немного о способе

Я думаю, что если бы на журфаке изучали не историю КПСС, а латынь и древнегреческий, что угодно, – мне все равно было бы так же гнусно. Помнишь, "...когда над Россией взойдет солнце гласности, оно осветит столько мерзостей, столько чудовищных жестокостей, что весь мир содрогнется..." Это написал маркиз де Кюстин в 1848 году. Далее – всегда!
Живет такой штабс-капитан Сергей Дегаев, народоволец и провокатор, дружит с Судейкиным, главой полиции, и сдает народовольцев. Народовольцы его разоблачают. Говорят, если ты убьешь Судейкина, мы тебя простим. И он забивает Судейкина ломом у него на квартире. "Народная воля" приговаривает его к изгнанию. Дегаев уезжает в Южную Америку, поступает в университет, живет, работает. И умирает в каком-то библейском возрасте под именем Александра Пелла, профессором математики в южной Дакоте.
Почему, пересекая границу России, он превращается в другого человека?
Почему Гоголь говорил: "Я уже почти умирал, но стоило мне только пересечь границу, я смог снова смог дышать и писать"?
Или Петр Рутенберг, которого называли совестью боевой организации эсеров. Чистейший был человек, он не верил, что Гапон провокатор. И он его спасает, а через некоторое время Гапон предлагает ему деньги за спасение. И говорит: "Я дам деньги, а ты сдашь несколько покушений". Так вот, Петр Рутенберг после этого повесил Гапона сам. И начал после этого сходить с ума. Он всем говорил: "Я ночью просыпаюсь, а он висит".
Он уезжает в Палестину и становится там выдающимся ученым, электрифицирует Палестину. В Израиле есть институт, который носит имя Петра Рутенберга.
Почему все они, пересекая границу, становились учеными, созидателями, нормальными людьми? Преподавали в университетах?
Почему Буковский в Англии преподавал в Кембридже, а здесь мог только сидеть в тюрьме?
Я тогда думал, что гадкие были времена. Теперь не думаю, что в других мне было бы лучше.

Представь себе, что живут люди – Каляев, Сазонов, Халтурин, которые ощущают Россию как сестру, как подпоручик Чернов свою сестру, а государственных животных – как Новосильцевых, которые посягнули на ее честь. Что делать? Убить.
А знаешь, графиня Сухотина-Толстая, после того как убивают Плеве, пишет в дневнике: "Трудно этому не радоваться"... Или Блок: "...сам я не террорист и в душе не сочувствую терроризму, но вряд ли я пожалею о смерти этого вреднейшего государственного животного". То есть все-таки уничтожить. Скажи, мы бы радовались, если бы в свое время убили Брежнева? Кто-нибудь подорвал бы. Ну ладно с Брежневым, все это кукольная жизнь, но вот, скажем, Сталин. Или если бы нашелся человек, который подорвал бы Берию. Думаю, что радовались бы. В общем, не осуждали бы.

Сталин думал о русских всерьез, все-таки он был грузин, и ему какие-то вещи не очень были понятны. На каком-то пленуме или съезде он всерьез размышлял о беспамятстве русского народа как об основной национальной черте. Он там говорит, что "вот, я когда был в ссылке, там утонул рыбак, вечером поплакали, а с утра опять – оп-па – пьют и пляшут гопака". То есть забыли тут же. Вчера брат утонул, а сегодня опять пьянка и веселье. Я думаю, что для Иосифа Джугашвили это было странно. Для русского человека это странно не было, Иван, не помнящий родства, – это Иван, не помнящий ничего – ни прошлого, ни будущего, ни вчерашнего, ни позавчерашнего. Ты посмотри, мы только и делаем, что забываем. Вся наша история – это бесконечное забывание. Мне когда-то казалось, что если напечатать "Архипелаг ГУЛАГ", то в мире что-то изменится. Ни фига.

...а все же почему Фудель важнее для тебя, чем Пастернак?
А.Р.: Я тебе сейчас объясню: важнее и Пастернака, и Ахматовой, и Цветаевой, и Бродского, и всех их вместе взятых..

Помнишь, про Есенина кто-то сказал: "ряженый". Когда он пришел в валенках с балалайкой. В какой-то момент устаешь от ряженых. В какой-то такой момент ты понимаешь, что литература – это скопище ряженых: желтые кофты, смазные сапоги, поддевки.
А как, если не нарядиться, – кто же на тебя обратит внимание?
И вдруг ты встречаешься с человеком, который никем в этой жизни не хочет казаться. Ни демоном, ни ангелом... "Здесь на горошине земли будь или ангел или демон, а человек, он не затем ли, чтобы забыть его могли". А ты вдруг встречаешься с человеком, который совершенно не против, чтобы его забыли, он даже в голове этого не держит. Ему это не важно. Ему важнее какие-то другие вещи.
Ему гораздо важнее прожить жизнь, чем что-то сделать в этой жизни. И вдруг оказывается, что религиозный опыт человека, не обуреваемого никакими великими замыслами, пожалуй, единственное, что имеет значение.
Достаточно перечитать письма Пастернака. "Суп из картошки, картошка из супа". Ну как, подумай сама, как можно сидеть в президиуме съезда СП? Как можно жить в Лаврушинском, в Переделкино? Сначала летняя дача, потом зимняя, все эти союзы. Все скажут: а что было делать? Ответить на этот вопрос без употребления ненормативной лексики не представляется возможным.