Что так гулко гремит внутри барабана? Какая сила выстреливает присоски из ружья? Что заставляет заводного клоуна скакать в своей повозочке, запряженной жестяной, раскрашенной лаковыми красками лошадке? Наконец, мне страсть как хотелось знать каковы вблизи на вид и осязание крылья бабочек.
Вскоре в результате этих научных устремлений барабан был порван, красивое гэдээровское ружье оказалось без пружинок, клоун без шестеренок, а пыльца с крыльев бабочки окрасила мои руки черным цветом. Конечно, я все разглядел в подробностях, но барабан перестал греметь, ружье стрелять присосками, клоун ездить кругами, а бабочка почему-то сдохла.
Я даже чуть не впал в полный обскурантизм, решив было, что лучше вообще ничего не знать, раз познание устройства Бытия только разрушает предметы, доставляющие приятность и удовольствие. Впрочем, я был сообразительным мальчиком, и быстро понял, что лучше не ломать самому свой педальный автомобильчик, пытаясь понять, отчего он едет, а прочитать это в книжках, что написали умные дяди и тети.
Великим источником знаний для меня стал в ту пору советский Энциклопедический словарь 1953 года издания. Особенно я там любил читать про биологию. Советские биологи в этом издании были представлены как исключительно боевые ребята, ведомые в бой за идеалы науки своим бравым биологическим маршалом Трофимом Денисовичем Лысенко. Они прямо-таки нещадно громили вейсманистов-менделистов-морганистов. Так и было написано: «Советские биологи-мичуринцы во главе с Т. Д. Лысенко окончательно разгромили менделизм». Воображение рисовало прямо-таки эпическую картину разгрома.
Академическая амфитеатром аудитория, где восседают довольно фашистского вида бородатые и в ермолках вейсманисты-менделисты-морганисты. Они ведут дебаты как изничтожить все посевы гороха на просторах нашей необъятной Родины. И вот в тот самый момент, когда они уже пришли к согласию и собираются тайно послать к нам похожего на пирата монаха Георгия Менделя, на улице слышится ружейно-пулеметный треск, потом в окна аудитории летят гранаты…
Бум-бах-трах! Когда дым рассеивается, на кафедру в одежде революционного матроса поднимается Трофим Григорьевич и втыкает в кафедру красное полотнище советской биологии, в центре которого заботливыми руками советских лаборанток вышит портрет великого преобразователя природы Ивана Владимировича Мичурина. И хор песни и пляски мичуринской биологии поет:
Яблоня нарядная радует глаза,
А рядом виноградная тянется лоза.
Не сломает буря их, холод не убьёт.
Внуками Мичурина нас зовёт народ!
Все расцветает от улыбок. И даже бывшие вейсманисты-морганисты, отряхиваясь от пыли и обломков упавшей штукатурки, встают и присоединяются к хору, срывая с себя приклеенные бороды. А уж монах Георгий Мендель, так тот вообще скидывает с себя рясу и пускается в пляс, совмещающий в себе элементы боевого гопака и канкана.
Такой мне представлялась мичуринская биологическая наука. Боевая и напористая. Сам же Мичурин рисовался мне в образе эдакого доброго дона Кихота, мечтающего засадить заполярные просторы Отечества нашего, если не мандаринами, виноградом и абрикосами, то никак не меньше, чем арбузами, дынями и яблоками. Яблоки мнились мне такими огромными, ну прямо с арбуз, а уж размеры заполярных арбузов и дынь и вовсе не поддаются описанию.
В своих снах я видел, как иностранные купцы приводят свои корабли в Архангельск, Мурманск и даже в Норильск. Как бегут с кучей огромных авосек в овоще-фруктовые магазины этих городов, выстраиваются в многокилометровые многоязыкие очереди. Слышал, как по очередям прокатывалось: «Больше трех кило в одни руки не давать!», «Куда прешь без очереди?», «Тебя здесь сроду не стояло!».
Видел я во снах и дородных теть-Валь с ярко раскрашенными губами, пышными колыхающимися бюстами, толстенькими пальчиками, унизанными бесконечными золотыми колечками. Они, соблюдая достоинство, словно делая одолжение, вешали на весах с гирьками все эти мичуринские заполярные чудеса. И каждое действие их сопровождалось равномерным покачиванием серьг в ушах и не менее равномерным раскачиванием их бюстов. Рядом с очередью бравых многоязыких капитанов сновали ханыги из числа плодо-овощных грузчиков, предлагавших за чекушку «Экстры» отгрузить товар из подсобки.
И вот, корабли уже загружены по самое немогу чудесными заполярными фруктами и отчаливают назад в свои африки, австралии, южные америки и прочие не менее экзотические страны. И выход этих кораблей, везущих миру плоды мичуринской науки, сопровождался всеобщими радостью и ликованием. И миллионы прекрасных цветов расцветали на некогда безжизненных и заснеженных берегах, и дивные птицы пели песни в небе, и радуга вспыхивала в полнеба. А когда тяжелогруженые заполярными мичуринскими фруктами корабли входили в свои порты, то пешие и конные статуи, установленные в этих городах, начинали пророчествовать и славословить успехи мичуринской биологии.
Единственное, что меня несколько смущало, так это отсутствие этих дивных и вне всякого сомнения полезных фруктов в магазинах моего города над вольной Невой. Но я весьма здраво рассудил, что угнетаемым жителям Африки наши заполярные ананасы куда нужнее.
Я даже решил внести свой вклад в мичуринство и, выкинув из горшка пошлый кактус, посеял в нем арбузное семя. Это научное начинание было неправильно воспринято моей бабушкой, которая не только на неделю отлучила меня от закромов с вареньем, но еще и поставила в угол, приговаривая: «Ах, l'enfant terrible, весь в деда!»
Впрочем, заточение было недолгим. Явился дед и своею мыслящей рукой освободил меня. Я показал бабке язык и прошествовал в дедов кабинет, стены которого были уставлены громадными шкафами, забитыми книгами с золочеными корешками и даже иногда и с позолоченными обрезами.
Я любил тайком залезать в этот кабинет. Мудреные дедовы книги типа: «Тактика действия пехотного батальона на горной местности», меня интересовали мало. А вот альбомы с дедовыми фотографиями даже очень. До сих пор не знаю, как они сохранились. В них мне открывалась какая-то иная жизнь. Бравые графы, князья, генералы и полковники. Особенно запомнился некий граф Бенкендорф в кирасе и каске с двуглавым орлом. Прямо-таки дылда какой-то. Рядом с ним стоял маленький человек с бородкой, одетый почему-то черкесом. Это был царь. А несколько с боку стоял толстый такой, даже несколько необъятный, генерал в эполетах и с грозной кучей аксельбантов, который, как мне объяснили, был моим прадедом. Это, согласитесь, очень приятно иметь могучего в своей необъятности прадеда с грозными эполетами, на фоне которого граф Бенкендорф в кирасе и каске выглядит просто как длинная килька.
Ну, так вот. Дед строго спросил меня, откуда я набрался таких крамольных идей, что выкинул из горшка любимый бабушкин кактус. Я со вздохом честно признался в том, что на эту идею меня сподвиг Энциклопедический словарь. Дед хмыкнул и полез в шкаф, где на одной из полок была приклеена табличка, на которой заботливой бабушкиной рукой было выведено: «Смесь».
Спустя минуту мне была вручена небольшая, но весьма изящно переплетенная книжица. Титульный лист оной гласил: «Карточныя фокусы и иныя тихія игры».
– Читай, – важно сказал дед, – а эту белиберду я у тебя заберу.
О если бы он знал, в какую пучину он меня повергает. Я выцыганил у бабки, матери, отца и даже деда по полтора целковых и накупил карт. Спустя месяц я уже мог показывать самые простейшие фокусы, те, что обычно показывают в провинциальных филармониях заезжие иллюзионисты. Через полгода, я уже умел читать рубашки карт, а через год даже научился весьма недурно передергивать. Посему смог очень доходчиво и толково разъяснить бабушке некоторые бывшими до того для нее темными места пьесы Н.В. Гоголя «Игроки».
Нужно ли говорить, что в подкидном и переводном мне не было равных не только в домашнем кругу, но и во дворе. Все знали, что я безбожно мухлюю, но как я это делаю, не знал никто! До сих пор даже для меня остается тайною, как игра картами не стала для меня главным делом моей жизни. Уж я такие коммерческие фокусы показать могу! Впрочем, более люблю ошарашить милых барышень и дам карточною безделицей – угадать карту, раздать одних вальтов или королей и тому подобное. За это всегда пребываю во всегдашнем их внимании на светских мероприятиях. Всегда обласкан и угощаем изрядно.
Сидишь себе средь дамского общества, купаясь в лучах обожания и симпатий, поворачиваясь то левым, то правым боком, а девы только хихикают в кулачок, когда ты им сентиментально-игривые истории между делом рассказываешь. И только жена стоит чуть в отдалении и посылает тебе грозные взгляды. А ты, паразит такой, делаешь вид, что грозностей не замечаешь и продолжаешь с усиленной энергией травить юным и не очень нимфам всякие истории разной степени пристойности. И вот когда она уже побагровела, когда уже готова тюкнуть тебя принесенным в подарок купленным на берлинском блошином рынке никелированным под серебро стальным подсвечником, встаешь так и с грацией льва подплываешь к благоверной, увлекаешь за портьеру и целуешь ее жарко в уста. Так целуешь, как целовал в те дни, когда еще только начинал увиваться за нею. И она тает, и опять твоя, и грудь ее колышется, и сердечко стучит как у юной студенточки. И возвращаетесь вы домою как одна сатана, неся радостно и с шутками завернутые в холщевые вышитые полотенца бутерброды и пирожные, вручаемые обычно на выходе сердобольною хозяйкою тем гостям, у которых есть малые дети.
Впрочем, некоторые лица, даже целые категории лиц еще в те времена были способны показывать фокусы, которые у большинства иллюзионистов вызывали неподдельное изумление и восхищение. Куда там мне с моими карточными играми до Семена Марковича, что заведовал сельпо в соседнем селе. Вот фокусник, вот настоящий чародей! Говорят, целые фуры исчезали в неизвестном направлении, только еще желая направиться в сторону его торговой точки. Меж тем неуклонно росла его зажиточность, а вместе с нею до двух этажей вырос и его дом. Вдумайтесь! В 80-е годы иметь дом в два этажа не в какой-то там Грузии, а в Нечерноземье. А Семен Маркович имел!
Однако, мир не без добрых людей. Стукнул кто-то его начальству. Мол, так и так, живет не по средствам. Начальство решило все разузнать и направить к Семен Марковичу внезапную ревизию. Все честь по чести. Двух самых въедливых бухгалтерш, которые расхитителей социалистической собственности за версту, да что за версту, за две версты чуяли.
Но у Семен Марковича в области были свои люди. Потому позвонили ему. Ты, мол, Маркович, там поосторожней, к тебе послезавтра внезапная ревизия приедет. Ну, Маркович, понятное дело сразу в сельпо свое бросился, стал срочно пересортицу устраивать и все другое, что перед ревизией устраивать надо. Ну, там усушку-утруску считать. Даже мышей на склад запустил. Весь день возился, упарился даже. Даже несколько в ступор вошел. Закончил полодиннадцатого вечера. Уже сельпо с черного хода запирал, вдруг вспомнил, что забыл объявление написать. Достал лист бумаги и, высунув от усердия язык, фломастеров вывел текст. Наконец, закрыл сельпо и укатил на своем «Москвиче» домой.
Утром приехали две ревизорши. Подходят к двери сельпо. Не той, что с черного хода, а к стеклянной. А там бумажка приклеена, на которой аршинными буквами: «ВНЕЗАПНАЯ РЕВИЗИЯ»!
Вот такая во всех смыслах поучительная для пылкого юношества история произошла однажды с работником советской торговли Семеном Марковичем.
November 15 2010, 13:15:06 UTC 8 years ago
Вот и в обычной жизни так бывает в точности...
November 15 2010, 13:21:49 UTC 8 years ago
November 15 2010, 13:25:06 UTC 8 years ago
November 15 2010, 13:35:03 UTC 8 years ago
November 15 2010, 13:41:50 UTC 8 years ago
November 15 2010, 14:33:09 UTC 8 years ago
November 15 2010, 13:32:31 UTC 8 years ago