плохо, и разве не к тому же в итоге пришли «развитые страны»? Ну и так далее, список можно продолжать, что тот же Корнев с удовольствием и делает - с предсказуемым рефреном: большевики сделали Россию современной («модерновой») страной, и сделали это именно большевики. О да, возможно, они действовали не лучшим образом, были перегибы – но увы и ах, кто же совершенен, кроме Господа Бога? И – да, возможно, другие сделали бы это лучше, но - увы-увы, случилось то, что случилось, история не знает сослагательного наклонения, мы должны жить с тем, что нам досталось, и более того - дорожить тем, чем имеем.

О сослагательном наклонении мы ещё поговорим отдельно, а пока отметим, что отождествление разных процессов «по результату» является методологически некорректным. Одни и те же процессы могут приводить к разным результатам, а разные по существу процессы – к одинаковому. Можно заработать миллион долларов сутенёрством, можно – биржевой игрой, а можно получить их в наследство от богатой тётки. Результат во всех случаях вроде бы один и тот же: три свежеиспечённых миллионера, в одинаково дорогих костюмах, в одинаково роскошных машинах. Каждый из которых, скорее всего, думает, что деньги не пахнут, и что происхождение его состояния не имеет значения (как думают все нувориши). Однако сутенёр, бывший биржевой игрок и счастливый наследник - разные люди. И тот факт, что их жизненные траектории на каком-то отрезке оказались идентичными, ещё ничего не говорит об их дальнейшей судьбе. Которая, скорее всего, будет зависеть не только от того, сколько денег у них на счету, но и от того, откуда эти деньги взялись. Так, бывший сутенёр может стать предметом журналистского расследования, а то и уголовного преследования. Счастливому наследнику в этом смысле ничего не угрожает, зато он рискует легко промотать доставшееся состояние. Биржевой же игрок, скорее всего, этих опасностей счастливо избежит, если только не заскучает и не увлечётся, скажем, азартными играми.

Подчёркиваю: я намеренно использовал пример с деньгами, то есть с предельно обезличенным ресурсом, который минимально зависим от истории своего происхождения. Во всех других ситуациях история заведомо играет не меньшую, а большую роль. Но, повторимся, даже происхождение средств имеет значение для их владельцев. Сейчас, к примеру, в этом лично убедились наши «олигархи», ждавшие, что их «с таким баблом» на Западе примут с распростёртными объятьями – ага, щаз.

Оставляя метафоры. Советские практики, даже внешне похожие на западные, им не тождественны, а иногда и противоположны по сути своей. Например, советская антирелигиозная политика не имела почти ничего общего с западной «секуляризацией». Хотя бы потому, что на Западе падение авторитета религии было связано с явлениями, в принципе невозможными в СССР – например, с сексуальной революцией, или с возрастанием значения судебной власти как посредника в конфликтах граждан с государством, и т.п. Всего этого в СССР не было и быть не могло. Зато имело место физическое уничтожение священнослужителей и монахов, запрет на все формы религиозной самоорганизации (начиная с приходов), запрет религиозной литературы (вплоть до того, что Библия стала полузапрещённой книгой, фактически недоступной для подавляющего большинства населения страны) и т.п. Ничего подобного (или хотя бы сравнимого) история западной цивилизации не знает, если не считать кратковременных эксцессов, которые не оказали серьёзного влияния на ход истории. Если уж искать аналогии советских «антирелигиозных» практик за пределами СССР, то на ум приходит, например, положение христианства в исламских странах. Разумеется, и эта аналогия хромает, и хромает очень сильно, но она всё же ближе к истинному положению дел, чем прямое отождествление советской «борьбы с религиозными предрассудками» с процессами, происходившими в Европе и США.

Разнятся и итоги. Так, религиозные ценности на Западе в результате секуляризации не исчезли, а получили своего рода «светскую редакцию» (например, та же честность, как базовая этическая характеристика западного человека). В СССР ничего подобного не имело места – советская мораль строилась с нуля и в результате обратилась в нуль, что мы и наблюдали воочию в девяностые. Стоит вспомнить и о религиозных корнях западной культуры – пропитанной христианскими мотивами, даже (и в особенности) там, где христианство отрицается. Или, скажем, такая тема, как «уровень религиозного обслуживания» - то есть совокупность минимальных требований, которые предъявляют оставшиеся верующими люди к своим пастырям. Та же РПЦ МП в её нынешнем виде была бы на Западе абсолютно невозможно – не из-за какой-то особенной её «безблагодатности», «экуменизма» и т.п., а по причине запредельно низкого качества религиозных услуг: вполне достаточно было бы отсутствия хороших проповедников.

Примерно то же самое можно сказать и о других «эмансипаторских» советских практиках. Например, «освобождение женщин» (русских, разумеется, других почему-то не «освобождали»), которых освободили так, что они до сих пор не опомнятся, не говоря уже о замордованных и гендерно-затерроризированных русских мужчинах. О советских городах специалисты до сих пор спорят, можно ли называть эти населённые пункты городами в подлинном смысле слова. И так далее – вся советская «модернизация» на поверку оказывается не модернизацией в классическом смысле, но чем-то другим.

) продолжу позже (