Давеча полдня с утра провел в присутствии и на производстве. Проявлял расторопность и сметку. Давал просто ценные и особоценные указания. Шумно и удачно шутил басом. Был строг, но по-отечески справедлив: являя хозяйский сарказм, не забывал одобрительно похлопать работника по плечу.
Активно отвечал на телефонные звонки. Посылал факсы, вел удаленные переговоры на разных языках. Попутно диктовал секретарше мысли, что мимолетно искрятся в моем постоянно работающем мозгу и вспышками озаряют тьму, в которую погружена Вселенная. Со снисходительной улыбкою бывалого ремонтника и высунутым от умственного напряжения языком доломал кофемолку в бухгалтерии.
Сделав это доброе дело, радостно бросил отломанные детальки вместе с пассатижами и молотком на стол, и убежал руководить разгрузкой КАМАЗов. Взобравшись на штабель досок, изображал из себя регулировщика. Виртуозно и многоэтажно матерился, сообщая всем присутствующим, что я о них думаю. Войдя в административно-хозяйственный пыл, хватал людей за грудки, дико вращал глазами и говорил про ускользающие от слуха мелодии космоса, проникающего внутрь тела животного организма. И когда я уже дошел до речитативной декламации о раздражающих микрокосм атомах углерода и драгоценной нефти, желудок сообщил о приближении обеденного времени.
Помятуя, как продирался с утречка по сугробам, решил идти домой пешим образом, нагуливая аппетит и примечая явления природы. Дышал густым морозным воздухом, ловил ртом снежинки. К дому подошел в распахнутом тулупе, раскрасневшийся и слегка вспотевший.
Принял стопочку вкусной водочки, споро поднесенной супругою. Сел за стол и стал вкушать приготовленные моею зазнобою явства. С шумом всасывал в себя только что сваренную уху из карасей, галантерейно сплевывая косточки в особливую тарелочку. Задумчиво и основательно прожевывал котлеты из окуней, щедро политые чесночною подливою. Не побрезговал и пирожками печеными со щукою и форелью. Запивал домашнею водкою на рябиновом морсе и жгучем перце. Испил и кваса, не отказался.
Встал из-за стола с удовлетворенным кряхтением и, благодарно чмокнувши супругу, прошел в залу, где взгромоздившись на кушетке, стал читать «Письма» Сидония Аполлинария, епископа Клермонского. Внимательно следил за святоотеческими силлогизмами, не забывая отмечать ясность изложения мысли и красоту стиля.
Внезапно, а в жизни все бывает внезапно, вспомнил, что звонили из местной заготконторы, просили зайти, подписать у них подобающие бумаги за березовые веники, поставленные мною этой благодетельной организации. Грозились, если не подпишу, перенести платеж на следующий год. Мысль, что причитающиеся мне прибытки могут уплыть в некую даль, показалась мне столь чудовищной, что я резко отложил святоотеческое сочинение, вскочил с кушетки и начал спешно собираться.
Почему-то не нашел тулупа, в котором пришел с работы. Надел кожаное с меховым подбоем и песцовым воротником, которое уже как три года пылилось в шкафу. Теплого козлиного треуха тоже не обнаружил, надел страшно нелюбимую мною песцовую же шапку с висящим сзади хвостом. Валенки были на месте, правда калоши с них куда-то пропали. Плюнул и натянул так, без затей и калош. Сунулся было в кухню, чтобы сказать жене, куда бегу, но ее там не обнаружил. На второй этаж подыматься не стал, махнул рукою и выбежал из дома.
Недалеко от дома увидел краснощекую бабу исполинских размеров. На бабе был цветастый шерстяной платок с бахромами, овчиная дубленка до колен, валенки с подбитыми кожею пятками. Поверх дубленки был надет белый передник, на рукавах были белые же нарукавники. Спереди на помочах, перекинутых на военный манер наискосок, у нее висел некий туесок, а вернее сказать туесище. Баба механически опускала в него руки, доставала из него что-то и разбрасывала это что-то на манер сеятеля.
Никогда раньше бабы этой не видел, посему, когда поравнялся с нею, спросил удивленно:
– Ты кто?
– Моникой меня кличут, – меланхолично и безучастно проговорила баба и прошла мимо, продолжая посыпать землю чем-то.
Немного посмотрел ей вслед, да и пошел дальше. Но заметил, что снег стал глубже, и идти стало тяжелее, да еще и поземка добавилась.
Добрался-таки почти до школьного стадиона, служащего большую часть года местным пустырем. Посреди оного узрел трех граждан, разведших костер и греющих у него свои озябшие тела. Почему-то понял, что это – марсиане. Подошел ближе и понял, что предчувствия меня не обманули. Точно марсиане! Зеленые, с большими ушами-трубочками, рожками-антеннами и тремя глазами. Марсиане зазывно замахали руками, закричав:
¬– Иди к нам, мужик! Не бойся, не увезем, мы в этот раз к вам за правыми тапками посланы. Хошь, нано-пива тебе нальем.
Пораскинув в разные стороны мозгами, как интеллектуальный подвижник и провозвестник всяческой мудроты подумал: «Отчего и не подойти, коль люди хорошие, да еще и пивом угощают. Может, и умное чего скажут, будет, чем потом в свете блеснуть». Пробив себе путь по снежной целине, подошел к группе инопланетных товарищей.
Учтиво поздоровался с каждым за трехпалые руки. Тут же появилась склянка-не склянка, реторта-не реторта, в общем, причудливой формы сосуд с фиолетово-сиреневой пенной жидкостью. Пахла натурально пивом. Ну, сиреневая, так сиреневая, дареному коню, чай, в зубы не смотрят. Хлебнул раз – хорошее пиво, хлебнул другой – превосходное пиво! Хлебнул третий… Что за черт?! Кислятина такая, аж зубы свело, и глаза на лоб вылезли – уксус уксусом!
А марсианские мужики похихикивают, ручоночки свои лягушачьи потирают. Осерчал я, плюнул, да перекрестился. Тут бум-трах-тарарах, и нет никаких марсиан, только костер горит, да запах серный стоит, а в дали слышно, как в кафе «У мамы» оркестр таджикских народных инструментов наяривает на алюминиевых тазах: «Тындырикитам-тындырикитам».
Общение с марсианами заставило меня сделать положительный вывод, что инопланетяне жуликоваты, любят выпить и говорят бредосказательные вещи. Осознав это, продолжил свое путешествие в заготконтору.
Завернув за угол школы, оказался почему-то сразу у рынка, который вообще-то на другом берегу реки. У входа на рынок видел Бороду. Нет, не бороду, а при ней лицо, а просто Бороду. Саму по себе Бороду. Такую, с руками и ногами. Борода имела форменную фуражку и являла собой пример распорядительности и административной непреклонности. Останавливала мимохожих граждан, требовала у них паспортные книжки, колупала ногтем вклеенные фотографические карточки, слюнявила палец и проводила им по печатям.
Решив обойти столь строгое административное явление стороною, свернул в проулок. Тем более, что по нему быстрее до конторы дойти. Только свернул, как новая напасть: прямо на меня выехал на вороном жеребце некий удалой молодец мексиканской наружности в усах и большущей важно расшитой широкополой шляпе. Молодец наставил на меня громадный пиратский пистолет и вопросил на чистом русском языке, не видел ли я трех голых сестер Мендес… Я, когда такое услыхал, прямо в снег так и сел.
Слово за слово выяснилось, что передо мною, несчастный дон Фернандо Гонсалес-и-Гуссман из Веракруса. Он долго молился святому Исидору Севильскому, чтобы святой помог выбрать ему невесту из этих трех сестер. И вот однажды молитвы его были услышаны, когда он подсматривал за купающимися в реке сестрами, крокодил, отправленный святым, испугал сестер, и они голыми выбежали из реки так, что дон Фернандо смог подробно рассмотреть достоинства каждой из них.
Одна беда – сестры так испугались, что бежали не только из реки, но даже из Мексики. Да что там Мексики. Непонятным науке способом они в чем мать родила перебрались в Старый Свет. И вот дон Фернандо теперь их всюду ищет, чтобы жениться сразу на всех трех, так как каждая ему особо приглянулась. Три дня назад их якобы видели в наших окрестностях.
Уверив пылкого мексиканца, что зазноб его души я не видел не то что голыми, но даже одетыми, угостил его водочкою из фляжечки и дал на закуску леденец. С тем и расстались.
Добравшись, наконец, до заготконторы и войдя в нее, узрел первую новацию в виде вывески, висящей под вывеской заготконторы:
Фирма
«Карлсон»
Налеты и крышевание
Вторая новация ждала меня на втором этаже. На кабинете заведующего конторою вместо привычной таблички: «Бальтазар Бальтазарович Фунт», красовалась иная: «Ушат Помоев». Вот так запросто и без отчества.
– Эвон оно как, – подумал я, ¬– еще дня два назад Бальтазар Бальтазарович всем верховодил, а таперича его сердешного, наверное, в цугундер, а на его место новую метлу… Это я правильно сегодня зашел. Вдруг, какие новые веяния по оплате в новом году начнутся?..
Подумал так, да подошел к бухгалтерии заготконторы, пнув по привычке ногою дверь. Однако, дверь ничуть не открылась, и подозреваю, не валенок бы на ноге, могло бы быть бо-бо, потому как дверь умудрились перевесить так, что теперь она открывалась наружу.
– Во, какая распорядительная оперативность, ¬– отметил я и открыл таки дверь.
На удивление в бухгалтерии продолжала всем заправлять супруга Бальтазара Бальтазаровича Фульгенция Батистовна. Только с лица как-то спала, и властные нотки в голосе куда-то исчезли. Даже предупредительность, угодливость , я бы сказал, кая-то появилась.
Даже чаем с печеньем «Наша марка» напоила, чего ранее за нею никогда не замечалось. Чай, правда, отдавал шваброй. Да и печенье было, вероятно, извлечено из таких стратегических запасов, что и год забылся, когда оно в эти запасы попало. Однако, внимание всегда приятно.
Не успел и чай допить, а уже приволокли папку с документами, где подписи с печатями ставить. Достал из кармана печать и ручку и стал ставить закорючку и шлепать печатью. Так ставил и шлепал, что аж в пот упарился и вдруг стал сознавать, что я на эти веники извел все березы не только в нашей губернии, но еще и в двух соседних. Никак не меньше.
Таковое открытие произвело на меня настолько оглушающий эффект, что я даже на время перестал шлепать печать и задумчиво открыл рот, устремя взор свой на висевшую на стене карту губернии. Воображение живо рисовало мне всю тяжесть моего экологического преступления с банным уклоном, показывая картины безжизненной заснеженной Сахары на месте некогда бескрайних лесов широколиственных дерев.
Но тут на память мне пришел глубокомысленный закон Ломоносова-Лавуазье, гласящий: «Если где-то что-то убыло, значит, где-то что-то прибыло». Быстро помножив в уме число веников с одной березы на количество этих самых вырубленных берез, а потом на сдаточную цену этих самых веников, получил цифру столь великолепную и даже устрашающую воображение, что вновь застыл с открытым ртом. Картины верениц КАМАЗов, под завязку груженых пачками денег разнообразных номиналов, были столь впечатляющие, что боюсь не поднесенный во время стакан воды из наполненного две недели назад графина, лежал бы я сейчас в какой-нибудь больничке, сраженный страшным телесным или нервным недугом.
Но застоялая вода из графина спасла меня, ибо вкус ее был столь омерзителен, что не мое предкоматозное состояние, я бы подумал, что меня желают отравить в угоду еще незнакомому, но уже всею душою нелюбмому новому заведующему заготконторы. Я возобновил проштампование накладных, актов выполненных работ и счетов-фактур, хотя надо заметить, что действия мои более походили на работу известных автоматов, созданных австрийским механикером Фридрихом фон Кнаусом в середине осьмнадцатого века. Они, глядя бессмысленно в пространство своими стеклянными глазами, писали по сто пятьдесят разнообразных слов, я же, столь же бессмысленно пуча глаза, лупил печатью по бумажками так, что стол трещать начал.
Сдрогания ли стола тому виной, или была иная какая причина, но вещный мир стал постепенно передавать свои раздражения моей чуть было не увядшей нервной системе. Вот кофеварка, заурчав выплюнула в кружечку порцию дешевого кофе, обдавшего комнату бухгалтерии своими миазмами, вот певец, чьи мысли давно ускакали от него, тихо воет в радиоточке, а вот и Фульгенция Батистовна, расплываясь в жабьей улыбке, делает шепотом намеки о прежнем уговоре, что не худобы ей отстегнуть 20 процентов с дохода в видах дальнейшего продолжения наших отношений на ниве снабжение банных заведений вениками.
Я, конечно, согласно киваю, уверяя шепотливым басом, что за мною не заржавеет, а сам думаю:
– Погоди, погоди, милая. Вот Новый год пройдет, там, глядишь, февраль, а там, может, и ты за муженьком своим по этапу пойдешь. Так что посмотрим. Ты уж, наверное, и забыла, как у меня деньги за лыковые мочалки зажулила. Полгода у тебя, жабы, из горла их вынимать пришлось. Да и то, не все отдала. Половину так и сожрала… Так что погодим-посмотрим.
Уже почти все бумажки были подписаны и пропечатаны, как в бухгалтерию прямо-таки ворвалась местная активистка. Не знаю, как в столичных и губернских городах, но в наших палестинах еще сохранился этот тип советского человека. Мужская прическа, мордатое лицо с красными щеками, синий свитер с люрексом, оставляющий голой шею. У свитера обязательно наличие трех черных полосочек на манжетах-резинках рукавов. Грудь, подобная тарану броненосца, мощно развитая корма, с натянутой на нее юбкой темно-шарового цвета, толстые ноги, обутые в непременные сапоги из замши. Они вечно на что-то собирают и вечно что-то организовывают: свадьбы, похороны, крестины, поездки за грибами, теплоходные туры и тому подобные радостные и волнительные мероприятия.
Вот и тут в бухгалтерию ворвалась такая гражданка и с порога вопрошает громовым голосом (я аж встрепенулся):
– Девочки, посоветуйте! Нужно наше заготконторское начальство с Новым Годом поздравить. Люди все солидные, лет по сорок – сорок пять. Начальство по десять тысяч на человека выделило. Что им подарить?
И тут меня как что-то прорвало, хотя я совсем даже не девочка и даже не работаю в заготконторской бухгалтерии:
– Трехмесячный абонемент к проктологу!
Установилась тишина и все, присутствовавшие в бухгалтерии, застыли с каменными лицами…
– Милый, – послышался откуда-то из глубин Универсума ласковый голос супруги, – милый, проснись. Юра пришел.
– А, что? Какой Юра? А где Фульгенция Батистовна? – вопросил я, вскакивая с кушетки, со стоящими дыбом вспотевшими волосьями.
– Какая еще Фульгенция Батистовна? – удивилась жена. – Юра пришел, принес перфоратор, что на прошлой неделе брал. Хочет, чтоб ты убедился, что он его не сломал.
Поняв, что Фульгенция Батистовна вместе с многомилионными прибытками за веники, а равно баба Моника, марсиане, ходячая административная Борода и дон Фернандо из Веракруса суть все мечтания дневного сна, которые даже не стоит смотреть в соннике, пошел, почесываясь в разных местах, принимать одолженное исполинских размеров чудо электрической техники, рекомое перфоратор.
Пошли в сарай, где с опаской врубили-таки в сеть сей продукт сумрачного тевтонского гения. Все оказалось пучком. Выпили по две стопочки из принесенной Юрием Николаевичем бутылочки водочки. Деликатно занюхали рукавами.
Хороший человек Юрий Николаевич, я вам доложу. Домовитый. Крепкий хозяин. Все чего-то у себя на участке строит-сносит. Без дела не сидит. Вот и перфоратор у меня брал, чтоб беседку снести. Баню новую он на ее месте строить задумал, а на месте старой гостевой домик возвесть хочет, что сдавать там комнаты дачникам.
Саму беседку он еще летом снес, а вот фундамент оказался такой крепости, что ничто его не брало. Вот я и посоветовал, дождаться зимы, насверлить дырок и залить по морозу в эти дырки воду. Вода, мол, и разорвет. Все дешевле, чем бригаду с отбойными молотками нанимать. Вот он и взял у меня сей гиперболический перфоратор. Таки разворотил этот фундамент.
Да и человек он местами интеллигентный и отчасти начитанный – историю в школе преподает в промежутках между торговлей на рынке в губернском городе картошкой и другой полезной горожанам огородиной. Так что есть об чем и поговорить, развить, так сказать, кругозор. Опять же молодой супруг и отец.
Вот недавно, летом, с ним история была. Весьма нравоучительная даже. Он с четырехлетним сыном ездил в губернию. Покупал там чаду что-то.
А «Жигуль» у него тогда поломан был. Так сели они в такую «Газель», которую у нас один мужичек тайнообразующе приспособил под междугородние перевозки. Возит людей чуть дороже, но зато с большей скоростью. Вот, значит, сели они сразу за водилой, а на против них две девицы. Такие, видать, из отдыхающих, с ногами от ушей и коротюсенькими юбчоночками, если эти полосочки ткани вообще юбчонками назвать можно.
Вот едут они. Уже минут десять по просторам отечества несутся. За окном пейзажи – рожь колосится, бывшие колхозные коровники покосившиеся стоят. Видно, надоели эти картины Васечке, сынку, Юрия Николаевича, и стал он пассажиров разглядывать. Разглядывал-разглядывал своими честными детскими глазенками, а потом, потянул папу к себе и говорит ему громким радостным шепотом, указывая пальчиком на девиц:
– Папа, папа! Смотри! Трусы!!!
А Юрий Николаевич покраснел даже сразу и еще более громким, но смущенным шепотом:
– Тише, Васечка! Я вижу!!!
Вот такая высокоморальная и весьма поучительная для пылкого юношества история произошла с молодым школьным учителем истории Юрием Николаевичем.
December 12 2010, 13:29:15 UTC 8 years ago
И посмешили и задуматься сильно заставили, причем на разные темы)))
Вот тока до учителя не дошла собсстно, сил не хватило:)
December 12 2010, 16:29:00 UTC 8 years ago
December 12 2010, 16:36:11 UTC 8 years ago
Всплескивая руками
December 12 2010, 16:46:44 UTC 8 years ago
Re: Всплескивая руками
December 12 2010, 16:57:34 UTC 8 years ago
December 12 2010, 14:40:09 UTC 8 years ago
Ребенок весь извертелся, чего-то конючит. Мама его увещевает. Папа долго на это смотрел и, вдруг, как гаркнет командирским голосом: “Маму надо слушаться”! Весь автобус к ним повернулся.
А сынуля в ответ: “Ты тоже маму не слушаешься, когда она тебе говорит не писать в мой горшок”.
Товарищ майор в краску, весь автобус в лежку.
December 12 2010, 14:41:34 UTC 8 years ago
December 12 2010, 15:36:38 UTC 8 years ago
December 12 2010, 16:23:13 UTC 8 years ago
:)
December 12 2010, 22:21:58 UTC 8 years ago
December 13 2010, 05:21:49 UTC 8 years ago
December 13 2010, 10:59:44 UTC 8 years ago
December 13 2010, 11:49:28 UTC 8 years ago