Закон как норма права конкретного общества (фиксирующий статус-кво) и революция (означающая перемены) – явления полярные и взаимоисключающие. Революция ликвидирует прежний закон и создает новый, и в том смысле, в каком мы говорим о законах природы, революции – это и есть закон развития, и то, что они могут устанавливать самые и причудливые и чудовищные законы – это, увы, тоже своеобразный «закон природы».
И если имеет место именно революция (а не смена власти в рамках одного режима), то она не только не нуждается в своем оправдании с точки зрения норм существующего закона, но, напротив, демонстративно противопоставляет себя ему, декларирует смысл своего свершения именно в разрушении его. Поэтому, если даже она оформляется какими-то актами прежнего «закона», то апеллирует не к ним, а к тому, что эту власть вместе с ее законом она презрела. Революция по природе своей не нуждается в «легитимности», ее смысл – в разрушении последней.
Американская основывала себя не на том, что Англия официально признала независимость Штатов, а на свержении английской власти «восставшим народом» (хотя даже на пике революционных настроений в 1775-76 гг. треть населения была настроена лоялистски, а треть оставалась нейтральной, и против лоялистов пришлось провести превентивную кампанию по разоружению, предотвратившую восстание против восстания). Французская шла несколько лет, и ее этапы с 1789 по 1792 оформлялись вполне «законными» актами прежней власти, но апеллировала она не к ним, а к восстанию, эту власть уничтожившему. В России, хотя передача власти в марте 1917 была осуществлена как бы вполне «легитимно» (пусть даже отречение законом предусмотрено не было, но все-таки монарх сам назначил состав новой власти и предписал принести ей присягу), но с самого начала революционная власть обосновывала свое существование вовсе не этим актом, а, напротив, подчеркивала, что акт был вынужденным, что монарх был именно «свергнут», что это была не передача власти (это «стыдно» для революции), а именно насильственная революция, т.е. силовой акт, уничтоживший прежний порядок.
Любой закон в смысле «нормы права» - явление всегда временное и эфемерное, никогда не живущее дольше породивших его обстоятельств. Во всем, где действуют люди, единственный реальный закон – это право СИЛЫ. Если внутри каждого конкретного социума всякий сильный не может безнаказанно утеснить слабого, то не может только потому, что над ним всегда есть некто еще более сильный – государство (а если оно слабо – может и делает).
Так же обстоит дело в отношениях между социумами и государствами. Если государство вдруг находит в себе силы или импульсы развития – оно вырывается вперед, подчиняя периферию. Слабые либо поглощаются или подчиняются сильными, либо существуют только потому, что есть еще более сильные (или равные по силе, но объединившиеся против этого сильного) которые, исходя из своих интересов, этого сделать не позволяют. Кто что может – делает, не может – остается тем, что есть.
Естественно, что гегемон всегда и во всех случаях предпочитает иметь рядом возможно более мелкие государства и не допускает создание таких, какие могли бы стать конкурентами, а тому порядку, который выгоден конкретному на данный момент победителю (или группе таковых) придается значение некоего окончательного порядка и «закона».
Но, т.к. всякий мировой порядок базируется все-таки на балансе сил и фиксирует соответствующую реальность, а абсолютного господства не имеет даже ни одна из «сверхдержав», то «международное право» по факту вынуждено признавать реально действующее право силы. Собственно, именно этим порождено наличие в его «принципах» взаимоисключающих положений (как, напр., «право наций на самоопределение» и «территориальная целостность», «поддержка законной власти» и «право на восстание против тирании», декларируемое равенство всех «субъектов международного права» и разрешение иметь ядерное оружие только пятерым из них и т.д.).
Это позволяет различным государствам исходя из своих интересов события абсолютно одного порядка или даже одно и то же событие трактовать диаметрально противоположным образом, и вопрос о том, какое из положений «права» в каждом конкретном случае приоритетно, решается в зависимости от реальных возможностей или самого данного государства, или наличия у него более или менее сильных покровителей. Апелляции к прецедентам типа «почему таким-то отделяться можно, а другим нельзя», «почему против одного («законного» и всеми до известно момента признававшегося) правительства восстать можно, а против другого – нет» и т.д. бесполезны: можно тем, кто по указанным выше обстоятельствам реально может это сделать.
Распространенное среди публики признание принципиальным ревнителем «законности» США довольно странно, поскольку именно они (сами появившиеся вполне противозаконно и революционно) являются главным пропагандистом «революции» вообще: в американской идеологии понятие «революция» (а, значит, и ликвидация существующего «закона») - безусловно положительное (в том, что революции в интересах конкурентов признаются не революциями, а противозаконными покушениями на законную власть, они, конечно, не оригинальны).
Но нарушение одного мирового порядка и формирование другого есть такая же «революция», как радикальная смена власти внутри страны. Она потихоньку и происходит. Под вопли, как это всегда бывает, ревнителей «закона».
