В рифму к недавнему Искандеру об еще одной фигуре советской литературы – Сорокине.
От самого западного восточного писателя к самому восточному западному.
Благо есть сразу два повода. Первый – убеленного сединами писателя обвинили в очередном акте людоедства и разврата. Второй – он как раз за пару недель до этого въехал в 60-летний юбилей и поэтому поводу разоблачился догола в «Коммерсанте».
Позволю себе несколько вкусных цитат:
Архангельский: Я вспомнил недавний перформанс с вашим участием, в Венеции — где вы в звериной шкуре, с дубиной, к которой привязана клавиатура... С кем это вы бились и за что?
Сорокин: Я бился за человеческий размер в искусстве. Против замещения искусства технологией, против "искусства как процесса" и за "искусство как результат". За возвращение к кистям, подрамникам, краскам, мастерству, к озябшей натурщице, к шляпе на мольберте…
…
Сорокин: первые серьезные вещи написаны были в 1979-1980 годах. То есть это уже была такая вполне осознанная работа. До того это было развлечение. Что-то эротическое, что-то из научной фантастики, что-то из охотничьей жизни. Это легко давалось, поэтому не возбудило серьезного отношения. Серьезно я занимался рисованием.
Рисование
Сорокин: люди не чувствуют, что впереди их ждет благополучный мир. Надо быть идиотом, чтобы не ощущать всю серьезность положения, в которое попала Россия после Крыма. Я слышу от молодых людей постоянно: "У меня нет здесь будущего". Разговоры об эмиграции стали общим местом. Общество начинает трясти от плохих предчувствий. За что постсоветский человек может себя ненавидеть? За то, что так и не сумел стать свободным, изменить принцип власти.
…
Сорокин: уж чем-чем, а языком ненависти наша страна была всегда богата. Достаточно было проехаться в советском автобусе в час пик. Богатый материал! Здесь, собственно, не нужно особенной пристальности, у меня чуткое ухо. Но эта нынешняя, новоимперская, так сказать, официальная ненависть...в этом языке, при всей его ярости и вульгарности, есть нечто истеричное, некая слабость.
Архангельский: не является ли это фундаментальной проблемой русского типа сознания — неумение абстрагироваться, неспособность посмотреть на себя со стороны? Может быть, это какая-то принципиальная неспособность, вот это существование только в одном измерении, в одной плоскости? Это как всю жизнь без зеркала.
Сорокин: слушайте, речь идет не о человеке, а о большой стране. Она может себя увидеть со стороны, осознать собственные грехи только после большой катастрофы. Когда все благополучно, кто будет каяться?
Финальный аккорд беседы двух горних вершин вынесен в заголовок: советский человек считает, что постсоветский человек разочаровал больше, чем советский.
Туше.
Вообще, это интервью заходит на уникальную территорию смыслов. Такая степень саморазоблачения не свойственна проходным авторам, здесь нужен какой-то особый талант – наказать слух аудитории всеми нотами в партитуре.
Трагедия Сорокина в том, что он, будучи неплохим стилистом, зачем-то взялся за большую форму. Встал в центре совершенно чуждой ему литературной жизни и стал вещать. Кто и зачем так пошутил над господином оформителем большой вопрос.
Его ранние произведения, по крайней мере то, что попадалось на глаза можно было читать без тошноты. Это добротная литература 2-й категории. В условиях информационной депривации наш постмодернист мог бы быть чрезвычайно востребован. Однако, вот незадача – период написания им "Вертера" как раз пришелся на начало разгерметизации и проклинаемого им интернета.
Проблема не в том, что выбор между Чеховым и Сорокиным разрешится слишком предсказуемо. Дело намного серьезнее. Ведь и соревнование между Сорокиным и Прилепиным отнюдь не всегда заканчивается в пользу нашего друга.
Теперь единственным разумным ограничением является время читателя. А читатель плохого есть не будет. Один человек текстом отравится и еще десяти отсоветует – себе дороже. Не напасешься на вас, гениев. В открытой среде по закону больших чисел талант правдами-неправдами наверх всплывет помимо издательства Corpus или премии «Большая книга». А бездарость точно так же пойдет ко дну.
В таких случаях (а работать на производстве постмодернисту не хочется) на помощь предсказуемо приходит его величество Эпатаж.
Нужно погреть интерес публики на костре цензуры. К сожалению, в буквальном смысле. С этого творческий путь и начался – самосожжение у Большого театра.
Тут опять пакостит интернет. 20 лет назад такое шло на ура. Теперь же большая часть потребителей ни головой не повернут, ни кошельком не тряхнет. Сентенция "Пастернака не читал, но скажу" в сегодняшней информационной ситуации такая же характеристика говорящего, как и предмета разговора. Не хочется брать в руки Голубое сало. Брезгливость никакой цензурой не снимешь.
Все дальнейшее уплывает у члена ПЕН-клуба из рук. Издана конским тиражом попытка-пытка обсудить феодальную природу российской власти, подтвердившая претензию на авторский стиль. Ничего не случилось -- трон не треснул. Почитали, посмеялись и забыли.
Потом было несколько проходных вещей даже по масштабам личности акциониста. В том числе опять-таки скандальное либретто. Оперу никто не смотрел. Махнули рукой, разошлись.
Следующий крупный подход Сорокина к снаряду оказался настолько беспомощен, что его невозможно списать даже на самоиронию. «Теллурию» по-хорошему нельзя ни читать, ни даже бегло пробежать глазами. Все время что-то царапает.
Было это 3 года назад. Напишет ли очередной роман гений парадокса неизвестно. В любом случае, он человек взрослый, пора подводить итоги.
Что будет в следующем десятилетии понятно -- нужно перемещаться по Европе и объяснять себя. На руках масса наград, стояние в очереди к премиям, шорт-листы.
Странное поколение советских антисоветских писателей потихоньку сходит на нет. Все кто в определенный момент вытащил счастливый билет на роль "современного русского творца" пропадают под взором единственного справедливого судьи – времени.
Вот и Владимир Георгиевич в конце жизни картонного диссидента решил достать из-за пазухи старую заезженную пластинку и немного поиграть в Париж 1968 года. Неудачно, правда, что происходит это в Париже 2016-го, где вся эти ужимки порядком поднадоели.
Вероятно, бутафорская шкура тигра и клавиатура пересекли ту недостижимую черту в искусстве, которую своей жизнью провел покойный Дмитрий Пригов.
Вихрем ворвался в историю русской литературы. Теперь можно и на боковую.
Ученик превзошел учителя
September 1 2016, 01:23:06 UTC 2 years ago
September 1 2016, 08:13:48 UTC 2 years ago