Звали их двадцать шесть бакинских комиссаров.
И они все делали вместе! Даже сифон лечили, которым их всех изначально Хаим сагитировал. Правда, времени у них на это совсем не было. Ведь время было смутное, революционное. Грозовые тучи сгустились над молодой советской республикой. Ебанные оккупанты из Добровольческой армии пидараса Деникина в бессильной злобе точили зубы, пытаясь сорвать очередную советскую пятилетку, в ходе которой новая, молодая, республика, планировала расстрелять рекордное количество всяких пидарасов: русских там инженеров, врачей, учителей, да попов ебучих.
Которые, бляди, все никак успокоиться не могли, и болтали про то, что мол, агитировать грех.
Вспомнил самый старший товарищ бакинский комиссар, гражданин Никита, - а фамилия его была старый большевик и постоянно в бегах, потому он ее и не помнил, - про одного попа, да усмехнулся. Тот быдло в деревне собрал и все увещевал. Пиздел, мол, что агитировать, мол, это грех, в Библии осужденный. Называется, мол, грех содомский. Да при чем тут какой-то «содомский», если два старых товарища, два испытанных большевика, решат вдруг просто-напросто в жопу слегка потолкаться? Как рабочие — участники забастовки на ленском прииске, или жертвы расстрела мирного населения кровавым тираном Николашкой в день его блядского на хуй коронования. Пришлось пристрелить попа. Правда, сначала показали народу всю его гнилую, антиреволюционную сущность.
Впрягли пидара в телегу, и велели катать 26 бакинских комиссаров по селу.
Козлина держался долго, а когда уже не смог тащить телегу, пал на колени, как скот ебучий, и Арслан с Мойше глотку пидару перерезали. Специальным острым ножом, чтобы, значит, скот сильно не мучился. Причем в ходе революционного общения опытным путем товарищи Арслан и Мойше выяснили, что, оказывается, подобный обычай, есть среди обычаев многих прогрессивных национальных меньшинств Советского Союза. Которая объединяет все рабочие угнетенные классы против держимордного антиреволюционного скотского славянского так называемого большинства. Вот что значит, совместная товарищеская работа! Оказывается, русских резать так же полезно, как и в жопу пихаться: узнаешь много нового, революционного, всех нас объединяющего, думал товарищ Никита.
Сам-то он, хоть и из русских был, но очень прогрессивный.
Гордился прапрапрапрапрапрабабкой из татар!
Да и большую часть своей революционной борьбы товарищ Никита провел за границей, в передовом обществе западной Европы. Там ему сменили не только менталитет и правую руку, покалеченную на рудниках Москвы и Санкт-Петербурга ебаной царской России, но и левую руку, пострадавшую во время манифестации против запрета студенткам университета Казани брать на клык с песней «Смело товарищи к бою». Это все было в Женеве. Что было в Цюрихе и Лондоне, товарищ Никита помнил смутно, потому что, - как ему говорили, - ему на берегах туманного Альбиона еще и голову поменяли.
На более лучшую новую.
После этого, - проездом через Бухарест, где товарищу Никите поменяли и документы, и левую ногу, да еще и мошонку платиновую, почему-то с инициалами «В. Д.» пришили, - товарищ гражданин комиссар Никита попал в Москву. Где и сагитировал товарища Хаима, а тот товарища Льва, ну и так далее. И с тех пор все они всегда были вместе, и звали их двадцать шесть бакинских комиссаров. Почему — товарищ Никита и сам не знал. Помнил только, что на пограничном пункте в румынской Добрудже веселый человек с французским, почему-то, акцентом, сказал ему:
− Теперь ехать в Россию, - сказал он.
− Найти еще двадцать пять цыган, - сказал он.
− Ну в смысле преданных революционных товарищей, - сказал он.
− Всех трахнуть в жо... - сказал он.
− В смысле сагитировать, - сказал он.
− И двигаться в направлении города Тамбов, - сказал он.
− Но называться «двадцать шесть бакинских», - сказал он.
− Ну хуй с ним, пусть еще и «комиссаров», - сказал он, рассмеявшись.
− Все ясно, насекомое? - сказал он.
− В смысле, товарищ, верь, придет она, - сказал он.
− Короче, пиздуй, плешивый, - сказал он.
Помахал на прощание рукой, и исчез за широкими водами пограничной реки, Прут. Которая, почему-то, была довольно далека от Добруджи, и вовсе не была широкой. Но на все эти неточности в статье Большой Советской Энциклопедии про жизнь и смерть товарища Никиты и его 25 соратников, никто внимания не обращал. На Большую Советскую Энциклопедию вообще никто внимания не обращал. А ведь был интересный эпизод у товарища Никиты, когда он переходил Прут по хрупкому льду, рискуя своим революционным сердцем, которое тоже было чужое — сердце имплантировали в Гамбурге люди, постоянно повторявшие непонятное Никите слово «абвер».
− Иду я значит по льду, - рассказывал Никита позже товарищам.
− А тут значит сука на хуй из камышей блядь погранец пиздует, - говорил он.
− Прогрессивный румынский погранец, - говорил он.
− Не русский, значит уже плюс пять баллов по анкете, - говорил он.
− Ну и говорит мне, мол так и так, хуйло, стоять, руки за спину, - говорил он.
− Арестовал меня... жестко... - говорил он.
− Прямо на снегу... - говорил он.
− Молодые мы были... горячие... - говорил он.
− Я позже этот эпизод двум советским товарищам писателям рассказал, - говорил он.
− Товарищу Ильфу и товарищу блядь на хуй Петрову, - говорил он.
− Тот тоже Ильфы был, но чтоб их не путали, Петровым назвался, - говорил он.
− Ну и короче они, конечно, как всякие гуманитарии ебаные, - говорил он.
− Переврали все это, про бранзулетку какую-то добавили, - говорил он.
− Хотя при чем тут бранзулетка, ебаный их рот? - говорил он, пожимая плечами.
Потрескивали сучья в костре, тлели глаза очередного попа, заживо сожженного. Смотрели ребята из отряда на старшего своего комиссара жадно, боялись слово пропустить. Очень любили своего товарища Никиту все двадцать пять бакинских комиссаров. Особенно нравилось им, когда он за будущее Совесткой России рассказывал, про звездолеты расписывал, и про то, что всякий неполезный член общества сможет добровольно улететь на Марс, валить там ле... в смысле, покорять пространства новой, социалистической краснопыльной родины. Говорил даже, что, мол, яблони на Марсе появятся, и каждая будет «Интернационал» петь.
Причем на всех языках всех народов Советской России!
Ну, кроме русского, конечно.
… летели в небо искры, перекатывалась во рту картоха горячая, обжигала глотку, словно крепкий товарищеский хер. Хныкали где-то вдалеке дети педерастических крестьян тамбовских, у которых товарищи комиссары картоху и отобрали, папанек с маманьками саблями порубали, а дома пожгли. Замерзали, значит, детишки насмерть, но всем на то было по хуй: доброта и гуманность советского комиссара не позволяли никому из бакинских комиссаров добить щенков. Чтобы значит, ни один буржуазный пидар на ихних конференциях этих в Швейцариях не попрекнул Советскую Россию. Хотя, вспомнил товарищ Никита Швейцарию, особо никто и не попрекал. Еще до отъезда хуй к носу прикинули, и решили, что половину населения голодом поморить можно. Пущай их ебучая русская зима — зимушка-хуйня, восхвалениями которой остоебали эти баре-поэты, и ебучий негра Пушкин со своими морозом и солнцем и днем чудесным, - насмерть прищучит, смеялись товарищи.
Ели картоху, слушали жадно товарища Мойше.
Потому что теперь его очередь была за высокое рассказывать. Так 26 бакинских комиссаров порешили, перед тем, как карательный отряд из Москвы вышел. Что, мол, дабы не погрязнуть в делах, копоти и гаре революционной сажи, каждый вечер, - чтобы не случилось, - будут садиться у костра, петь «Интернационал», критиковать ебучих русских держиморд, и рассказывать друг другу за Высокое. Сегодня товарищ Мойше доклад за поэта Багрицкого делал. За трудовую его жизнь и выдающееся творчество.
− Представляете, товарищи, - говорил Мойше, сверкая глазами из-за пенсне.
− Поэт этот настолько угнетенный был при старом режиме, - говорил он.
− Что он даже не то, чтобы там из староверов был, или из трудящихся евреев, - говорил он.
− .. из угнетенного калмыцкого меньшинства или прогрессивного украинского народа, - говорил он.
− Товарищ Багрицкий вообще не человек был! - говорил Мойше.
− Он баклажан был! - говорил Мойше.
− И так по спискам и числился! - говорил Мойше.
− Не имел права ни на что в ебучей России, - говорил он.
− Даже права голоса не имел! - говорил он.
− Баклажан же! - говорил он.
− К счастью, после великой сицилистической революции, - говорил он.
− Даже баклажаны получили право в новой советской России, - говорил он.
− Право голоса и возможность получать высшее образование, - говорил он.
− Вот и расцвел талант товарища баклажана Багрицкого, - говорил он.
− А почему Багрицкий? - спрашивал он, и прищуривался, копируя Ильича.
− А потому что говорят залупа багровая, как баклажан! - говорил он.
Смеялись ребята революционной шутке. Затихало вдали хныкание детей педерастических тамбовских. Замерзали они под утро, чтобы своей нелепой рабской смертью подтвердить неумолимое диалектическое развитие революционных процессов в одной отдельно взятой разграбленной - в рамках визита продотряда - деревне. Рыгали товарищи, картохи наевшись. Товарищ Мойше доставал из кармана газетку со стихами товарища баклажана багрицкого. Читал:
− … ебаный в рот... - сказал он
− Про ебаный в рот было, - сказал товарищ Егор.
− Так это стандартное начало всех стихов товарища багрицкого! - сказал Мойше.
− Кхм... - сказал, стыдясь, товарищ Егор.
Мойше откашлялся и начал:
ебаный в рот... Ильзе, эти стихи для тебя...
помню ты гимназистской была
папа твой банкир и кантор был, а бабка костюмы шилА
ты носила косы, сплетенные на макушке, как царица
про которую позже нарисует острую карикатуру советский кукрыникса
твоя белая кожа, твои нежные руки, твои бледные ляжки
- от все этого хуй у меня был натянут, словно подтяжки...
но ты не замечала меня Ильзе, дочь богатых евреев
ты просто шла в свою ебаную школу, чтобы стать умней Маккавеев
ты шла за знаниями хотя все ,что тебе было нужно - мой крепкий хуй
он качался вдали, как на кичмане одесском ярко-крашенный буй...
но твой папаша-шлемазл присмотрел для тебя жениха
ебаного скрипача, который увез бы тебя в сэ-шэ-а
вы говорили что мол нету никаких у нас тут перспектив
кроме учиться, диплом получить — никаких иешив!
но я сказал тебе, Ильзе, зуб пацана на хуй даю
что уже завтра будешь крутиться у меня на хую
мы старый мир разрушим до основанья
у меня были к тому разговору за твое будущее основанья
я уже слышал по революционному телеграфу
что отныне Россия принадлежит не барону не графу
а честному труженнику еврею, как я
так что уже назавтра ты вертелась на... правильно, головке от моего хуя!
твой папаша банкир был нами на двери кабинета распят
а жениха скрипача ловкача мухача
мы утопили с причала, да, чуть сгоряча
но ему не было скучно — дно морское в ту ночь поросло
целым лесом ебучего утопленного офицерья
а когда твой папаша сказал как же так баклажан
ведь мы с тобой блядь крови одной овощной
я сказал ему извините Абрам Муфасаилович ничего личного
или там блядь на хуй сверхобычного
я конечно понимаю что вы порядочный одесский поденщик
но когда есть что пограбить и кого отъебать -
то вы для нас сразу русский погромщик!
он сказал напоследок: ну хотя бы тогда уже девку в жены бери
а я сказал: да на хуй мне теперь эта ваша жидовка?!
посмотрите на мою революционную головку!
я теперь не баклажан, я теперь поэт — Багрицкий
как хуила Пушкин там, или Державницкий...
ну вы понимаете за что я имею вам сказать.
я мог бы с папашей долго болтать
но он подох от потери крови, как бабка -
ее зарубил наш правофланговый, старый рубака
его звали Иван, по фамилии Иванов
он тоже стряхнул с себя тяжесть оков
вообще-то он был ебучая русская держиморда
но когда было пограбить что и поебать
он сразу становился нам как революционный нацменов брат
в общем, после революции Россия и правда преобразилась
засияла, заблестела и залоснилась
… плясали в глазах у ребят-комиссаров отблески пламени. Смотрели они в огонь задумчиво, переживали про себя снова и снова трагедию парня-революционера, который много лет отказывал себе в товарищеской ебле с дочерью проклятого ростовщика на том лишь основании, что паренек с рабочей окраины ей не нравился... Смахивала слезу Циля. Целовал ее в щеку по-товарищески Никита. Расстегивался Арслан. Громоздилсся на них сзади Иосиф. Но нет, не сегодня, не сегодня, знал товарищ Никита. Ведь у него с собой инструкции были. Из Центра полученные. Где, правда, центр, Никита не знал. Просто в кармане кисет нашел.
Там табак был, и бумажка с инструкцией.
И подпись.
«Не выебывайся, гнида, а то как свинтили тебя по частям, так и развинтим. Пиздуй сука на восток, в указанном направлении. Целуем, обнимаем, Товарищи».
Товарищи и правда шутить не любят, знал товарищ Никита. Так что сегодня, - знал он, - все двадцать пять бакинских комиссаров выполнят свое последнее предназначение. Сказал:
− Ребята, товарищи, не сегодня, - сказал он.
− А ну застегнулись все на хуй, быстро, - сказал он.
− Сегодня, ребя, у нас задание, - сказал он.
− Коммунистическое, как Ильич завещал, - сказал он.
− А потом можно про литературу доклад сделать? - спросил вдруг новенький, заместо убитого товарища Ибрагима взятый.
− Какой доклад, Димка? - сказал товарищ Никита.
− За книгу товарища Шолохова имею сказать, - сказал Димка Зильбертруд.
− Изучив тщательно все тома его кондуита, - сказал он.
− Пришел я к выводу, что никакого блядь шолохова нет, - сказал он.
− И что все его так называемые книги написаны другим автором, - сказал он.
− Предположительно, мной, - сказал он.
− Хорошо, товарищ, - сказал товарищ Никита.
− Но после, - сказал он.
− А сейчас выступаем, - сказал он.
− Оружия не брать, лязгает, - сказал он.
… несколько часов бродили молчаливые фигуры по расстрельному полю, где днем тупорылых крестьян постреляли.
Громоздились друг на друга, то собирались, то разбирались...
Это двадцать шесть бакинских комиссаров — это если с товарищем Никитой считать, - выполняли гимнастические фигуры.
Сначала собрались в огромную пятиконечную звезду.
Потом выложили своими именами лозунг.
«Слава национальным меньшинствам СССР и пусть ебутся в ро...» - а дальше тел не хватило.
Потом выложили «Пятилетку в четыре года», потому что на «Эликтрификацию в каждой отдельно взятой семье» опять тел не хватило. Составляли кубы, круги, символы какие-то непонятные. Вспотели, взмокрели все. Хорошо, у каждого по комбинезону спортивному было, потому что товарищ Никита выдал. Вопросов никто не задавал. Все помнили, что товарищ бакинский комиссар, которого новичок сменил, Зильбертруд, как раз потому и выбыл, что как-то вопрос задал. А товарищ Никита, сколотивший легендарный отряд «26 бакинских» - ну в смысле комиссаров — на вопросы реагировал нервно. Левая рука за шашку бралась, правая за пистолет. Голова начинала на непонятном, - вроде английский, а может и японский — языке говорить, ругательства выкрикивать...
Так что комиссары старались на расстрельном поле до утра молча.
Может, то обряд какой революционный, думали они, призванный сохранить и укрепить все великие достижения Советской Сицилистической России. Ну там, право на свободную взаимоагитацию среди мужчин, запрет на право на высшее образование погромщику и держиморде — русскому горожанину, - и тому подобные прорывы.
… Последней фигурой, которую комиссары сделали, была огромная пятиконечная звезда в круге. Ее товарищ Никита велел выстроить точно по инструкции. Было это перед самым рассветом, и как раз на небе загорелась кроваво бесстыжая потаскушка, товарищ Венера. При царском режиме она работала мифической проституткой, а в Советской России получила право стать передовой, революционной звездой и комсомолкой. Висела она низко, словно тянуло ее к знаку, комиссарами выложенному. Тут и товарищ Никита в центр круга — прямо на голый живот товарища, - встал. Сам разделся.
Руки к небу протянул, и сказал по бумажке, стараясь попасть слово в слово:
здравствуй товарищ Сталин, я пишу тебе письмо
про то что больше нету сил смотреть на говно
вонючее блядь на хуй говно средней полосы
и где твои усы...
я пишу тебе письмо, про то, что больше нет сил
про то что крови я запил, и в эту ночь отлил
но не забыл тебя и твои усы...
про то что телефон звонил, хотел чтобы я встал
оделся дверь открыл, побледнел и задрожал
и увести себя бы дал
и десять лет без переписки суд бы мне впаял.
Но только я его послал, сказал что болен и устал
а он мне сапогом в ебало дал...
я-а—а-а-а, жду ответа.
больше надежд, блядь на хуй, нету.
скоро кончится Это.
и начнется...
тра-да-да-да-та-та-тадададада
тра-да-да-да-та-та-тадададада
тридцать седьмой.
а с погодой повезло: дождь так и полил
и хлор что мы распылили над деревней не прибил
и всех крестьян-пидарасов как и надо поморил
хотя по радио сказали, жарко будет даже нам
ну, лет через двадцать, году примерно в 37-м
но пока нам сухо и тепло, хоть я боюсь пока.
и где твои усы.
а в общем весело живем, хоть и кровь за окном
пулемет блядь сломался, и приходится штыком
я сижу в тишине, чему и рад вполне.
за окном идет стройка, рабы роют канал
вот с вышки ебнули в скотину: лег? а, нет, побежал!
и закрыт ресторан, семьдесят целых лет
остыл в «Яре» обед
и заказчик блядь мертв
мертв блядь на хуй официант
и только мы живем
и где твои усы...
я-а—а-а-а, жду ответа.
больше надежд, блядь на хуй, нету.
скоро кончится Это.
и начнется...
тра-да-да-да-та-та-тадададада
тра-да-да-да-та-та-тадададада
тридцать седьмой.
… а о том, что дальше случилось, знал только мальчик из деревни Шарово, Тамбовского уезда, несчастный немой пастушок Егорка Шнырякин. Папку его с мамкой газами потравили в ту ночь, а сам он, - сестренку полудохлую в хлеву оставив легкими плеваться и исходить, - убежал в поле. Где и спрятался в ямке, аккурат по соседству с той, где двадцать шесть бакинских комиссаров, голые, пятиконечной звездой легли, а самый старшой среди них, - тоже весь голый, - посреди встал и речи какие-то непонятные небу читал. Сашка, дрожа, с землей слился, да потом вдруг почуял, что и земля дрожит. Поднял голову, и увидал.
… опустились небеса на землю.
И звезда, - наглющая блядина Венера, - бесстыжей бабой оттуда спрыгнула.
И заделал ей товарищ Никита своим революционным — приделанным в Парагвае — болтом.
И начал у ней живот пухнуть, и уже сей же час воскричала блядина, и извергла на землю рогатое существо, пускавшее ветры ураганами и изрыгавшее слова, значения которых Сашка так до конца жизни и не узнал. После чего светящаяся баба словно в тумане растаяла, а комиссары все под ударами лап новорожденного попадали. И встал младенец и вырос в считанные минуты в статного, хладного, красивого мужчину с ледяными глазами и красивыми усами. И пошел, - голый весь, но с шинелью в руках, - к окраине поля, едва ногой Сашку не задев. Остановился, нагнулся, и пристально Сашке в глаза посмотрел. Сказал вдруг:
− Это была проверка не на русской почве, а на международной, это была проверка огнем и мечом, а не словами, это была проверка в последней, решительной борьбе.
Затрясло Сашку, но чудной человек уже уходил. Скоро совсем пропал. Даже следов не осталось.
Трава за ночь замерзла, и как камень была.
Под людьми не гнулась.
КОНЕЦ
Deleted comment
December 10 2012, 12:33:19 UTC 6 years ago
December 10 2012, 14:23:21 UTC 6 years ago
December 10 2012, 14:45:51 UTC 6 years ago
http://krylov.livejournal.com/2789520.html
December 10 2012, 15:33:42 UTC 6 years ago
но что толку спрашивать с меня за время? это не ко мне вопросы.
December 10 2012, 15:39:47 UTC 6 years ago