У американцев нет долгой истории, насыщенной разнообразными отношениями с соседями, переплетениями судеб с судьбами других народов и всего, что эти явления сопровождает. Всего этого нет, конечно, не полностью и абсолютно, а относительно к аналогичным показателям народов европейских и азиатских. По сравнению с ними Америка началась совсем недавно и «с чистого листа». Этот фактор часто толкуют, как неустранимую духовную слабость Америки; а я вот, знаете ли, вижу в нём определённую силу.
Американская мифология о самих себе довольно таки проста. «О, скажи, что ты видишь в лучах раннего рассвета звёздно-полосатый флаг над землёй свободных и обителью храбрых!» Земля родила героев, и с этого началась история. Имени у той земли нет, ведь имя должен был кто-то дать, то есть должна была быть предыстория – а предыстории-то и нет. Поэтому даже не совсем понятно; может быть это герои родили ту землю? Не исключено. До появления героев не было, в общем-то, ничего. Отдельные мелькающие в различных местах артефакты занятны сами по себе, но даже в совокупности в силу малочисленности и разрозненности не способны породить альтернативную мифологию. Да никто в Америке, похоже, особо и не стремится «забеременеть» этой самой альтернативной мифологией; зачем? И так всё работает. И так дел полно.
Подобное отношение к своему прошлому позволяет американцам рационально подходить ко всякому делу, требующему самоосознания – по принципу «пришли – начали работать». Им нет нужды сначала разгрести бесконечные завалы исторической памяти, выработать своё отношение к каждому вопросу (что есть «объёмо-необъятный», по Козьме Пруткову, идеал интеллигенции в России, например), осознать, наконец, Америка они или Европа или ещё что-нибудь в таком духе. Вместо выработки своего отношения к исторически обоснованному взгляду на проблему американцы занимаются собственно проблемой. Ну, или, в крайнем случае, создают описывающий проблему компактный (30-50 кбайт) миф, позволяющий наскоро отмахиваться от критиков, и работают дальше.
Другим народам приходится гораздо сложнее. У них столько истории – великой и ужасной – что им никак нельзя не заниматься непрерывно раскапыванием этой кучи старых костей. «А как же иначе? Есть же «Белая книга», в которой перечислены обиды, нанесённые нам соседями; как без неё? Это ведь основа нашей исторической памяти. Это наш глубинный травматический опыт и основа самосознания нашего народа, это выражение нашего долга перед памятью предков… тьфу – перед исторической справедливостью. Поэтому мы обязаны и днём и ночью лупасить наших соседей по головам этой «Белой книгой». Правда, у всех соседей есть такие же «белые книги»; ну, так что ж? Мы потратим море усилий и повырвем из их «белых книг» много-много страниц. И будет нам счастье. Ведь получится, что мы, с точки зрения истории, самые-самые обиженные. И как самые-самые обиженные, мы будем иметь непререкаемый моральный авторитет. Все будут делать нам «ку», а мы будем на них плевать». Последнее желание обычно не декларируется, но логически всегда подразумевается.
Старые обиды живучи не только официальными «белыми книгами», но и, в первую очередь, культурными напластованиями, под которыми погребается всякая способность человека видеть реальность. Прошлое и разнообразные искусственные конструкции, в том числе бесчисленные искусственные конструкции по поводу прошлого, забивают человеческие разум и чувства как сошедший с гор грязевой сель забивает оросительные канавки в долине. Вырастить что-либо необходимое на загаженных таким образом полях до очистки канав становится невозможно. Но если в горах сель явление хоть и ужасное, но всё же кратковременное, то селевой поток рефлексии в культуре стран с долгой историей непрерывен и, судя по всему, становится чем дальше, тем больше. При этом вал компенсирует бездарность. «Чистка» разума в таких условиях превращается в сизифов труд. Последствия деятельности загрязнённого разума бывают ужасны. Люди находят какие-то черепки старого и вместо помещения обломков в музеи, где им лежать бы да покрываться пылью, делают их своими фетишами. Ужас.
Поток истории и культуры, сметающий на своём пути всё разумное и деловое, настолько могущественен, что ему подчиняются даже очень сильные, обладающие великой способностью действовать люди. Так в своё время произошло в России с большевиками. Большевики начали с мифологии, по уровню сложности довольно таки близкой к мифологии США. «Вначале были Хаос и эксплуатация. Потом пришли герои и мудрецы, и наступили Космос и справедливость». Собственно, всё. История начата, практически, «с нуля» (Хаос можно считать доисторическим временем), можно закатывать рукава и работать. Если мы вглядываемся в историю, то лишь затем, чтобы увидеть там других героев, предшественников наших». Всё просто и понятно. Пожалуй, лишь «мудрецы» несколько портят картину, ведь они, получается, особая каста, взявшаяся неизвестно откуда. Героем, коих просто рождает земля (Гея), может стать каждый, а вот мудрецом? Полностью эгалитаристская система, необходимая для полного равенства перед историей, не получается. Но эта логическая слабость мифа, в общем, была вполне простительна, пока большевики не «поплыли». Культура и история оказались ядом и для них. Уже вскоре начались апелляции к древним царствам и днетурбинская тоска о кремовых шторах. Древности поначалу подавались, как символы укоренённости в земле, непришлости большевистских героев (важное послание народу ввиду этнических особенностей стартового состава большевистского руководства), а тоска о кремовых шторах поначалу была лишь допущена, но… Через некоторое время древности стали символами утраченного старого мира, а кремовые шторы, которые с самого начала были символами утраченного старого мира, стали хрустом французской булки. Потом древности и булки слились в экстазе и превратились, в частности, в стремление некоторых граждан к «покаянию народа перед невинно-убиенным Помазанником Божиим», стремление, словно специально созданное для демонстрации научной общественности симптомов клинического кретинизма. И затем не осталось уже ни
"Но что же делать? Создать одномерного человека – потребителя, продукт американского образа жизни, не знающего ни истории, ни культуры? Да не от такого ли человека наши беды? Погубить всё, чем мы богаты, ради этого жвачного существа? А как же тонкость душевной организации, как же дегустация послевкусия сонета урожая лохматого года? Разве европейский (да и азиатский, собственно) человек – не высококультурный человек? Разве он может быть иным? Разве нам нужен иной? Разве нужно пожертвовать всем тем, что делает жизнь образованного человека, интеллектуала, человека благородной души прекрасной? Разве можно пожертвовать? Этим вишнёвым садом, этим озером, где утонул наш дорогой мальчик?"
«Сбить» эти вопросы можно только одним: напугав до смерти. Доказывать, что смерть уже на пороге, я не стану; имеющий глаза да увидит. Увидит хотя бы тех, кто теперь ходит по улицам. У них ваших культурных проблем и переживаний нет, учтите. Они пришли бороться за выживание, а не переживать. Поэтому у них шансы есть, а у вас, мои дорогие хомо историкокультурус, нет. Вы умрёте, а они будут жить. Ваши история и культура умрут вместе с вами, естественно. Тем, кто вас заменит, они не нужны.
Я не знаю, что делать с волнующим прошлым, что подлинным, что воображаемым, и с накопленным багажом переживаний. Я знаю, что проблемы нужно решать здесь и сейчас, а не когда-то давно. Попаданцев, которые отправятся решать трудности наших прадедов с унитарными патронами в мечтах, не будет. Деда Мороза, кстати, тоже. Прошлое никто не исправит; оставьте его в покое. И к нам попаданцы из будущего не прилетят и не спасут. Я вас огорчил? Это хорошо. Огорчение – возможный путь к очищению.
Заниматься уничтожением истории и культуры не нужно. Это пустая трата времени и всё равно не даст результата. Вы погоните их в дверь, а они полезут в окно. (Собственно, на этом большевики и «прокололись»). Не нужно бороться с тем, что всё равно не победить. Нужно выработать в себе правильное отношение к этому. Отношение как к чему-то, что может существовать, может впечатлять, может воздействовать на чувства – но не должно мешать. Мешать работать и мыслить.
Многие, очень многие молодые люди проводят ряд лучших лет своей молодости в увлечении музыкой. Это увлечение кажется им настолько важным, оно настолько заполняет всё их существо, что остальное для них приобретает туманные формы и очертания. Проходят отведённые увлечению годы, и молодые люди взрослеют, и начинают заниматься делом. В их головах происходит полезная перестройка, позволяющая им, сохраняя способность воспринимать прекрасное, идти сквозь прекрасное к своей собственной цели. Потерянных для дела лет не вернуть, но шансы выжить у этих людей и их потомства резко повышаются.
Мы научились переживать наши историю и культуру, но не научились жить с ними. Нас так долго учили видеть реальность прошедшего, что я уже не уверен, что мы способны видеть реальность настоящего. Если это так, то мы не способны бороться. И я не уверен, что у нас есть время учиться этому. Стать взрослыми нужно сейчас и сразу.
