О правописаніи

Любопытно, а с какими-то конкретными шрифтовыми начертаниями ассоциируется такая реконструкция?

Да, с точки зрения психологии и психиатрии любопытна явно неадекватная реакция многих ЖЖистов на дореформенную орфографию )!

Что бы сей сон и означал то )?

Что-то будет, если писать на церковно-славянском )?

Резонно )

Интересно, если "перевод кодировки" в орфографии требует для них усилия, то как обстоит дело с восприятием советской культуры? Например в старых фильмах постоянно прославляется коммунизм. Зритель, который придерживается "советского патриотизма" или "согласия и примирения" должен как-то абстрагироваться от этой идеологии, испытывать затруднения. Но протестов не видно.

Противники старой орфографии не имеют понятия о том, чем она, собственно, отличается от новой, и протест тут, я думаю, просто против РИ, в которой привилегированное население писало по-старому, а большинство вообще не могло писать. Т.е. это протест советских людей. К тому же было поветрие, когда некоторые известные люди заявляли, что у них предки были дворянами (например, Пугачёва), что тоже вызывало неприязненное отношение. Думаю, вот и с вашей орфографией то же самое, люди воспринимают её как вашу претензию на какой-то неоправданно высокий статус.

Это протест против традиционного порядка вещей, вот и всё.

Всё-таки по поводу Петра I не совсем точно (вспоминая волошинское «Великий Петр был первый большевик»). До него печатались кириллицей не только церковные книги. Он же намеренно загнал кириллицу исключительно в церковную сферу. А будь церковь не достаточно сильна, он бы и её на новый шрифт перевёл, зная его протестантский дух.
Кроме того, если кириллическая печать была из-за реформы в значительной мере «подморожена», как и вся синодальная церковь (кириллическая типографика XVIII–XIX вв. чрезвычайно скудна в сравнении с типографикой гражданской), то письменная культура, находящаяся в тесной связи со шрифтовой, была действиями Петра просто подрублена—самобытная скоропись довольно быстро уступила место европейским курсивам.

Расширеніе сферы книжности никакъ не связано со шрифтовой реформой: всѣ новыя книги можно было печатать и полууставомъ. Петръ же поступалъ какъ съ бородами и кафтанами—стремился избавиться отъ старой культуры.

Но при чёмъ тутъ духовенство? Ничто не мѣшало въ новыхъ типографіяхъ, созданныхъ Петромъ, начать печатать шрифтами съ кирилловской графикой. Мы, конечно, можемъ сейчасъ предположить какіе-то препятствія для этого, но фактъ остается фактомъ: разрывъ съ предыдущей культурой былъ колоссаленъ, приблизительно какъ если бы большевикамъ удалось перевести страну на латиницу.

Я тоже сторонникъ многообразія, хотя допетровская культура мнѣ безусловно ближе. Единственное, съ чѣмъ не могу въ Вашихъ разсужденіяхъ согласиться, такъ это съ тѣмъ, что преобразованія прошли безъ ущерба для прежней культуры.

Изводить же тоже можно разными методами. За кирилловской графикой оставили только узкую сферу примѣненія, поэтому ея развитіе затормозилось. И если гражданскіе шрифты слѣдовали тѣмъ измѣненіямъ, которыя происходили съ латинскими (самобытности тутъ не было, но и застоя тоже), то кирилловскіе практически не мѣнялись два вѣка. Аналогія съ живописью/иконописью нѣсколько хромаетъ, но всё же: лучшіе художники имперской эпохи писали портреты, а не лики. То есть графика кириллицы практически не развивалась. Это хорошо видно, если сравнить съ ситуаціей рубежа XIX–XX вѣковъ, когда кириллица освободилась изъ своей резерваціи и попала въ рекламу, свѣтскія книги, на вывѣски и афиши. Подъ руками Билибина, Врубеля, Зворыкина (то есть лучшихъ художниковъ эпохи) графика кирилловского шрифта вновь ожила. Скажемъ такъ, печатныя книги Ивана Ѳёдорова, какъ и афиши Билибина—произведенія искусства, а книги кирилловской печати XIX-го вѣка—это просто книги.

Реформа Петра, а потомъ презрительное отношеніе большевиковъ къ кириллицѣ привело къ культурному разрыву, когда собственное шрифтовое и письменное кирилловское наслѣдіе воспринимается сегодня какъ архаичное и дремучѣе. Сравните, напримѣръ, съ готическими шрифтами, которые въ сѣверной Европѣ использовались вплоть до начала XX вѣка, а сегодня ихъ можно встрѣтить гдѣ угодно, и они органично воспринимаются какъ часть современной культуры.

Для меня при оценке любого общественного действия очень важно, что придётся для этого сделать: ввести нечто новое, что требует напряжения, обучения или любого другого движения вверх, или что-то уже существующее отменить.
В данном случае предлагается отменить, и даже сломать, нечто непонятное и реально несуществующее, идеологему из газет двадцатых годов (разумей всеобуч).
Это меня несколько настораживает.