Пишут интересно

Прочитав статью Симмонса про дезертирство и добровольную сдачу в плен русских военнослужащих в первую мировую войну, с удвоенной силой начинаешь верить, что "фронт" развалили революционэры.

Прочитав материлы про военно-политическую деятельность Родзянко и К, начитаешь верить, что идиоты соревновались с революционэрами в том, кто быстрее этот "фронт" развалит.

Прочитав литературу про военно-полевые отряды образца 1915 года по борьбе с дезертирами и паникёрами, убеждаешься, что во всём виноват Сталин.

Но окончательный вывод делаешь, наблюдая за полным коллапсом системы военного судопроизводства в императорской армии. Большевики и иже с ними пришли уже в полностью деморализованную среду. А деморализованная среда, это не среда, в которой не хватает еды и оружия, деморализованная среда - это среда, в которой нет веры никому из окружающих. Когда кукушке веришь больше, чем ротному.



Критики царизма упрекают режим Николая в том, что была нехватка технических средств, рассогласованность действий на уровне полков и дивизий, не говоря уже про армии, и упускают тот момент, что царское правительство военного времени полностью выпустила из-под контроля систему военного судопроизводства и морального сдерживания.

Что там нехватка патронов, снарядов и прочего... Как я понимаю, на Чёрном море мы планировали десантные операции в Болгарию и на Босфор, используя силы ополченческих подразделений, вооруженных берданками, японскими винтовками и автрийскими  трофеями. Собирались брать Царь-град, не имея достаточного количества обыкновенных винтовочных патронов, с негодными штыками и полным отстутствием представления о развитии наступления как на Балканах, так и в окрестностях Стамбула. Планировщиков этого военного волшебства все эти обстоятельства смущали мало.

Страшнее было другое.

Русское командование не могло справиться с дезертирами с первых месяцев войны. И осознав это печальное обстоятельство, началось метаться во все возможные стороны. Война была проиграна в самом начале, прежде всего, психологически. И в первую очередь, в головах командного состава.

В войну мы вступили объявлением всеобщей мобилизации, отклонением ультиматума Германии и с 128 статьёй Устава о наказаниях, в которой дезертирство определялось как самовольное отсутствие военнослужащего от команды или от места своего служения. В мирное время дезертирство начиналось после 6 дней отсутствия, а в военное время дезертирами объявлялись отсутствующие самовольно более 3-х дней. Общий военный либерализм  распространял оговорку, которая заставляет всех сразу понять и простить. Если солдатик прослужил менее 6 месяцев, то дезертиром он считался лишь после 7 дней отсутствия. В условиях (как мы планировали) стремительной, маневреннной войны нделя отстутствия новобранца при наступлении дезертирством не считалось.

С таким военно-правовым багажом мы и начали свою мировую войну.

Наказания за дезертирство было очень и очень строгим. Дезертира могли превести в дисциплинарный батальон или даже в арестантствое отделение. Кровь в жилах стынет. А если учесть статью 1429 Военно-полевого устава, с которым мы вошли в войну, преступление в военное время подлежало наказанию только по окончанию войны. Т.е. дисбад и арестанские роты - это потом, когда Берлин возьмём. А до взятия Берилина пойманных дезертиров возвращали в их частии переводили в категорию "штрафованных". К таким соотечественникам-миролюбцам телесные наказания официально были полностью запрещены ещё в 1904 году. Под телесными наказаниями надо понимать порку. Сначала дезертиров даже не пороли. И всё было абсолютно в швейковском варианте, наиболее разрушитльном для любой военной организации.

Перед солдатиком встал в первые же месяцы войны непростой выбор: или дезертировать, быть пойманным (или не быть пойманным), пройти путь следствия в тылу, вернуться в родную часть и, возможно, никого из прежних сослуживцев и не застать в живых. А "штрафованный", ну и и что "штрафованный". Пережил атаку на проволоку или обстрел германской артиллерии под следствием в тылу, считай выиграл немного себе жизни. Тем более, что война на Руси списывала в случае победы все грехи, а поражение обещало быть таким, что солдаты справедливо полагали, что будет не до приведения их кошмарных приговоров в действие.

Итог первых месяцев "германской". По Юго-Западному фронту в период с 29 сентября по 15 декабря 14 года на станциях задержено 3 394 дезертировавших солдата. И это без учёта добровольно сдавшихся в плен, конечно.

Добровольная сдача в плен каралась, конечно, смертью. Но доказать добровольную сдачу в плен, в случае пресечения, было очень сложно, а удачная для изменников сдача гарантировала иммунитет от российского военного судопроизводства. Достань такого негодяя, попробуй из немецкого или австрийского лагеря его по суду извлечь..  Смертность русских в плену была, конечно выше, чем у англичан или французов. Русских померло в таких лагерях более 72 тыс. человек . Это примерно 5 процентов от общего числа пленных. Мёрли в большинстве солдаты - 72 292 человека, Мёрли и офицеры - 294 человека. У французов смертность в плену составляла 3 процента, у англичан - 2 процента.  Больше русских в лагерях сгинуло навовсе итальянцев, сербов и неимоверное количество румын - 28, 64 процента. Учитывая время вступления в войну Румынии, страшно представить, что там с румынами вытворяли.

Для борьбы с дезертирами и сдававшимися в плен русское командование использовало разные и очень интересные методы. В последующую войну эти методы станут более эффективными и практическими, пока же эти методы только пробовались.

Прежняя система военного судопроизводства рухнула первой. За первые три месяца 15 года жандармы и полиция (уже в глубине тыловой) арестовали 21 064 человека. К ним следует добавить 20 с лишним тысяч дезертиров, захваченных полицией на Юго-Западном направлении.  С таким наплывом подсудимых военная юриспруденция не справлялась.  Понятно, что на местах стали применять к дезертирам какие-то свои особенные, локальные, системы борьбы. Что не улучшало обстановку в частях. 

Для исправления ситуации в 15 году (не очень быстро) была введена система военно-полевых судов. Сразу рисуется  живая картина. Суровые, пропахшие порохом офицеры-фронтовики судят предателя. Переминается с ноги на ногу расстрельная команда. Шумит прореженная германской артиллерией роща.  Сухие команды, лязг затворов и залп.

Но этого ничего не было . Военно-полевые суды имели право созывать только командующие фронтов, армий и военных округов. В исключительных случаях военно-полевой суд ммог созвать командир осаждённой крепости или подразделения, оторванного от основных войск. По каждому конкретному случаю комфронта суд не созывал, надо было накопить порядочное количество преступников (судили ведь не только за дезертирство или попытку перейти на сторону врага, судили иза покражи кур, например). Подлежащих военно-полевому суду концентрировали до приемлимого числа. А потом суд начинал свою кровавую работу.  Т.е. отправляла всех пойманных прдатлей обратно в их части с отсрочкой приговора до мирного времени. Отсидевшись на пересылочных пунктах возвращались в окопы, полные жизни и впечатлений о красивой жизни в тылу. Делились с однополчанами наблюдениями  в сочетании острой критики властей и росписи рая в тылу.

При отступлнии 15 года система военно-полевых судов рухнула вслед за предшественницей. Со всего фронта собирать виноватых, при условии, что они до суда и не виноваты вовсе, везти их в спецместо, кормить, охранять, вести заседания было  решительно невозможно. Тем более, что части меняли свои дислокации, линия фронта была неустойчивой. А главное, основная цель военно-полевого суда - это ведь не конкретного содатика наказать, а внушить трепет неотвратимости возмездия. А когда возмездие или не соверешается, или совершается бог знает где, то воспитательная роль военно-полевого суда сводится к нулю.

Комнадование подумало-подумало и передало функции военно-полевых судов в полки. Пусть сами разбираются. А полковые командиры и начали разбираться. За всё и по прихоти. Не будем забывать, вокруг декаданс. Один полковой начальник порол провинившихся под граммофонные записи Вяльцевой. Поле боя, туман клочьями висит над проволочными заграждениями, вдали висит серый цеппелин, и звучит над полем христовой брани чарующий голос певицы.

И что же в итоге? В итоге - девальвация системы сдерживания от побегов и эскалация тенденций к уходу. Полковые суды себя отличили непрофессионализмом и мелочностью. Тем более, что права на расстрел для дезертиров всё равно в полках не было. А в 15 году уже и смерть не особо пугала за привычностью.

Решили ввести на фронте телесные наказания официально. Эти наказания особого суда не требовали и пороть солдат стали для профилактики, что называется, для аппетита. Наказания регламентировались от 5 до 50 ударов нагайкой. Что очень неприятно, иногда и смертельно, но всегда обидно. В среднем солдат получал по 25 ударов по спине и должен был усиленно бежать в окопы, сражаться за Русь святую, благославляя начальство. Почёсывая поротую задницу.

Ужесточили и наказания за побеги с линии фронта в тыл. За первый побег наказание оставили прежним, за второй побег - 20 лет каторги (после войны), за третий - смертная казнь. Эта градация тоже здорово укрепила дисциплину в войсках и желание победить тевтонов возросло многократно.

Теперь у желающего изменить престолу и Отечеству выбор был такой - рисковать, пробираясь в тыл, где постепенно гайки всё же закручивали, или, махнув рукой, сразу сдаваться в плен врагу.  Количество сдавшихся в плен, естественно выросло.

Тогда правительство Российской империи решило, что надо наказывать не только дезертиров и перебежчиков, но и их семьи. В апреле 15 года Совмин принял постановление: семьи добровольно сдавшихся врагу, дезертиров и т.п.  стали лишать продовльственного довольствия за кормильца. Гуренатор получап списки, спускал списки по инстанциям на места. На местах происходила огласка семей предателей и их позор. Списки губернаторы сначала получали довольно хаотичные, но исполнять надо и такие. Ведь война! Только в сентябре 15 года решили, что списки губернаторам будут подавать не все, кому вздумается, а только командиры частей с преобщением свидетельских показаний от очевидцев измены. Семьи пропавших без вести смогли вздохнуть спокойно, родина их простила, довольствие вот снова стали получать, соседи перестали показывать пальцем и кидать камни.

В военных вопросах лучше всего в России понимают адвокаты и предприниматели.

К делу внезапно подключилась Государственная Дума. Родзянко верно подметил, что официальной пропаганде ужасов немецко-астрийского плена никто не верит, поэтому надо утроить усилия в подаче пропаганды народными средствами. Родзянко предложил использовать беглецов из вражеского плена для публичных рассказов об ужасах плена, а т.к. таких беглецов не хватало, то Родзянко решил выпустить на улицы всяких увечных ивалидов с рассказами и песнями о бедах в немецких застенках. В Петербурге находилось большое количество всяких калек, их надо было к делу пристроить. И завертелось. Традиция под гармошку гнусными голосами петь жалостливые песни, столь свойственная городскому фольклору, нашла своё новое воплощение - инвалиды стали петь на особо важных стратегических местах  обороны. На Невском проспекте, Тверской, в трамваях, конках. Особое внимание уделялось вокзалам. Самих фронтовиков в трамваи пускать запрещалось, разоблачить родзянковских певцов было некому. Поэтому увечные за жалование старались изо всех сил. Две остановки проедешь, а уже как будто в астрийском плену побывал, где тебе ноги собаки откусили. посмотришь вокруг ошалело и в присутствие своё идешь, со словами "пропала империя, всё пропало, по трамваям уже отходные поют". На вокзалах тоже хорошо пошло. Грузят в теплушки навобранцев, а им наяривают, что оторванные ноги и вытекшие глазыньки. Всё это сочетается с "Прощанием славянки" и нетерпеливостью конвоя.  Потом весь этот джаз с песнями запустили в синематограф, чтобы будить совесть у тыловых, пришедших смотреть новую фильму из жизни американских ковбоев.  Вмешалась полиция. Песенники не поднимали дух россиян, а как бы даже напротив, несколько его снижали, как выяснилось. Поэтому родзянковских соловьёв полиция всех задержала и подвергла суровой фильтрации. Часть героев поехала на каторгу, с которой они в своё время сбежали, часть попала в лечебницы, остатки филармонии выпустили снова на публику, но с утверждённым циркуляром репертуаром.  Петь нужно было песни с концом оптимистическим, не избегая описания зверств, но в конце выступления должна звучать была твёрдая уверенность в скорейшей победе и подчёркиваться позитивная роль государя и его августейшей семьи. Представить такое нетрудно: возьмите любую песню из радио "Шансон" и вместо последнего куплета вообразите слова: "А менты,  - молодцы! Благодарен им всем наш уголовный барак! Колыбельную мамы нам заменяет хриплый лай вертухайских собак..." Ладно ещё, что Шаляпина не выпустили с наклеенной бородой по вагонам или отмытого Вертинского на Тверскую. Я бы, разумеется, в силу своей категоричности привлёк всю золотую роту. Гиппиус, Мережковского, Брюсова и прочих, кто ещё стоять мог в угаре морфинизма.

В июне 15 года поступил  в войска, в которых дейстовало уже три системы судопроизводства, приказ, потрясающий своей робкой решительностью: в приказе говорилось, что изменников возможно будут стрелять на месте. Приказ трудно не процитировать. Для меня этот приказ оборазец лаконизма и прагматики:

"А тех позорных сынов России, наших преступных братьев, что постыдно малодушествуя положат перед подлым врагом оружие и сделает попытку сдаться в плен или бежать, я, с болью в сердце за этих неразумных безбожных изменников, приговариваю немедленно расстреливать, не давая осуществиться их гнусному замыслу; пусть твёрдо помнят, что испугаешься вражеской пули, получишь свою, а когда раненый пулей своих, не успеешь добежать до неприятеля или когда после войны по обмену пленных, вновь попадёшь к нам, то будешь расстрелян" Цит. по приказу по 2-й армии Северо-Западного фронта. Это не приказ даже, а заявка на сериал. Не хватает оборотов "а тут мы из последних сил" и "у нас бесконечные пули".

Писано пером И. Головлёва, не иначе. Тут тебе и братики, тут тебе и причитания из семинарии. Всего богато. Главного, чего нет, что не пробивается через этот елей на оружейной смазке, так того, ради чего всё это? Во имя каких святынь мы тут в драных папахах должны следить перед германцем,  следя, одновременно,  друг за другом. Ради чего весь этот легализованный самосуд? Понятно ведь, что в окопах от злобы и растерянности стали кончать своих же, поэтому следовало, по мнению командования, придать видимость хоть какой-то законности происходящему. Власть опять увильнула от бессилия в сторону, предоставив вооруженным крестьянам самим решать кто тут предатель, а кто нет. Не большевики придумали этот вот режим бессудной расправы. Правда, чуть позже, когда солдатики и матросики стали крошить и рвать своих офицеров, подозревая их  (по инерциии) в измене, власть заголосила по-бабьи, запихивая в рот кулаки и выискивая глупыми глазами, кто же во всём этом виноват? откуда пробрались к нам эти шпионы и предатели?! Из какого пломбированного вагона она все вылезли?!

Читая такой приказ можно солдату чокнуться окончательно. Кто должен стрелять в спину убегающему, кто знает, кто куда бежит, с какой целью - не понятно. Поэтому и возможны били фразы, произнесённые уверенно: "Это ведь я тебе в спину до трёх раз стрелил!" Солдатам дали право стрелять в своих же однополчан. По приказу. Какой маленький шаг нужно сделать, что начать стрелять в офицеров?  Да не шаг надо сделать, а просто прицел на два сантиметра сместить и вечная память штабс-капитану.

Поясню - расстреливать, пороть, вешать и пр. должны на глазах части люди посторонние. Это крайне желательно. Желательно в специальной обстановке и специальными людьми. Крайне желательно после зачитывания приговора.  Иначе местному палачу будет не очень уютно и он начнёт мотивировать свой поступок крайне радикальным образом, визжать, что кругом измена, нас предали и прочее.

Наконец, к исходу ноября 15 года появился 290 Приказ по армиям, вводивший военно-полевые отряды. В эти отряды, выставлявшие заслоны и отлавливающие беглецов входили не только полиция, но и казаки, к которым присоединили позже жандармские эскадроны и полицию из эвакуированных губерний.

Военно-полевые отряды не только выполняли роль заградительной линии, но и приводили приказы в исполнение.

Для удобства работы этой структуры, имеющей право проверять документы и доправшивать с последующим этапированием, нижним чинам российской императорской армии было запрещено появляться на улицах городов после 9 вечера. Запрещалось пользоваться трамваями и прочим транспортом. Нижним чинам было запрещено появляться в гостиницах, частных квартирах, постоялых дворах и т.п. О каждом прибывшем офицере содержатели гостиниц были обязаны послать известия сразу в два адреса: в комендатуру и в полицейский участок. 

Содат-защитник веры православной в городах вообще, в идеале, появляться не мог. Чего ему там делать? В городах? Любой военнослужащий - на подозрении. Это, в принципе, нормально. когда подозрением занимаются специальные органы, а когда дворник и содержатель нумеров - это не очень нормально. Армия должна чувствовать увереннность в тылу, чувствовать уважение тыла и его поддрежку. Тыл Россиской империи говорил солдату: город, который ты защищаешь, он читый, ты сюда не ходи, особенно после 9 вечера. В постоялых дворах тебе тоже делать нечего. ночуй со всми удобствами, где бог дозволит, герой.

Мобилизованных стали возить на фронт под конвоем. Несомненный след большивизма.

Но ведь дезертиры эти были людьми русскими, российским. Многие отловленные говорили, что да, дезертировали из своих частей, находящихся на переформировании, потому как хотят немедленно выступить в бой с подлым врагом и рвутся на фронт. Другие называли номера каки-то посторонних частей, вспоминали, забывали, снова вспоминали откуда они сбежали, а это ведь запросы, ожидания ответов и прочее, дающее дезертиру главное - время и иллюзию жизни. Самой популярной отмазкой стала повесть о друге. Встретились в госпитале, мол, два друга-земляка, и решили служить вместе, вместе принять смерть за Русь Святую, поэтому пробираются на фронт в часть, где таких как они земляков побольше, чтобы ловчее было воевать.  Пытки то были запрещены. приходилось жандармам всё это слушать...

К зиме 16 года Россия фронтовая встала с колен: в окопах одновременно  функционировали телесные наказания, военно-полевые команды, военно-полевые суды из офицеров части, плюс никто не отменил самодеятельность нижних чинов по выявлению в своих рядах предателя.  Кто кого судит, по какому закону, как накажут?! Полная неясность.И над окопами звучит отеческая нота приказов с её фарисейским "братьев...c больнью в сердце...божьей... расстреливать".  Прибавим к этой конструктивной атмосфере ещё и простые реалии войны, скверное снабжение, полное непонимание солдатами происходящего,  и поймём, что во всём виноваты агитаторы- большевики.

С апреля по июнь 16 года в зоне Юго-Западного фронта задерживали в среднем по 4 300 человек в месяц. На железной дороге  Юго-Запада за этот период изловили еще 5 284 человек. Это только Юго-Запад.

14 января 16 года свершился окончательный Приказ по военному ведомству за номером 29.  За дезертирство -каторга от 4 до 20 лет или смертная казнь. Вводилась безоговорчная смертная казнь для подстрекателей к сдаче в плен. Это просто: хватай любого постороннего  в части. Вряд ли он шепчет патриотические лозунги.

Наконец, дисциплина воцарилась на передовой. Как в морге перед дезинфекцией. И пушки появились, и снаряды подвезли, и патронов стало в изобилии. Мы этим хозяйством ещё три с лишним года друг друга убивали в Гражданскую. Хватало всем. А вот армия померла. Война превратилась в чужую страшную фабрику, в управлении которой запутались решительно все. Все ухватились за руки, чтобы никто не убежал по одиночке. Поэтому, не расцепив рук, начали бежать уже подразделениями.

Монархии оставалось жить примерно полтора месяца. А монархическая армия уже давно умерла. Пришедшие на смену самодержавию люди умственного труда ещё месяцев пять гальванизировали армейский труп, искренне радуясь, что иногда труп открывает глаза и дёргает руками.

К моменту октябрьского переворота 17-го,  офицеры генерального штаба продавали всем желающим оружие под Аркой главного штаба. Особым спросом пользовались американские, только поступившие "Кольты" обр.1911 года. Наблюдали за всем этим спешно собранные юнкера из окон  Зимнего дворца. Ни один офицер из военного Петрограда на выручку к ним не пришёл. Пришли только казаки, постояли у Невы, да и ушли. Вина большевизма была доказана полностью.