Это не говоря уже об ожирении, стрессе. А хули! Тут народ вкалывает, въебывает, блядь, не то, что у вас там в совке. Да я в курсе, что давно нету, сынок. На словах. А на деле есть, есть он, совок ебаный. Потому и вырываетесь вы, едете сюда от них. Думаешь, я не в курсе? Ты сигарету-то, сигарету, давай...
Хороша блядь! В курсе, сынок, в курсе. Я ведь не лох последний, я и «живой журнал» читаю, блог актера садальского, и вообще новости. Да и если бы знал ты, милый мой человек, сколько я в том совке претерпел перемучался... Вспомнить горько! Да что толку сейчас о том говорить, сынок... Все это уже блядь снега былых времен, как писал один франкоязычный канадский поэт Франсуа Вийон, мы его на хуй на курсах языка проходили. Ну, не все, конечно, а так, пару строк. И вот эта, про снега времен, мне в память и врезалась. Слушаю я ее, вспоминаю, а сам словно в детство свое ссыклявое переношусь. В дореволюционные, понимаешь, годы... Да, а ты думал?! Спасибо деду за победу! Я блядь еще на могилах ваших спляшу, дай вам бог здоровьичка! Да-да! И помнить столько, сколько дед помнил, это нужно не две головы, а блядь все сто сорок. Да, чай медицина у нас тут не как в Совке вашем ебаном. Медицина у нас ого-го. Как хуй матроса Железняка в пору половой блядь юности. Как откуда? Лично знаком! Да и не только... Дай, только, еще затянусь. Ты держи, держи сигарету -то. Тут с этим строго, мне руль бросать нельзя. Ишь, дымится...
… начать, наверное, нужно с революционного семнадцатого года. Как сейчас помню, дым, сопки, Забайкалье. Ебаная тюрьма народов, царская Россия, накренилась и рухнула. Сама, бля буду. Как червивый прогнивший плод ебнулась она на землю, ответив на многовековые чаяния народов, заключенных в эту темницу. Так мне папа говорил. Он был умный, интеллигентный человек. Шпарил, сука, как по-писаному. Как сейчас помню: придет домой усталый, прокуренный... Сядет, пиджачишку с себя сдернет, голову маман подставит, та ему давай виски массировать. А папка, значит, усталый, с собрания рабочих, значит, пришел, дома хочет расслабиться, побыть в обстановке расслабленной. Манжеты на косоворотку наденет, пенсне снова нацепит, кепочку рабочую — тряхнув головой, - сбросит. И айда нам с браткой всякие мысли рассказывать. И про царизм и про то, как рухнул он, не выдержав интеллектуального своего убожества перед русской интеллигенцией.
− Которую он, сука проклятая, - говорил папа.
− … тысячелетиями морил в седле оседлости, - говорил папа.
Мы с браткой, конечно, несмышленыши, жизни не видали, не нюхали. Тыкались, как щенки глупые, туда, сюда. А папка нас, значит, просвещал. Про ужасы царизма и все такое. Их я, если честно, не очень помню, потому что папка мой стал папкой в 1916 году, а что я до тех пор делал и кем был, не помню. Помню отрывочно: лаборатория, колбы, синий дым, эмбрионы с надписями на колбах - «меньшевик», «большевик», «уклонист» «шмуклонист». И все как будто в дымке, как будто сам из колбы гляжу... Очнулся уже в 1916, сижу на кухне, отец под портретом Маркса, мыслями делится. Но по общим ощущениям атмосферы гнилости... нестабильности... всеобщей тревоги... однозначно могу сказать, что жизнь в тюрьме народов была не сахар.
Вот и академик Сахаров и его супруга, кандидат в доктора наук и кандидат в мастера спорта по горному туризму товарищ Боннер, мне позже об этом говорили!
Папка мой, отработав смену на заводе, где он учил сначала рабочих бастовать, а потом и таскать со смены болты — за что он же их позже стал расстреливать - в свободное от работы время командовал Третьим Красногвардейским Корпусом Конницы. Со своими доблестными бойцами, среди которых был и матрос Железняк, сражался отец с белой нечистью и всякими русскими держимордами, только и мечтавшими о восстановлении темницы народов. Великодержавные шовинисты, с вечно угрюмыми славянско-финно-угорскими мордами, они блядь не понимали, что встали на пути прогресса, а он неумолим, как Владимир Ленин перед отправкой телеграммы с приказом расстрелять 10 тысяч классово чуждых нам врагов.
Что, сынок, скучно? Да ты не журись, то не сказка, то присказка...
Любил я своего отца безумно. Жизнь бы за него отдал! Так и сказал однажды, когда пришел к нему, в кабинет, где он, усталый, чистил свой революционный наган. Так мол и так, говорю, жизнь отдам за тебя, папа. И за революцию! А он мне:
− Ну что же, сынок...
Взял за руку, одел буденновку, шинельку, сабельку... Пошли мы с ним, значит, в реввоенкому. Вижу, жмутся там возле стены люди в одних кальсонах. Как объяснил отец, белогвардейцы и вообще русские. Выстрелил он, навскидку, в парочку притырков, а потом вдруг — раз! - и прыгнул прямо в толпу. И говорит мне:
− Вот , сынок, тебе задание, - говорит он.
− … я - среди врагов нашей новой, - говорит.
− … социалистической, родины, - говорит.
− Что ты будешь делать? - говорит.
Молчу, стою, слезы на глаза навернулись. Коллеги отца смотрят на меня, папиросами дымят, смеются. Стыдно, что делать, не знаю. Все люди мужественные, в бескозырках черных, - на макушке крепятся, круглые такие, прямо как кипа, только с ленточками, позже мне и объяснили, что это и есть морская кипа, - ленты с патронами крест-накрест. Самым старшим среди них был матрос Железняк. Говорит он мне:
− Если отец за контру, - говорит он.
− Шлепни отца, - говорит он.
− И спасешь его душу, - говорит он.
− Потому как если отец в контрах, - говорит он.
− То он вроде как вампира, - говорит он.
− Надо поскорей его грохнуть, - говорит он.
− Чтобы, значит, Душу спасти, - говорит он.
Смеется, черный зев революционной пасти показывает, из нее дым струится... Все товарищи его улыбаются, даже пидарастики из задержанных — учителя ебанные, гимназистики всякие, - хихикать начали. Тут меня, даром что 10 лет мне тогда было, и переклинило. Схватил я наган из рук товарища Железняка и как вдарю отцу. Прямо в пах! Побледнел он, схватился за живот, алой лавиной кровь по снегу покатилась...
− Что же ты, щенок блядь, делаешь, - говорит мне папка.
− Я же твой отец, товарищ Зорин на хуй, - говорит он.
− В смысле Петров, ну, в смысле Кальсонсон, ну то есть Ганышкин, - говорит.
− Выпускал «Искру» в Кишиневе, - говорит он.
− Пять раз в ссылках, трижды бежал, - говорит он.
− Мастерат в Оксфорде, счет в Швей... - говорит он.
− Ой в смысле «смело товарищи к бою», - говорит он.
− Я грузинский дворянин, - говорит он.
− То есть, еврейский интеллигент, - говорит он.
− В смысле, латышский на хуй стрелок, - говорит он.
− Больно же, звери! - говорит он.
Тут и матрос Железняк нахмурился. Достал другой наган. Вижу я, погорячился, не так отца понял. Дело жареным пахнет. Говорю им:
− Товарищи матросы и конармейцы, - говорю я.
− Если этот блядь несознательный гражданин, - говорю я.
− В рот его ебать даже те-о-ре-ти-че-с-ки, - говорю я.
− Предположил, что может быть контрой... - говорю я.
Вижу, посветлели лица у матросов. Товарищ Железняк обнял меня, расцеловал. Прямо в губы, с языком, по-революционному. Ничего страшного в том нет, знал я! Это в темнице народов в губы мужикам целоваться было нельзя, а сейчас встает заря новой эры. После товарищ матрос дал мне настоящую шашку, и ей-то я замаскировавшуюся гниду — ну, папеньку, - и прикончил. С третьего удара башку отделил.
Глаза его мне до сих пор снятся.
Глупые, навыкате...
Потом мы и других врагов порубали. Товарищ Железняк меня по-товарищески, по-матросски и-ни-ци-и-ро-вал, а я вернулся домой, уже зная, по какой линии пойду.
По партийно-литературной!
Ведь, не выговори я слово те-о-ре-ти-че-с-ки, лежать бы мне с трупами контры под стенами реввоенкома...
Дома, понятное дело, плач, бабское нытье. Мамка ведь русская была. Папка ее в жены взял, потому что приказ такой вышел: хозяев темницы народов убивать, а баб их ебать. Ну, такую пизду чего жалеть-то. Рубанул я ей саблей, прямо по рабски покорной шее, как у ебаных славянских рабов, - ебу тебя немытая Россия, страна ебучих блядь рабов, страна пиздатых блядь господ, как писал великий шотландский поэт Лермонтов, которого советская литературная критика отмыла от посягательств великодержавных уебков с их нытьем про «русского поэта» - и отлил на труп.
Так мы с братянькой осиротели...
Дальнейшее, касаясь тридцатых годов, можно описать вкратце. Как ты наверняка знаешь, сынок, произошел в стране советов настоящий бум революционной литературы. Товарищи Бабель, Олеша, Утесов, Маяковский, Есенин. Все они пиздато показали нам возможности советской литературы в условиях отсутствия гнета царизма. И как!
Даже красный граф Толстой, который при царе ебаном бегал по бабам да заливал в кабаке, стал писать великие произведения.
«Буратино», «Страна наша обильна, да порядка в ней нет» и другие.
Я, как человек, не лишенный литературной жилки, с наслаждением и удовольствием наблюдал за взлетом человеческой мысли, который подарил миру Октябрь. Страна строилась, селедку перестали отпускать по талонам и она даже появилась в свободной продаже. Даже тетка, простая швея, подалась в Ленинград. Там, совершенно случайно, нашла пустую пятикомнатную квартиру, из которой в спешке сбежал какой-то пидарас-держиморда из царской профессуры, ничего общего с наукой не имевший. Конечно, несмотря на очистительные клизмы революции, процент ебаных держиморд в Советской Федерации был еще очень высок. Поэтому приходилось брать себе другие фамилии. Тетка выбрала «Иванов», тем самым двояко намекая на погромное прошлого «народа-богоносца», с одной стороны, и, с другой, показывая неотвратимость, неизбежность, ди-а-ле-к-ти-че-с-ку-ю безвозвратность канывания этих времен в Лету. Так и писала.
«... погромное прошлого «народа-богоносца», с одной стороны, и, с другой, неотвратимость, неизбежность, ди-а-ле-к-ти-че-с-ку-ю безвозвратность канывания этих времен в Лету...»
Я к ним потом приезжал отдыхать, залечивать революционные раны, гулял по революционным улицам Ленинграда, поражался.
Каков все-таки гений советского народа, с 1917 года с «нуля» построившего город на Неве.
Голодая, отказывая себе в куске селедки, сахара, трясущимися от сабельных ударов руками... создали мы, новое поколений советских людей, город с прямыми улицами, величественными зданиями и строениями — один Адмиралтейский шпиль чего стоит! - и даже сфинксов смогли добыть красные, революционные казаки Буденного, совершившие ради того переход в Египет! И кто? Все мы! Все — грузины, евреи, таджики, каракалпаки, украинцы... Сумели, сумели построить Страну Равных, где вчерашний молдавский чабан мог стать 2 секретарем ВЛКСМ, а портной из Бердичева - литературным критиком и писателем! Так думал я, гуляя по прямым революционным улочкам Ленинграда...
Который выглядел, словно упрек безрадостному прошлому тюрьме народов, где лишь представители «правильной» национальности могли рассчитывать на светлое будущее.
Когда я поделился этим с теткой, она записала фразу в блокнотик, который готовила для внука, чтобы подарить к 16-летию. Своего рода сундучок с приданым для ленинградского советского будущего литературного критика. Такой должен был получать в свое 16-летие каждый мальчик из интеллигентной ленинградской семьи. Афоризмы, мысли, умные фразы... Они передавались из поколения в поколение. Веками! Так что я горжусь тем, что и мои фразы иногда проскальзывают в творчестве выдающегося ленинградского критика... Да-да, он самый!
Славная получилась литературная династия!
Да и вообще, литература в Советском Союзе расцвела, чтобы там не пиздели пидарасы вроде Володьки Набокова или ебанутого на всю голову Бунина. Вот кого ненавижу. Твари... Я даже пару строк про них — а больше эти третьестепенные писателишки и не заслуживали, - черкнул в блокнотик. Да вот они, до сих пор с собой вожу... Так, листни... Ага, вот это.
− Бунин в рот ебунин.
− Набоков пидароков.
− Бунин в рот ебет Набокова.
− А Набоков Бунина в сраку.
− Срака и рот, срака и рот.
− В чем у них разница?
− Хуй кто поймет!
Каково, а?! Говорю же, настоящий расцвет культуры был в 20-хх годах! И вообще, какая страна была! Прав, прав был Булат, когда пел:
− Комиссары в пыльных шлемах, на заре ускакали сражаться, - пел он.
− Чтобы по возвращеньи, с супругой любимой ебаться, - пел он.
Так все и было, бля буду! Именно так он сначала и сочинил, а потом цензура, совок, сам понимаешь. И вообще, извратили извратили, все извратили! Вот к примеру, дружба народов. Мы в 20-хх знаешь как пиздато жили?! Дружно, настоящий интернационал! Дом был большой, многоквартирный. Словно в сказке! Даже кушали все вместе, как дети в лагаре. Нет, не в том. В пионерском, в смысле. Армянин Хачико несет лаваш, грузин Сулико вина, латыш Валксникс — селедки, еврейчик Эрлихуня - его из портных в советские историки повысили, справки держимордам выписывать, что они из выкрестов, чтобы тем самым понижать уровень держиморд в сицилистстичиском обществе, - брата привел, а татарин Юсуп — казы из лошади, что под окном ебанулась, не выдержав контрреволюционной пропаганды, выдающийся русский писатель Юлиан Семенов — мацы, поляк Дзержинский — все, что при обыске отобрал. Пиздато жили, базарю же, дружно! Бегали по коридорам наперегонки, играли в комнатах, там же большое все - на крови народной, - в салочки...
Только русские держиморды - дворничиха Петрова и ее малахольный ебанат-сын Васька, - держались особняком.
Из гордости жили в подвале.
А потом пришли страшные тридцатые...
Брата моего, Мордехайчика, забрали. Пидарасы антисемитские! А ведь он даже не еврей был, чистокровный русский. Мамаша покойная от русского его прижила, от законного мужа. Из инженеров каких-то, не знаю, что там случилось, в первые же дни революции повесили его на хуй за хуй. Скорее всего, просто за то, что русский и инженер. Русским полагалось быть только тупыми ебанаными крестьянами. А этот, чмо наглое... Ну, наша русская мамаша-держиморда хитрожопая, и решила сынишку сразу переназвать, чтобы, значит, быть в тренде, как нынче пишут в «Русском Монреальце» в статьях про новинки в «Секс-шопе Шереметевых».
И знаешь, поначалу работало!
Братяня, бедняга, сам поверил в собственную неуязвимость. Он так мне и говорил:
− Мы, брателло, - говорил он мне.
− Построили новую великую Хазарию, - говорил он мне.
− Новый Хазарский каганат, великую еврейскую страну, - говорил он.
− С кочевыми мобильными вооруженными силами, - говорил он.
− Все как тогда, - говорил он.
− И вообще, ты слышал, что наши люди Рокфеллеры, - говорил он.
− Все европейские королевские семьи на хую вертят? - говорил он.
− Я тебя умоляю, - говорил он.
Я, конечно, записывал. Во-первых, следствию пригодилось, когда брат оказался вражиной ебаной, во-вторых, подарил потом блокнотик Левке Гумилеву. Был такой задохлик из студентов, в лагере, - нет, уже не в пионерском, - а я там как раз сражался с гитлеровской оккупацией. Тыл, он ведь поважнее фронта! Ну, я задохлика заприметил, из жалости с ним блокнотиком поделился, он потом, слышал, поднялся на записках этих. А мне чего, мне не жалко!
… в общем, переоценил братюня влияние Хазарского каганата на интеллектуальный ди-с—ку-р-с новой, советской, власти. Когда за ним пришли, обосрался даже! Стоит такой, трясется, - говно по штанине течет - и кричит мне:
− Леня, Леня, - кричит он.
.. что? А, нет, не Лёня. Именно через «е». Леня. В честь Ленина. Не перебивай, ебыть. Привыкли в Рашке свеой ебаной собеседника перебивать... О чем я? А, брат. Хотя какой брат, изменник, сука.
− Леня, Леня, - кричит.
− Защити меня, стреляй в них, - кричит.
− Брат, братишка, - кричит.
Тут я выхожу. В кальсонах, с зубной щеткой за щекой, с «Капиталом» под мышкой.
− Кто вы, гражданин, такой? - говорю.
− Я Вас не знаю, - говорю.
− Как же... бра... брат я тебе, - говорит он.
− Враги социалистического строя мне никак не братья, - говорю я.
− Извольте, гражданин, покинуть помещение, - говорю я.
− Знать вас не знаю, - говорю я.
Тут он весь обмяк, замолк, и дал себя увести. Только, обернувшись, глянул на меня глазами. Такими... Дай еще закурить, сынок.
… В общем, остался я круглый сирота. Ну, не считая двух деток, которых отобрал у меня режим, но об этом позже. 30-е годы, сгущаются тучи над страной. Идеалы на хуй преданы. Ебанный тиран Сталин разгромил всех Светлых Большевиков. Как пел очень Светлый человек, дай бог ему светлой памяти, наш паренек, Володя Высоцкий:
− Жираф большоооооой, ему видней.
Ну, ты же понимаешь, что Володя имел в виду именно это, на хуй. Ты вообще, следи за базаром, по контексту. Мы, дети революции, умеем читать между строк. Это и в интимном проявляется. Баба говорит «хочу мол прогуляться», а ты ей пизду в кусты и быка на рога. Только так, сынок, а не иначе! По-другому мы бы царизм не свалили, хоть он блядь и был на глиняных ногах, и Днепрогэс не построили.
Так вот, о детях. На заводе, рабфаке, где я учился с будущим великим советским писателем Вильямом Козловым, - он как раз учился читать и застрял на букве «д», - познакомился я с Варькой Заднепроходцевой.
Вообще, звали ее Циля Ривович, но, как я говорил, обстановка была сложной.
Держиморды, шовинисты всех мастей, недобитые нами в солнечные 20-ее годы, при сраном тиране Джугашвили подняли свои немытые вшивые головы. Потому Варя на всякий случай написалась Заднепроходцевой. И стал я за ней ухаживать. Как сейчас помню, вышли из столовой — а компот, компот, ах, какой компот был на вкус 70 лет назад, не то, что это нынешнее говно! - и я говорю ей так:
− Пошли Варька диалектмат учить ко мне в общагу, - говорю.
А она мне:
− Лучше давай погуляем.
Ага, думаю, как же.
− Пизду в кусты и быка на рога! - сказал я.
Взял за руку и повел.
Пошли в рощу за фабрикой, там я ей все и рассказал, про весь свой путь, от борьбы с царизмом и до... Ну, после того, как трахнул. Она, конечно, не хотела и сопротивлялась для виду, но я спросил ее — ты блядь товарищ или не товарищ. И она была вынуждена согласиться. Тем более, что я был большевик со стажем и, как и она, не любил царизм и верил в идеалы Ленина. Лежим, короче, балдеем. Я палец в рот суну, помокрю, потом между ног ей тереблю. Удовлетворяю, значит, потребность товарища женщины в физиологической разрядке. А тут и сирена фабричная! Хорош, мол, хуи пинать, рабочие.
По пути к заводу обратно Варька и родила мне двух сыновей. Митьку и Витьку.
Только недолгое было у нас с Варюшей семейное счастье. Только успели мы с ней прочитать «Порт-Артур» писателя Новикова-Прибоя да заприметить подающего надежды выдающегося молодого писателя Бакланова, - в свободное от политзанятий и завода время, - как грянул гром и над нашей головой.
Разоблачили мою Вареньку в ходе антисемитских сталинских процессов!
Как сейчас помню, стоит она на помосте перед рабочим коллективом, ломает руки себе. Плачет, бьет в грудь, просит оказать доверие, объясняет, что не со зла, и мол муж за нее готов поручить... Тут и я не выдержал, встал.
− Что же ты пизда сионистская гонишь?! - говорю.
− Какая ты мне на хуй жена?! - говорю так.
− Так, в пизду макнул, через ухо вынул, - говорю.
Выскочил на сцену, рубашку себе порвал. Пою:
− Я спросил, у ясеня, - пою.
− Где моя любимая, - пою.
− Ясень же ответил мне, - пою.
− Была тебе любимая, - пою.
− А теперь блядь враг! - пою.
Тут ребята мне овацию устроили. Песенку кстати я эту позже записал и подарил одному режиссеру из наших. Эльдарчику. Из наших, из ущемленных царизмом меньшинств. Татарчонок. Фильмы он потом снимал с Лиечкой Ахиджаковой. Ну, с той все понятно. Они еще письмо подписали, так называемое письмо 21-го. Почему 21-го? Да приколу ради, когда писали, решили померить, у кого хуй больше. Были все наши, ни одного великодержавного уебка с их аномалиями, поэтому самый большой оказался 12 см. Ну, это совсем неловко. Цифру переставили, получилось - «письмо 21-го». Да, при Бате, при Ельцине. Хорошее письмо, боевое. Сразу видно, поколение нашей закалки. Просили подавить черносотенные выступления ебучих держиморд, возомнивших, что после крушения оков СССР возможен возврат к тирании так называемого «избранного народа». Не, ты антисемит чо ли ебаный? Это в смысле русские уебки! Ладно, уболтал. Дай еще одну деду курнуть...
… в общем, аплодируют мне, а я стою, красный весь, и плачу от доверия, которое мне ребята оказали. Ах, какое страшное время было, сынок... Сколько народу тогда постреляли. И каких! Тухачевский, Агниашвили, Агрибеков, Бокий, Гоппер, Гольбрерг... Цвет, цвет нации уничтожали! Сливки русского народа! Но что делать, что делать, сынок... У меня ведь на урках были Митька да Витька.
Так что, когда Варьку-Цилю увели прямо с товарищеского суда в наручниках, я даже не обернулся.
Позже, когда против полчищ гитлеровских сражался — крепил тыл в Северлаге, - постарался бывшую женушку свою найти. И смог! Правда, встречаться не решился, уж очень переживал, понимал, сердце, пораненное революцией, не выдержит встречи...
Узнал, что она в женской зоне устроилась неплохо. По ночам чесала пятки воровкам, а бригадирше за дополнительный паек пизду лизала. Я, конечно, сразу вмешался. Негоже старому большевику, - даже если он в затрудненных обстоятельствах, - унижаться. Переговорил с конвоем, с администрацией.
И Варька стала пизду за так лизать.
Но ведь нам, интернационалистам и большевикам, главное принципы!
… кстати, там и брательник объявился. Он, оказывается, не был расстрелян, а смог объяснить себя следствию, покаялся, и был всего лишь сослан на выселки. Там он сжег прежний паспорт, отказался от матери, переписал себя в паспорте Иваном, вставил железные зубы и... был вызван Главнокомандующим в Кремль 25 июня 1941 года. Прямо из лагеря! Потом мальчишечка из наших, Михалков, кажется, кино про это снял.
Переврал безбожно, да ведь у них вся семья пиздюки!
Брат с Верховным очень жестко поговорил, кстати. Потом мне буквально весь разговор передал. Мы же помирились, дело прошлое, сам понимаешь...
− Уж как он, Верховный, меня не называл, - говорил Иван.
− И пидарасом и жабой помойной и хуесосиной, - говорил он.
− А я жестко так... - говорил он.
− Молчу да гляжу ему в глаза! - говорил он.
− И изредка так... - говорил он.
− Словно издеваюсь... - говорил он.
− «Да, товарищ Сталин, так точно, товарищ Сталин, пидарас я ебаный, хуила долбанный» - говорил он.
В общем, Ванька всю войну прошел. Лейтехой. Не в Ташкенте каком-нибудь, как про нас любят рассказывать. На самой передовой! В специальной бригаде КНВД по прикрытию отхода для дезертировавших частей. Не путать с заградотрядами! Те были у русских ебаных, «богоносцев» сраных. Мне Ванька, когда после войны в Берлине встретились, и по рюмке опрокинули, так и сказал по секрету.
− Ты, Леня, знай, - сказал он мне.
− Войну выиграла горстка чеченских храбрецов, - сказал он.
− Да наш, еврейский батальон,. - сказал он.
И бля буду, так оно и было. Потому что, сколько я в Северлаге не крепил тыл, только блядь русские долбоебы лес валили. А ведь в это время за них воевал кто-то! Охо-хонюшки... Ну, да чего там. Прошла весна, настало лето, спасибо партии за это. Минули грозовые 40-ее. Тут и оттепель! Кстати, много и плохого она принесла! При Сталине, хоть он был и пидар, в каждой семье была домработница. Тупая, покорная дебилка откуда-нибудь из колхоза. Ты ее в дом берешь, как родной — платьишко старое, сундук - спать, за щеку на ночь... Короче по-людски! А трепыхнется, ты ее блядь обратно в колхоз! Они, манды, как это слышали, на колени падали, готовы были в жопу ебаться, лишь бы не в колхоз обратно. В жопу кстати не больно, я же рассказывал про матроса Железняка?
Помню, у нас семья соседская была — настоящие патриции! Не фальшивые, как пузаны эти при Романовых, пидарасы держиморды в позолоте. Патриции духа! Советские Платоны! Фамилия их была... Канторы были их фамилия! Люди культурные. Ноты в доме стояли, гравюры, офорты. Почему-то на обратной стороне была надпись «Имение семьи Бестужев-Рюмин...», но сосед, - пожилой профессор советской антропологии, которая от обычной отличается как писюн 10-летки и хуй товарища Железняка - нам объяснил, что это прикол такой.
Аристократическая была семья, домработница даже фартук носила... Тоже шуганая была..
Другая тетка моя была Эммануил Кант. Эммануил это фамилия, Кант — партийная кличка, а имени у нее не было, потому что при царизме ебанном национальные меньшинства не имели права на имя. Настоящий Идеалист была, с папироской не расставалась. Даже когда хуй сосала, умудрялась затянуться! Когда тетка первой женщиной в мире полетела в космос, этот подвиг советского народа был приписан — как и многие другие — русским блядь дебилам, чтоб не обижались. Справили документа на какую-то вафлоебку, фамилия у нее какая-то, что-то с кореньями... Терехова, что ли? Не, Терехов тот писатель, я читал, пишет про Рашку, хорошо, Остро пишет. Еще и стилист пиздатый, много прилагательных, сразу видно, человек учился, корпел над книгами. Не долбоеб какой типа самодержавной соски Пушкина. «То залает то завоет то заплачет как дитя». Ну, что это?! Да с такими стишатами тетка в свое ЛИТО пидарасика даже близко бы не подпустила. Ты напиши:
− То завоет гудком паровоза, облыжно огульно скатившегося по рельсе капелькой смазки по хую.
Или там:
− «Задергало заныло затянуло... струей вырвался вздох облегчения из груди, засверкало, заискрилось, закружилось... буквы появились на снегу, смеркалось...»
И все это — вместо «поссал». А? Какова стилистика?!
О чем я? А, тетка.
Помню, она — а она нас с братюней на воспитание взяла, после того как мамка с папкой пали жертвами сталинских репрессий, - повезла нас в деревню. Жарит яйца для нас и сестры двоюродной, а в окнах тени стоят, шатаются, как от ветра. То сынок, пидарастические славянские дети опухшие от голода были. Их в колхозах запирали и в город не пускали... Опухшие, животы торчат, ножки тоненькие, слабенькие...
Стоят они вокруг дома, в окна на яишенку пялятся, и шепчут беззвучно так, губами одними:
− … дайдайдай тетенька есть дададай...
И вот тетка моя, добрейшей души человек, культуролог, еще и полиглот, переводчица, книги ее известны под псевдонимом Ковалева-Райт, - тоже из плеяды блядь на хуй санкт-петербуржских интеллигентов, - хоть и закаленный в боях с реакцией человек, а как увидела все это... так и она не выдержала!
Взяла да и закрыла ставни.
Чтоб дети не мучились.
… вот какой души были люди! Не то, что при царизме!
Эх, если бы знал ты, парнишка, сколько глазынек таких у меня по ночам в моих, окаянных... И сынка моего, Витьки, тоже среди них есть. Как сейчас помню. Обстановка сложная. В горкоме меня сожрать хотят, за якобы недоимки в тресте, который я возглавлял в Кишиневе, МССР. Меня туда партия послала, потому что тепло и заслужил и вообще много наших.
Ну, в смысле старых большевиков.
Вот, значит, чую, хотят подкузьмить уебки. «Волгу» вместо «Чайки» на встречу прислали, кривятся... У меня инфаркт сразу — ну, как «Волгу» у трапа увидел. В спецбольнице обдумал все, принял решение... Надо укреплять позиции. Жертвовать надо чем-то! Ну я и отправил Витьку на БАМ. Как сейчас помню, сердце разбивается, как Витек на вокзале передо мной на колени стал. Руки целовал.
− Тятя, тятя, - говорит он.
− Пощади, родненький, - говорит.
− НИИ бы мне, в математики, - говорит он.
− По культурной части... - говорит.
− Какой из меня на хуй... с лопатой... - говорит.
− Родненький не губи... - говорит.
Не дрогнуло у меня сердце... Послал сына на верную смерть. Витька на БАМе пропал. Сначала спился, потом женился на шиксе, детей ей заделал. Стал антисемит, живет где-то на Амуре, пишет передовицы в газете «Завтра». А Митька, значит, брата мне своего не простил. Уехал в Москву, журнал открыл. Называется «Русская жизнь». Пишет статьи, а батяне позвонить — ни-ни.
За Витьку, значит, страдает.
А куда мне было деваться? Не отдай я тогда Витьку — кто же руку поднимет снять с горкома человека, что сына добровольцем на БАМ отправил?! - всем бы нам пизда пришла... По кочкам, как легендарный марш товарища Буденного на блядь Варшаву...
… вот и все, сынок... Дальше ты уже сам знаешь — вижу, тебе лет 30, из пизды мамкиной ты уже выпрыгнул тогда. 80-е, 90-ее. Пришлось эмигрировать. Жалею, что сразу не уехал. Ебаные совки всю жизнь нам, русским людям, испортили. Почему не в Израиль? Там жарко и стреляют, а я ведь тебе уже сказал — мы, старые большевики, в Ташкентах никогда не отсиживались! Вот, выбрал Канаду... Таксую я здесь, невзирая на свой возраст. Остался, я сынок, с одной лишь доченькой. Она уже взрослая была. И все никак мне простить не может. Иудой меня называет.
Ишь, пизда малолетняя!
И послушать, так и правда Иуда какой. Говорит она мне.
− Ты, говорит, мамку свою сдал, папку сдал, - говорит она.
− Брата своего сдал, сына своего сдал, - говорит она.
− Иуда ты, повессься на осине, - говорит она.
− Ты же, дура ебаная, не разумеешь, что ради тебя, - говорю я.
− А мне может и не надо! - говорит она.
Это, конечно, подростковое. Перебесится, мука будет. В свои 55 кто из нас идеалистом не был. |Тем более, что устроилась она тут хорошо, с мужем ездят отдыхать на Кубу, регулярно сер-фин-гу-ю-т по интернету, объясняют богоносцам ебучим, какие они свиньи и как свою страну совком засрали. Я тоже, грешным дело, в сеть загляну. По старой памяти слежу за современной русской словесностью. Про «живой журнал» актера Садальского говорил? А про хуй товарища Железня...? А, ну тогда и правда все...
… иногда, правда, - ну, по ночам, - темно-темно в глазах становится. И огоньки горят. Смотрю, а это глаза. Тятька, мамка, сынка, братка... не говоря уж про остальных. Остальные вообще фоном блядь светятся. Я тогда просыпаюсь и включаю ночник. Завариваю себе чай. А? Нет, что вы блядь все доебались с этим зеленым чаем! Помои это блядь а не чай!!! Мода хуй поймешь откуда взялась и давай блядь со всех сторон — чайзеленый зеленый зеленыйчай чай зелё...
Пить надо черный, с бергамотом.
КОНЕЦ
October 5 2012, 08:37:02 UTC 6 years ago
Сорокину читать и плакать! Да и остальным тоже
October 5 2012, 08:42:47 UTC 6 years ago
October 5 2012, 08:53:19 UTC 6 years ago
Это охуенно.
October 5 2012, 11:04:53 UTC 6 years ago
спасибо.
October 5 2012, 12:34:20 UTC 6 years ago
как "Волгу" увидел наверное?
October 5 2012, 12:45:13 UTC 6 years ago
а история совершенно реальная - прочитал ее в воспоминаниях 2-го секретаря туземного молдавского ЦК
в 50-хх какому-то местному прислали машину ниже статусом к самолету (когда из Мскв вернулся), и человека в тот же день ХВАТИЛ УДАР
October 5 2012, 14:31:59 UTC 6 years ago
Читать её - всё равно,что в отхожую яму нырять.
October 5 2012, 17:35:21 UTC 6 years ago