philtrius в Небольшое дополненiе по Гоголю Николаю Полевому, журналисту съ большимъ и широкимъ жизненнымъ опытомъ, было понятно, что босхiанскiя химеры гоголевской совѣсти имѣютъ лишь одну точку пересѣченiя съ русской жизнью — названiя учрежденiй, и то отчасти. Но на этомъ онъ и погорѣлъ. Былъ другой журналистъ, Бѣлинскiй, сочетавшiй патологическое отсутствiе ума съ незауряднымъ публицистическимъ темпераментомъ. Всю жизнь онъ прожилъ въ двухъ столицахъ, имѣя чрезвычайно узкiй кругъ общенiя — идеологически заряженную тусовку, занятую приготовленiемъ Гегеля плашмя, ребромъ и въ иныхъ видахъ. Бѣлинскаго, конечно, можно и нужно пожалѣть. Онъ нѣсколько дней не дожилъ до тридцатисемилѣтiя, обстоятельства карьеры заставляли его искать заработка и жить въ Петербургѣ, а слабыя легкiя дѣлали для него малопрiемлемымъ даже и московскiй климатъ. Умный и любопытный человѣкъ (хотя бы — съ сопоставимой карьерой — совсѣмъ не орелъ и не суперменъ Полевой) и на его мѣстѣ могъ бы узнать и понять больше; но скудныхъ ресурсовъ Бѣлинскаго не хватило не только на попытку пониманiя окружающаго, но и на пониманiе глубины и степени собственнаго непониманiя. Ему, въ жизни не видѣвшему ни одного крестьянина, ни одного (за исключенiемъ Панаева) помѣщика и ни одного городничаго, стало вдругъ ясно, что писанiя Гоголя — точное отображенiе русской жизни. Молодому поколѣнiю съ отсутствiемъ жизненнаго опыта и съ новомодными теорiями въ головѣ было комфортнѣе думать и чувствовать такъ, какъ Бѣлинскiй, а не какъ Полевой. Внутреннюю достовѣрность гоголевскихъ образовъ легко было принять за соотвѣтствiе ихъ якобы отображаемому міру русской провинцiи.
