Серп луны в просветы тучи
С грустью тихою глядит,
Под ветвями ив плакучих
Тускло воду золотит.
Иван Бунин
С грустью тихою глядит,
Под ветвями ив плакучих
Тускло воду золотит.
Иван Бунин
В любой истории есть начало, середина и финал. Финал — это мрак, безнадега и конец всему. Если в середине самое страшное, что может произойти — отключенный за неуплату свет в конце тоннеля, то финал — это гробовая доска, сливай воду — чеши грудь, амба, короче. Начало же изобильно возможностями и перспективами, видны улыбки, слышится смех. Иногда бывают и фуршеты, суаре некие. В общем, начало всегда прекрасно, а конец ужасен и вдет к депрессии, этому источнику благосостояния целой своры ушлых социальных паразитов, начиная от провизоров и кончая убеленными сединами светочами психоанализа.
История, приключившаяся с известным политологом Альбертом Михайловичем Бородаем, имела начало самое великолепное и таила в себе перспективы восхитительные, а возможности и вовсе были сказочные. Ограбили Никиту Сергеевича Хризантемова, владельце сети скупок краденного, скрывавшейся за вывесками «Ломбарды «Удача» и двумя ювелирными салонами «Счастье», через которые и сбывался принесенный крадунами в «ломбарды» товар.
Погожей пятницей конца мая, когда все цветет и пахнет, Хризантемов прибыл в один из салонов, чтобы снять часть кассы. Только Хризантемов толкнул дверь салона, как почувствовал сквозь рубашку, что что-то круглое, холодное и металлическое ткнулось в его спину.
— Иди уже, давай, — услышал скупщик недобрый голос.
Ребятки действовали споро и просто: продавщиц уложили на пол, а Хризанемова заперли в чулан, где стояли ведро и швабра для уборки магазина. Нет, не так. Вначале его посадили на полное водою ведро, потом всучили в руки швабру и примотали к этой швабре скотчем руки и ноги Никиты Сергеевича, после чего заперли дверку чулана на шпингалет.
Когда прибыла полиция и извлекла Хризантемова из узилища, ему уже было почти все равно — нездоровый румянец, переходящих в зеленоватый отлив, покрывал его лицо. Один из полицейских так испугался, что сейчас будет не только ограбление, но еще и труп, что вылил на Никиту воду прямо из ведра. Вместе с водой из ведра выпал тугой и тяжелый перевязанный скотчем пакет из газетной бумаги и ударил владельца салона по голове. Быть бы Хризантемову покойником, но скотча было накручено богато, что и смягчило удар.
От удара о голову скупковладельца размокшая бумага разорвалась, и из пакета посыпались золотые перстни, колечки с бриллиантами, броши, цепи, браслеты и две пары швейцарских котлов в массивных золотых корпусах... Все это еще вчера вечером лежало в потайном сейфе Никиты Сергеевича, скрытое за зеркалом персонального туалета его кабинета. Никита понял все.
Никита понял, что стройная Оксана с Западной Украины, принятая им на службу два месяца назад за многочисленные кроватные умения, захотела его обобрать, а чтобы замести следы навела налетчиков.
Столь феноменальное коварство так потрясло Хризантемова, что он только и смог вымолвить:
— Пригрел змею на своей волосатой груди...
Все последующее было как бы и не с ним. И обнаружение среди россыпи, вывалившейся из газетного кулька двух брошей, похищенных из музея-усадьбы фельдмаршала Сутулого, и доставка в угрозыск, где ему радостно сообщили, что часы и два перстня с бриллиантами украдены с дачи миллиардера Попадюка, цепь так и вовсе была снята в одном пафосном киевском ресторане с шеи сына президента республики, когда тот навещал удобства. В общем, в двенадцать ночи Хризантемов вышел из здания угрозыска с данной подпиской о невыезде и перспективами сесть по куче уголовных дел о кражах и ограблениях — следователю очень хотелось получить либо очередную звездочку на погоны, раскрыв международную сеть воров и грабителей во главе с Никитой, либо денег за закрытие дела. Денег следователь хотел много — фактически столько, сколько стоил газетный кулек, вывалившийся из ведра на голову Хризантемова.
Исключительно в видах успокоения скупщик краденного отправился к старой своей подруге Зинаиде Самураевой. Зина выступала в передвижном шапито, где жонглировала разнообразными японскими мечами. Она относилась к тому типу знойных и полных женщин, что любят летом носить прозрачные юбки. Вид их роскошных трусов может ранить психику даже взрослого мужчины. Но есть и такие, которым это нравится. Они находят это будоражащим и любопытным. Любопытство же преодолевает все — инстинкт самосохранения, здравый смысл и даже вопли друзей: «Куда тебя несет, придурок?!». Тем более, когда любопытство подогрето вызывающей разнообразные аппетиты водочкой. А водочки и всех мастей закуски у Зинаиды всегда был большой запас.
Оргия длилась трое суток.
В два часа ночи на пульт дежурного ОВД Похабино поступило сообщение о взятии заложницы на 3-й улице Новаторов. Прибывший на место наряд полиции установил, что в квартире, расположенной на седьмом этаже дома номер пять, забаррикадировался мужчина, взявший в заложницы артистку цирка-шапито Зинаиду Мозговую. Мужчина был вооружен тремя самурайскими мечами и требовал: ящик водки, три килограмма копченой колбасы «Еврейская» и депутатов городской думы.
— Месье знает толк в удовольствиях, — сказал, игриво ухмыляясь, дежурный по ОВД, услышав последнее требование, и вызвал отряд быстрого реагирования.
Полтретьего ночи люди обычно спят. Не была исключением из этого правила и чета Бородаев. Альберту Михайловичу снился сон с манящими нимфами и знойными мулатками, способными удовлетворить самые утонченные причуды и жившими посреди океана на далеком острове, обильном пальмами и уединенными бухтами с белоснежными пляжами. Флоре Викторовне тоже что-то снилось, но каково было содержание ее сна, сказать она по врожденной скромности стеснялась.
И в тот момент, когда Альберт Михайлович уединился с прелестной нимфою и готов был перейти к решительным действиям, в квартиру Бородаев позвонили. Звонок был профессионально длинным и строгим. Настолько строгим, что Альберта Михайловича аж подбросило с кровати, и он, не вполне понимая, где находится, на дивном острове или у себя в квартире, побежал открывать дверь.
Только он, щелкнул замком, как в квартиру вбежали шесть облаченных в скафандры инопланетян. Они властно посадили Бородая в прихожей, сказав:
— Сиди тихо!
Сказавши это, посланцы иных миров устремились в спальню. Послышался слегка придушенный вопль Флоры Викторовны и звон разбитого оконного стекла. Спустя несколько мгновений из квартиры этажом ниже раздались три хлопка, непонятный крик, после чего все стихло. В чувство любителя нимф привел сын, зевая спросивший у родителя:
— И что тут было?
— Нас хотели похитить, — сообщил Бородай чаду.
— Кто?
— Пришельцы, сынок, рептилоиды!
С той памятной ночи, когда бригада СОБРа, спустившись на веревках из спальни Бородаев, обезвредила находившегося в состоянии острого психоза гражданина Хризантемова, Альберт Михайлович стал видеть сны. Нет, он и раньше их видел, в основном с нимфами и мулатками, но к утру их забывал. То есть про свои сонные выкрутасы на далеких островах с пальмами и черепахами он даже и не догадывался. А тут сны стали такие, что не забывались.
Первый сон был полон гротеска и абсурда.
Вначале сна ему почудилось, что он космонавт и получил задание прыгнуть с орбиты на Землю на парашюте. Главное — вовремя открыть парашют, тогда приземлишься, куда нужно. Бородай все сделал по инструкции и приземлился на лужайку у Белого дома, где его ждали американский и российский президенты. Эти президенты повесили ему сразу по пять медалей и орденов каждый и объявили главным героем Вселенной.
Потом он почему-то стал районным психологом. И к нему приходили все, кому не лень: бабки всякие, иногда девицы. С девицами он гулял по парку и предлагал им разнообразное. Обычно девицы убегали, но одна вдруг взяла и хватила его по голове невесть откуда взявшейся сковородкой.
О этого он стал вдруг диктатором, создал свой культ и способ правления, и был как Гитлер завоеватель земель, но потом девушка, ударившая его сковородкой по голове, подошла к нему и говорит:
— Я приготовила тебе борщ.
И он ушел от власти! Ушел ради борща, когда уже захватил половину мира. А потом народ восстал, и его стали расстреливать, но он был проворен и к тому же резиновый, так что от половины пуль он уклонился, а вторая половина не причинила ему никакого вреда. Да и девушка со сковородкой его всячески подбадривала, украдкою показывая ему свои головокружительные прелести.
И тут он проснулся. Проснулся в тот самый момент, когда будущность, судя по явленным красотам, вырисовывалась самая ошеломляющая!
Сон этот с разными незначительными изменениями снился Бородаю полтора месяца. И всегда на самом завлекательном он просыпался. Сон стал сущим наказанием для Альберта Михайловича. Поначалу он пытался спать в кресле, но на третий день сон достал его и там. Тогда он стал спать на балконе, на пятую ночь Бородай увидел такую его вариацию, что описывать явленные ему девицей красоты можно только в книжках, обычно читаемые укрывшимися одеялами подростками с фонариками в руках. Альберт Михайлович пытался бороться с прилипчивым наваждением с помощью водки, но ее распитие в одиночестве на кухне помогало слабо. Усиливать же терапевтический эффект походом в сакральное пространство «за гаражами», где отменяется ряд принятых в русском социуме табу, он боялся.
К концу июня в Бородая и вовсе вселился страх, как только он думал о скором отходе ко сну. Этим страхом он и поделился с Флорой Викторовной. Супруга тотчас же села на телефон и стала звонить по подругам. Через час она с торжествующим видом пришла на кухню и положила перед мужем листок с адресом чудесного старца Пафнутия, лечившего окружающее население силою энергии национального лидера и духовными скрепами.
Рано-рано поутру чета Бородаев села в машину и отправилась к целителю. Пафнутий и впрямь был старцем — восемьдесят три годочка как-никак. Выслушав историю болезни и заставив высунуть язык, Пафнутий всучил Бородаю нерукотворную икону нацлидера и стеариновую свечу, после чего трижды обвел болящего вокруг табуретки с президентским бюстом в образе Юлия Цезаря, потом оторвал от рекламной газетки кусок бумажки, написал химическим карандашом на нем некие тайные письмена, скатал его в шарик, дал Бородаю и заставил эту чудную пилюлю съесть, протянув стакан кислого молока как запивку. Когда Альберт Михайлович пил молоко, дед произнес торжественно-величаво страшное заклятие: «Бутылка молока нейтрализует яд трех папирос». Бородай сроду не курил папиросы, но понял, что наваждению каюк.
Результат посещения деда не заставил себя долго ждать. Они не доехали до дома три квартала, а Альберт Михайлович понял, что его сейчас пронесет. Как они добрались до дома, сказ особый, но несло Бородая трое суток. На третьи сутки он забылся тонким сном. Прыжка из космоса во сне ему явлено не было, как и исчезла девица с борщом и сковородкой.
Снов не было полторы недели. Но потом ему стало сниться некое застолье, где он был главной фигурой. Толи банкет после защиты диссертации, толи краткий фуршет на рабочем месте в сплоченном кругу коллег, плавно переходящий во всеобщую попойку, по случаю бородаевского дня рождения. В отличие от первого сна этот развивался постепенно, как бы раскрывал свою силу и мощь подобно цветочному бутону.
Вначале все было пристойно: смех, шутки, тортик на столе, импровизированные тосты и пожелания Бородаю всего наилучшего. На третью ночь на столе вдруг обнаружился дагестанский коньяк осетинского разливу, на пятый Альберт Михайлович с удивлением узрел водку, а потом понеслось: пиво в двухлитровых баллонах и джин-тоники. Дальше все развивалось в сторону свального греха, от участия в котором крепкого семьянина Бородая спасало вручение подарка — некоего настенного гобелена с голой девицей, сидящей в самой манящей позе.
Глубокой ночью, в четыре утра, Бородай в этом сне возвращался мертвецки пьяным домой. На пороге его встречала Флора Викторовна. Альбер Михайлович честно признавался, что не изменил ей даже в помыслах, на что Фора вопрошала его саркастично:
— Я тебе, конечно, верю, но где брюки?
Брюк на Бородае и впрямь не было, как не было и трусов. От такого открытия он лишался дара речи и разводил руками в стороны, от чего гобелен падал прямо на Флору. Ей как-то удавалось увернуться от него, после чего она его разворачивала. Дальше происходило и вовсе невообразимое — Флора Викторовна брала голую обольстительницу, сидевшую в центре ковра, за шкирку, извлекала ее оттуда, и пинком под зад выпроваживала из квартиры, говоря при этом испуганному мужу:
— Коврик в спальне постелим.
Сотворив это гражданка Бородай зевала и шла спать. Альберт Михайлович в этом месте сна обычно трезвел, охал и просыпался. Охать-то он охал, но на пятый день вскочил с кровати, выбежал в гостиную, потом на балкон и, что было мочи, прокричал в полпятого утра на всю округу:
— Не той дорогой идете, товарищи!
Не избежать ему повторного визита к целителю Пафнутию, но в тот день у Бородая было намечено маленькое офисное торжество — возглавляемая им контора отмечала десятилетие.
Все было на удивление похоже на сон. И тортик, и осетинско-дагестанский коньяк, и пиво, и джин-тоник. Даже стремление подчиненных перейти к посильной оргии читалось явно на их лицах. Все закончилось, как во сне, вручением ковра, связанного в трубу, и выпроваживанием из офиса с уверением, что пожара, как случилось перед Новым годом, не будет.
Бородай смутно помнил, как он добрался до дома. Пил где-то и с кем-то, потом бил кого-то, потом его били, но ковер он до дому донес и в четыре утра оказался на пороге квартиры. Но было и различие — брюки и трусы на Бородае были. Брюки, правда, были местами порваны, но были, а вот пиджака не было. Пропал пиджак.
Флора Викторовна, привыкшая за годы совместной жизни к редким, но всегда метким похождениям мужа, приняла его в свои теплые и добрые объятья и со словами: «И как я тебя такого подцепила?» — отвела на кухню, где заставила выпить уже приготовленный ею загодя чудный напиток на лимонном соке, обычно избавлявший Бородая от похмелья. Потом она вернулась в прихожую и стала разворачивать подаренный мужу ковер. На ковре была та самая девица из бородаевского сна. Сидела она в той же самой завлекательной позе, только было у нее не две руки, а шесть.
Флора посмотрела на шедевр ковроткачества и сказала:
— В прихожую половиком сгодится.
Сказала и пошла, зевая спать.
Сны прекратились, если не считать того, что какой-то ушлый маркетолог навел на Альберта Михайловича порчу, и ему три дня подряд снился рекламный сон гуталина: вначале появлялась женская попа, пикантно покачивающаяся из стороны в сторону. Попа была облачена в столь тонюсенькие черные стринги, что дух захватывало, а потом суровый мужской голос вещал: «Многие люди при чистке своей обуви целиком полагаются на жен и не интересуются, каким обувным кремом пользуются в доме. Неудивительно, если их обувь не блестит. Крем Strings – советуют профессионалы!» Тут же звучали литавры и фанфары, и появлялась банка гуталина с этой самой попой. За ночь сон повторялся три раза. А других снов и не было вовсе.
Вначале августа Бородая позвали в Ялту на форум «Индийский океан. Российское измерение». Как вы не знаете, что Альберт Михайлович политолог? Тогда вы точно не знаете и кто такие политологи. Политологи — это такие серьезные дядьки с хрустальными шарами. И этими шарами политологи периодически звенят. Бородай тоже посильно звенел.
Нет, он не сразу нашел себя в политологии. Раньше он служил в Институте обмена веществ и энергий, состоя в должности младшего научного сотрудника в секторе изучения северного сияния. Лет двадцать сектор из восьми человек под руководством убеленного сединами и уснащенного могучими бровьми профессора изучал явление. На двадцать первый год ученые пришли к выводу, что северное сияние это — красиво. И только они хотели явить миру свое открытие, потряся умы прогрессивной общественности, как у института отключили энергию, а потом и вещества куда-то пропали.
Какое-то время Бородай мыкался — торговал морковкой на рынке, потом был любителем охраны на складе стирального порошка, потом еще кем-то был, но однажды на переходе станции метро «Кабацкая» увидел лавку, где продавали всевозможные удостоверения. Ради шутки Бородай стал рыться в коробке «Уценка» и выудил там диплом доктора политологии Академии культуры и бизнеса. Печать на дипломе была, оставалось только вписать имя.
А дальше все само как-то получилось. Первое время хрустальные шарики были маленькие, и звенел он ими за еду — кормили его и еще тройку сплоченных политологов в буфете радиостанции бесплатно. Сплоченные политологи потом после эфиров еще добавляли в ближайшем сквере, но Бородай к ним не присоединялся — уж больно политологи эти были буйными и в трезвом виде, а после «добавки» и вовсе могли оппоненту голову оторвать.
Звенел Альберт на темы всемирного потепления и таяния арктических льдов. Мол, скоро лед в Арктике растает, и тогда коварная Канада со своими сателлитами почнет угрожать дальнейшим видам России, а потому надо готовиться, чтобы после катаклизма нависнуть всей мощью над злочинными канадцами. Обычно, когда Бородай доходил до нависания всей мощью, у части публики, преимущественно у дам, появлялись улыбка. Вероятно, они зримо представляли, как однажды канадцы обнаруживали это самое нависание — проснулись утром, зевнули, потянулись, поглядели в небо, а над ними нависла моща, да не простая моща, а практически вся.
А потом и вовсе поперло — группа ушлых жуликов, решивших подоить правительство на предмет прокладки водного пути через Северный полюс, заказала ему за деньги, о которых он и мечтать не смел, исследование о том, почему это будет хорошо, чтобы этим шаромыжникам, значит, было, чем охмурять правительство.. Так Бородай стал признанным авторитетом по Арктике, снял две комнатушки в офисном центре у станции «Станочники», и открыл в нем Институт глобального анализа, куда нанял пятерых обормотов, что, пыхтя от ментальной натуги, издавали раз в квартал «Вестник глобальных проблем».
И все было бы хорошо, кабы не одна досада — слеты арктических политологов, именуемые конференциями, проходили обычно за Полярным кругом: в Норильске, еще где, даже в Канаду его позвали в какую-то страшную дыру. А Бородай еще со времен изучения Северного сияния Арктику не любил. Он всем сердцем любил Юг, и чем ближе этот Юг был к Экватору, тем сильнее Альберт его любил.
Так Альберт стал писать и на темы омовения сапог в Индийском океане. Платили за это меньше, чем за нависание мощой над Канадой, зато возили на конференции поближе к Индийскому океану: Сочи, Адлер, один раз в Ташкент завезли. А тут позвали в Крым, в Ялту, да еще в самый сезон. Сходбище политологов-индоокеанцев проходило в санатории , стоявшем на отроге горы над Ялтой. С площадки здравницы открывался дивный вид на город и море. При известном старании можно было вообразить, что это Индийский океан. Так что лучшего места для обсуждения вопроса, где удобней мыть сапоги российскому солдату, было и не найти.
Окончив звенеть шарами, то есть сделав «панорамный» доклад Альберт Михайлович спустился в столовую, чтобы усиленным питанием подкрепить силы организма. Получив на раздаче набор каллорий и микроэлементов, Бородай стал искать глазами, где бы приземлиться с подносом. И тут услыхал:
— Я Гиппократу, между прочим, не только клятву давала!
Это смелое заявление принадлежало говорившей по мобильнику яркой блондинке с мощным высшим образованием. При виде таких достоинств у Бородая закружилась голова, и он чуть не выронил поднос с компотом, солянкой и бифштексом из рук. А дальше... Дальше все было, как в тумане.
Последнее, что помнил Бородай, так это то, что они сели в жигуленок Ларисы, так звали врача-курортолога, и поехали по серпантину вниз к пляжу. И тут с блондинкой произошел метаморфоз — у нее к двум уже бывшим рукам выросло еще четыре. Одной рукой она правила самобеглой повозкой, другой рукой натягивала на себя стринги, сняв перед этим простые трусы и протянув их Альберту Михайловичу на предмет подержать, в четвертой у нее была сигарета, в пятой - мобильник, а шестой она обнимала Бородая. А потом был столб...
Очнулся Бородай в палате интенсивной терапии. Нянечка, мывшая пол, заметила это и, ехидно подмигнув, произнесла:
— А попутчица-то ваша три дня назад в себя пришла, а вы все никак. Жена-то уж, бедная, заждалась, пока вы в себя придете. Пойду скажу ей — она в коридоре сидит, может, кашки вам принесет.
Через пару минут и вправду вошла Флора, несшая тарелку манной каши. Бородай весь напрягся и из последних сил произнес:
— Милая, клянусь, у нас с нею ничего не было!
— Знаю, — мрачным голосом произнесла супруга и ткнула ложкой каши в рот Альберта.
Спустя полтора месяца с Флорой Викторовной произошел случай, казус, можно сказать, весьма поучительный для пылкого юношества. У Альберта Михайловича близился день рождения. На семейном совете было решено, что после крымского подвига, ему вообще тявкать на эту тему не надо, но ради родственников и нужных людей проведут торжество в узком семейном кругу.
Накануне пиршества Флора Викторовна пошла в гипермаркет купить то-се к столу съедобного, отправив мужа за напитками. Нагрузив полную тележку того и сего, она под конец добралась до колбасного отдела и начала там есть мозг продавщицы:
— Девушка, мне карбоната, пожалуйста, два кило, только не этого, а того, и нарежьте. И вот этой ветчинки, нет, вот этой, ее порежьте, и докторской, тоже порежьте. Салями две палочки, порежьте и их...
Ела она мозги долго, минут десять, так что за ней образовалась очередь. И первым в этой очереди стоял любитель колбасы «Еврейская» Никита Сергеевич Хризантемов, выпущенный незадолго до этого из дзен-баптистского монастыря, именуемого в народе психушкой, куда он попал после взятия в плен жонглерши саблями Зинаиды Самураевой. Никита Флору Викторовну не узнал, конечно, он вообще слабо помнил события тех достославных дней, что стали стартом этой замечательной истории с перспективами. Никита просто устал ждать и чувствовал, что может Флору запросто взять в плен, чего очень боялся, ибо возвращаться к дзен-баптистам совсем не хотел.
Наконец, Флора отошла от прилавка, и тут неожиданно для себя Хризантемов вместо колбасы «Еврейская», за которой собственно и стоял, попросил продавщицу взвесить ему два килограмма ветчинных сарделек, громко так, чтобы поедательница мозгов продавщиц слышала, добавив:
— Сардельки можно не резать!
Вся очередь грохнула дружным и заливистым смехом.
Вот такая полная шелковистой назидательности история произошла с Флорой Викторовной Бородай и Никитой Сергеевичем Хризантемовым.
August 20 2014, 09:19:04 UTC 4 years ago
August 21 2014, 06:56:59 UTC 4 years ago
August 20 2014, 10:36:33 UTC 4 years ago
August 21 2014, 06:57:10 UTC 4 years ago
August 20 2014, 15:29:55 UTC 4 years ago
August 21 2014, 06:57:20 UTC 4 years ago
August 21 2014, 06:52:40 UTC 4 years ago
Но реклама гуталина особливо будет хороша в дзен-баптистском монастыре вблизи ОВД Похабино смотреться:)))
Спасибо, мон шер, смеялась до слез:)))
August 21 2014, 06:56:42 UTC 4 years ago
August 21 2014, 06:57:55 UTC 4 years ago
September 1 2014, 15:09:32 UTC 4 years ago Edited: September 1 2014, 15:13:50 UTC
Уволок к себе
September 1 2014, 15:52:16 UTC 4 years ago