ЧЕЙ ДЯДЯ НАПОЛЕОН?(новый рассказ): blackabbat

- Анжела, - сказал я.
- Володя, - сказала она.
- Анжелушка, - сказал я.
- Володенька, - сказала она.
- Анжела Анатольевна, - сказал я.
- Владимир, - сказала она.
- Анжелаааааа, - сказал я.
- Влад, - сказала она.
- А вот это уже неправильно, - сказал я.
- Влад это от Владислава, - сказал я.
- Тот, кто славен, - сказал я.
- А я Владимир, - сказал я.
- Тот, кто владеет всем миром, - сказал я.
- Так владей мной, малыш - сказала она.

Я так и сделал.

… После этого оглянулся. Повсюду на столах, которыми был заставлен почти весь кабинет, кипели какие-то растворы, фи-зи-о-ло-ги-чес-ки-е жидкости, а из пробирки с пузырящимся раствором вырывались дым и пламя. Все здесь напоминало обстановку в научной лаборатории профессора Нимнула, главного злодея “бондианы” моего детства, мультипликационного фильма “Чип и Дейл спешат на помощь”. Того самого, в котором два хомяка, сбежавших из зоопарка в Нью-Йорке, организуют Контору вроде ФБР и начинают спасать мир. И того, который я смотрел вплоть до восьмого класса, когда нам начали преподавать химию и в моей жизни появилась Она. Анжела, Анжелушка, Анжела Анатольевна..

Невысокая, прекрасная, всегда ухоженная и в туго обтягивающей юбке, она заставляла вожделеть одним лишь видом себя.

Я так и написал в своем первом романе, который, конечно же, посвятил ей.

“Невысокая, прекрасная, всегда ухоженная и в туго обтягивающих юбках, она заставляла вожделеть себя одним лишь своим видом...”

Конечно, все персонажи в тексте были вымышлены, а совпадения и все такое - случайными. Анжелу звали в романе Анджелой, с ударением на “а” и английским прононсом, а главного героя - Энтони. Он учился в привелигированной школе для британской молодежи, по ночам выбирался из общежития колледжа, чтобы выполнить кое-какие секретные поручения МИ-6 за своего отца-алкоголика - спившийся Бонд, я был горд своим новшеством, - и был влюблен в Анджелу. Которую хотела вся школа, и которую на первом ряду просили помочь с примером, чтобы второй ряд мог насладиться видом ее бедер, после чего с примером не получалось у кого-то на втором ряду, и наступал черед блаженства первого ряда... Анджелу, носившую неизменно приличной длины, - но чуть более тесноватые, чем следовало бы, - юбки...

Помню, именно эта деталь вызвала наибольшее недоверие Андже... ну в смысле Анжелы Анатольевны.

- То есть как это узковатые?! - сказала она, прочитав конфискованную у меня рукопись.
- Да я, если бы ты знал, шью юбки у... - сказала она имя самого известного модельера нашего города.

А так как это Кишинев, то вам нет никакой необходимости знать это имя. Каким бы оно ни было, это всего-навсего модельер из Кишинева, что уже само по себе смешно и неважно, не так ли? Так что и я пропустил имя мимо ушей, и покраснел от волнения, глядя на колени Анжелы. Она слегка постучала пальцем по столу. Эхо отозвалось в кабинете, потому что он был пустым. Она оставила меня после уроков, когдаз аметила, как я смотрю тайком что-то в рюкзаке.

- Поначалу я решила, что это порножурнал, - призналась она позже.
- А потом, что там бутылка вина... ну или еще что в этом роде, - сказала она.

Но это было не вино и не журнал, а просто тетрадка, которую она конфисковала, чтобы прочесть, бросая на меня внимательные и смешливые взгляды... О, я чувствовал себя святым Себастьяном, а ее взгляды - раскаленными стрелами язычников, которыми расстреляли бедолагу... Одноклассники хихикали. Конечно, это были вовсе не респектабельные ученики Итона в пиджаках и галстучках, готовые перейти в Кембридж. Обычная молдавская школа в 1992 году: учителя, которые не получали зарплату по году, ученицы, мечтающие стать проститутками и, почему-то, экономистами, и ученики, которые уже начали практиковаться в вымогательстве, мелком грабеже, и которых ждал юридический факультет. Ну, тех, кто выжил. Так или иначе, а я был не такой как все. Тонкий, ранимый, чувствительный... Проще говоря, алкоголик. Ну, или как сказал учитель физики, “наш мальчик имеет непростую душевную организацию”. Конечно, физик был еврей и его - конечно же - уволили во время подъема национального самосознания. Новый директор школы, пожилая молдаванка, которая не снимала меховой шапки даже в кабинете, так и сказала:

- Гребаный жид, - сказала она.
- Пусть уебывать, - сказала она.
- А железные яйца стукать и молнию пущать мы тут и сами сможем, - сказала она.

Гребаный жид уебал, железные яйца из кабинета опытов украли - ну как, два украли, а один поломали, - и физику мы продолжили изучать уже только в теории. Как и многие другие предметы, преподавать которые был некому: из Молдавии уебал не только проклятый жид-физик, но и несколько проклятых гребаных русских, пара поляков, и бывшая директор-немка. Но значения это не имело: как и все, кому за 14, единственное, чем мы интересовались, была ебля. Так что все эти душные моменты с национальным самосознанием и тому подобной ерундой особо не зафиксировались у меня в памяти. Тем более, что новая директор оказалась вполне доступной для переговоров и мы поняли, откуда у нее берутся деньги на ондатровые шапки...

- … таешь, - сказала Анжела.
- А? - сказала я.
- Перестань пялиться на мои колени, - сказала она, не пряча, почему-то, колени.
- О чем ты мечтаешь? - сказала она.

Я сглотнул. Анжела сидела передо мной на столе, закинув ногу на ногу. Ее шикарные ляжки сводили меня с ума. Наш спортивный класс как раз расформировали - уебать пришлось и тренеру-эстонцу, и вообще, кажется, из Молдавии происходила эвакуация всего мало-мальски стоящего, - и сил и энергии во мне было хоть отбавляй. Я бы вполне мог сделать романтичное предположение, что мое тело скучало по спорту. Но оно, конечно, скучало не по нему. Тренер, сволочь, увез свою дочь, с которой у меня был роман и с которой мы начали трахаться. И которую я забыл, увидав колени Анжелы...

- … ять отключился, - сказала она.

Я встряхнул головой. Ноги Анжелы в колготках - а может... о, Боже... чулки?! - сводили меня с ума. И она, как нарочно, просто сунула мне свои колени под нос. Я приложил все усилия, чтобы перевести взгляд на окно. Потом на ее глаза. Она улыбалась.

- Ну, Энтони, - сказала она.
- Издевается, сучка, - подумал я.
- Да это вовсе не... - сказала я хрипло.
- А знаешь, мне понравилось, - сказала она.
- Даже удивительно, с виду обычный мальчишка, - сказала она.
- И на тебе, пишет книжки, - сказала она.
- Творческий! - сказала она.
- Для пацана четырнадцати лет... - сказала она.
- Хррпрпрпроп, - просипел я, подразумевая что-то вроде “ мне почти пятнадцать”.
- Типа настоящий мужчина, - сказала она.
-Уфссссссс, - просипел я утвердительно.

Она встала со стола, взяла меня за руку и приложила к груди. Я не почувствовал ее сердца, потому что мое билось так сильно, что отдавало и в руки. Анжела улыбнулась.

Обняла меня и поцеловала в губы.

… когда спустя несколько месяцев в кабинет случайно ворвался преподаватель физкультуры, скандал был дикий. Дело было, разумеется, не в приличиях и не в том, что я был ученик, а она - учительница. Просто долбанный физрук был влюблен в мою Анджелу, мою шикарную Анджелу с ударением на первую “а” и потрясающими, соблазнительнейшими, лоснящимися, тугими, нежнейшими, бархатистыми ляжками. Господи, да я даже не помнил потом, какая у нее грудь, потому что, - стоило мне подумать об Анжеле, - как передо мной возникали ее ляжки...

Как оказалось, не только передо мной.

- Ну что гаденыш, - сказал физрук.
- Звездануть тебе пару маваши, или обойдемся одним гири? - сказал он.
- А может долбануть тебе макияри-ваши, - сказал он.
- А, мурло? - сказал он.

Конечно же, наш учитель физкультуры - как и все учителя физкультуры в лихих девяностых, - преподавал карате по вечерам. В спортивном зале школы, где на покосившихся досках три десятка дураков, поверивших в чудодейственную силу нунчаков и прочего китайского говна, - ими был забит тогда телеэфир, - корячились джеки-чанами. Само собой, среди них был и я. Правда, потом забил и вернулся в секцию бокса, а к каратистам заглядывал только, чтобы принять участие в показательном спарринге и завалить кого-то из них нокаутом. Это бесило Учителя, как он просил себя называть, и он только и искал повода меня отмудохать. Тут-то и подвернулась Анжела. Шикарная Анжела с ляжками-обольстительницами и белоснежной задницей - о, эта белая полоса контрастирующая с загаром... - и с темным провалом посреди. Как раз туда уставился физрук, когда вошел в кабинет после уроков, где Анжела скакала на мне, выпятив задницу в направлении двери.

Глядя в шоколадную воронку ее задницы, влюбленный молодой физрук почувствовал, что значат пропасти отчаяния.

- Так что мурло, дать тебе пиздюлей сейчас, - сказал он.
- Или придешь в зал и сразишься на татами? - сказал он.
- Бля… почему я должен? - заныл я, матерясь от испугу, чтобы он принял меня за крутого мужика и не прибил на месте.
- Ты, чмолота, пора показать тебе, что карате круче бокса, - сказал он.
- Еще бы бля, - сказал я.
- При разнице в весе в 40 килограммов, - сказал я.
- Ссышь, чмо, - сказал он.
- Значит, буду убивать тебя сейчас, - сказал он.
- Ну вы особо-то не залупайтесь, - сказал я.
- А то я дяде пожалуюсь ои н приедет на разборку, - сказал я.
- А кто твой дядя, а? - сказал он все еще угрожающе, но я увидел в его глазах сомнение.
- Он что бля Наполеон? - сказал он.
- Конечно, - сказал я.
- Мой дядя Наполеон, - сказал он.
- Проверь, он тебе такой Аустерлиц организует, - сказал я.

Он снова посмотрел на меня с сомнением.

В то время любой задрот мог оказаться внучатым племянником Того Самого Васи Темного с Нижней Ботаники, Китайца с Верхней... Город кишел настоящими и мнимыми родственниками легендарных персонажей городского фольклора. Все эти Васи, Китайцы, Могилы и Кислые были городу вместо Бетменов и Суперменов. Никто их не видел, - а если кто и видел, то мельком, и Вроде, - но все о них говорили. “Вчера видели Кислого, поздоровкались”, “Могила ему как хряснет по ряхе”, “Вася с Нижней Ботаники приехал и перетер”. Иногда казалось, что скоро про них всех выпустят комикс.

- Значит ссышь и прячешься за дядюшку?! - решил физрук сыграть на моем достоинстве.

Бедняга не понимал, что никакого достоинства у меня не было. В плане морали я был - и остаюсь - совершенно неразборчивым. У меня морали меньше, чем у дверной ручки. Словосочетание “Достоинство пацана” вызывало у меня только смех. Достоинство и Мужество... Я достаточно навидался этого говна в спорте, чтобы продолжать верить в него и теперь.

- А самому слабо постоять за себя, - сказал он.
- За свою бля девушку если уж ты сука ее так любишь?! - сказал он.
- Слабо бля гандон бля? - сказал он.

Мы стояли на школьном стадионе, через который я как раз пытался сбежать с урока физики - теория, теория, одна теория, - и мне приходилось действовать в обстановке форс-мажора. А в таких случаях, знал я, всегда надо дать человеку то, чего он хочет. Ситуация была нервная. Анжелу таскали к директору и в РОНО, нам запретили видеться, вся школа была, как сказала директор-молдаванка, - плохо знавшая русский язык, - скандалитизирована. Только побоев от физрука-каратиста мне не хватало.

- Ладно, - сказал я.
- Я приду, - сказал я.
- Пять раундов, гаденыш, - сказал он.
- Можешь даже надеть облегченные перчатки и взять нунчаки, - сказал он.
- И напиши завещание, - сказал он.

Я, оборачиваясь, побежал в пивную. Там уже стоял у столика второй учитель физкультуры, пожилой карлик-альбинос, которого в нашу школу перевели из колонии для несовершеннолетних. Он там щупал девок и его за это наказали. Перевели в нашу старую добрую школу. “Легенда русского среднего образования Кишинева”. Почему это ебнутое на всю голову заведение называли легендарным, лично мне было непонятно. Может быть, все дело в плохоньком любительском театре, который они открыли лет 30 назад и все надрачивали на него да надрачивали? Или в чрезмерно большом количестве евреев, которые учились здесь физике, чтобы стать учителями физики и учить других евреев физике, чтобы они пошли в учителя физики и... ? Не знаю... Из театрального класса меня исключили быстрее даже, чем из спортивного. А физика мне не давалась, потому что учитель не был красивой женщиной.

А я в ту пору не интересовался ничем, кроме женщин.

Карлик кивнул мне и сделал вид, что мы незнакомы. Я взял себе два пива сразу, и постарался выпить их как можно быстрее. Ведь впереди был урок русского языка и литературы, а это было невыносимо. Карлик-физкультурник выпил свое пиво, и ушел.

Я огляделся. Низкие потолки, потресканная штукатурка, три столика и захарканный пол. Настроение испортилось. Но не из-за вечернего спарринга, о, нет. Разумеется, я вовсе не собирался идти - как тогда говорили - “на стрелку”. Как и всех чересчур крутых мужиков, физрука - кстати, действительно хорошего каратиста, - подвела вера во все Настоящее и Мужское. Он вел себя так, как должен вести себя мужчина в представлении мужчины, которому важно выглядеть мужчиной. И думал, что я отвечу взаимностью. Но мне не хотелось выглядеть мужчиной и сохранять достоинство.

Мне просто хотелось трахаться, пить алкоголь и держать свою задницу в целости и сохранности.

Так что вечером я купил две бутылки белого и подкрался к спортзалу, подсмотреть в светящиеся окна. Физрук бегал по доскам в долбанутом белом халате, которое они называют кимоно, и психовал. Он действительно ждал меня тем вечером! Вот кретин! Это было так смешно, что я давился от хохота и чуть не упал с дерева, на которое залез посмотреть, что там происходит в зале.

- Осторожнее, малыш, - сказала она снизу.

И вот тогда-то я в самом деле упал. Правда, небольно, потому что пьяным всегда везет. Анжела помогла мне встать, отряхнуться от листьев - был февраль, но в том году снег так и не выпал, - и посмотрела в глаза, улыбаясь.

- Пьяяяяный малыш, - сказала она, улыбаясь.

Конечно, только сейчас я понимаю, что и она была пьяна. Но тогда я был 14-летним мальчишкой, который прилично косел от литра сухого, и понятия не имел, как выглядит пьяная женщина, если речь, конечно, не шла о стадии полной “отключки”. Анжела взяла мою голову обеими руками и поцеловала в губы. Это было так… сладко. Мы как будто давили двумя языками одну винную ягоду и из нее в наши рты все лилось да лилось да лилось да лилось... белое, холодное, ослепительно свежее и ослепительно белое - словно кости павшего животного, обглоданные Солнцем, - вино.

- О, если любишь ты меня, - сказала она.
- Женись на мне без промедленья, - сказала она.
- Любовь не может ждать ни дня, - сказала она.
- Она не терпит промедления, - сказала она.
- Видишь, малыш, - сказала она.
- Даже твоя развратная наставница, - сказала она.
- Не лишена любви к прекрасному слогу, - сказала она.
- Ну то есть, высокому, - сказала она.

Покачнулась, - я по неопытности списал это на каблуки и землю, - взяла меня за руку и повела к себе домой. Странно, мы трахались уже почти полгода а я все еще чувствовал, как сердце молотом выбивает мне в уши кровь, стоило ей взять меня за руку.

- Слушай... - сказал я.
- Ну то есть слушайте... - сказал я.
- Давайте... ну давай... в смысле... - сказал я.
- Поженимся? - сказал я, удачно избежав обращения на “ты” или “вы”.

Она, вместо ответа, остановилась, обняла меня сверху, со ступеньки подъезда, и снова поцеловала. В темноте - света в городе почти не было - мы ввалились в ее квартиру, и она защелкнула дверь. Так я впервые попал к ней домой.

- … кто там?! - каркнул старческий голос откуда-то из других дверей.
- Это я, мама, - сказала Анжела, смеясь беззвучно и держа у моих губ палец.

Много позже я посчитал, сколько ей лет должно было быть тогда. Не больше двадцати двух. Господи Иисусе, думаю я иногда, лежа на диване - пьяный, усталый, промотавшийся, с бутылкой на груди, - да я уже почти два раза по столько прожил, мать вашу, да я же... Анжела втащила меня в свою комнату рывком, и, не включая свет, продолжила целовать и толкать к кровати. А может, дивану? Я не знаю. Комнату при свете я так и не увидел, потому что она вытолкала меня под утро, когда еще было темно.

- Нет, правда, - шептал я.
- Давай поженим... - шептал я.

Она хихикала,тоже что-то шептала, и мы возились под одеялом, - топить в городе еще не начали, - а потом нам стало жарко и мы его сбросили.

- У нас нет пре... - сказал я.

Она деликатно постучала меня пальцем по плечу и я понял, что это не проблема. Конечно, понял неправильно - она всего лишь имела в виду, чтобы я сделал это не в нее. Но после первого раза было уже все равно. Так что она и заморачиваться не стала. Сказала просто, - когда мы лежали и шепотом обсуждали грандиозные планы на будущее - знаю ли я какие-нибудь стихи.

- Конечно! - сказал я.
- Скажи еще что ты сам пишешь, - сказала она.
- Конечно пишу! - сказал я.
- Давай, - сказала она.

Я стал импровизировать.

- До свидания, друг мой, до свидания, - сказал я.
- Милый мой ты у меня в груди, - сказал я.
- Предназначенные расставания, - сказал я.
- Сил нам не оставят впереди, - сказал я.
- Это я сам написал, - сказал я.
- Ну, как? - сказал я.

Ей понравилось и она меня вознаградила. А потом еще. И еще. А в пять утра, - не рассвело, потому что еще не пошел дождь, - она вытолкала меня на лестничную клетку. Правда, перед этим еще поцеловала. Велела пойти учиться.

… в тот же день я узнал, что скандал замяли. Конечно, это потребует от всех сторон конфликта - объяснила мне директор, - определенных жертв.

- Мы твоя не исключать Лоринков, - сказала она.
- По крайней мере этот раза, - сказала она.
- А так допиздишься, - сказала она.
- Но вернемся к баранам, - сказала она.
- Анжела Анатольевна переходит в другой школу, - сказала она.
- Обязаться твой не видеть не звонить не совокуплять, - сказала она.
- Твой учиться хорошо, не хулиганить не прийти пьяный урок, заебать уже, - сказала она.
- Тоже Анжела не искать, - сказала она.
- Другая школа другой район, - сказала она.

Другой район в те годы - и мира, 90-ее, и в мои, 14 лет, - был чем-то вроде другой планеты.

- Твоя искать Анжела, неприятности она получать, - сказала директор.
- Анжела искать твоя, получать ты проблема, - сказала она.
- Круговой порука как большевик сраный, - сказала она.
- Их всех разоблачать свобода дуть, - сказала она.
- А? - сказал я.
- Свобода на улица - сказала она.
- А? - сказал я.
- Какой планеты твой жить? - сказала она.
- 1992 год, война Приднестровье, независимость, митинг, свобода гласность перестройка дефицит Сахаров павлов рубли на хуй приставил к горлу ножик мешок постриженный под ежик оккупант русский домой-домой новай валюта лей толчки и рынки Огонек прожектор в пизду перестройка маршрутка как транспорт граница появляться жвачка Сникерс пива в банка..? - сказала она.
- А? - сказал я.
- Животный, только ебля думать, - сказала она.
- Уйти с глаз моих, - сказала она.

Я подчинился.

Вышел на улицу - хотелось курить, - и понял, что в этот день мне стукнуло 15. Дожить бы до 20, подумал я. Хотя нет, не хочу умирать стариком, подумал я. Прикурил “Пьер Карден”. Кивнул знакомому дзюдоисту - ровесников мы делили по районам и видам единоборств, которыми они занимались, - и угостил сигаретой и его. Поймал ненавидящий взгляд директрисы из окна и отошел на пару метров от школы. Почувствовал, что постарел.

… В доме Анжелы телефон никто не брал несколько недель, хотя я звонил и часто. У меня ухо распухло от тяжеленных трубок телефон-автоматов, которые тогда еще работали. Но все это не имело смысла - она просто не брала трубку. Видимо, боялась что у меня будут неприятности и берегла меня до конца. Стоило ли идти на это? Не знаю. Все равно меня исключили, - я не удержался и украл сумочку директриссы, в которой увидел собранную ей со взяточников-учителей месячную дань, - и терять мне было нечего.

Вопрос лишь - только ли это ее удерживало?

Или она просто не хотела меня видеть?

Чтобы выяснить это, я в очередной раз поступился отсутствующим достоинством и подкрался к ее дому. Где встретил, почему-то, физрука-каратиста. Он стоял под деревом, тоже смотрел на ее окна, и курил. Ну и ну, подумал я.

Физрук заметил меня и подозвал - просто поманил пальцем, - и я подошел. Если бы он сказал что-то вроде “ебаный блядь на хуй рот сука жду тебя вечером на татами” или начал драться, я бы даже попробовал сопротивляться или в позвонил дяде, который в самом деле был при наших криминальных Бетменах кем-то вроде помощника Робина.

Но физрук просто посмотрел на меня устало и сказал:

- А, племянник Наполеона, - сказал он.
- Проходи мимо, - сказал он.

Я повернулся и ушел.

… физрука после этого я видел в городе несколько раз. Как и все невероятно крутые каратисты 90-хх годов, в 2000-е он стал охранником. Сначала -подземного перехода, потом какого-то банка. Последний раз я видел его - в бушлате, вязаной шапочке и с резиновой дубинкой охранника, - у входа в какой-то помпезный офис. Он поймал мой взгляд, узнал меня, и поднял подбородок: может, хотел поздороваться, может - в очередной раз проявить мужское Достоинство.

Но я хорошо помнил то, что он сказал мне 20 лет назад.

И просто прошел мимо.

Анжелу я после всего видел один только раз. Но раньше, чем его - как только поступил в университет. Она стояла на остановке автобуса в чужом мне районе, - я открывал для себя мир вечеринок и прелесть ночевок в незнакомых местах, - с обесцвеченными волосами, и выглядела уставшей. На пальце я увидел кольцо, - должно быть они поженились, - под глазами у нее были синяки. Но Анжела выглядела все равно самой красивой женщиной в мире.

Да она такой и была.

Ляжки у нее были все такие же ослепительно-сочные.

Я постоял немного, любуясь. Смотрел то на ее ноги, то в глаза. Она молча смотрела на меня. Потом приехал ее автобус и она поднялась по ступенькам наверх. И уехала, глядя на меня из-за стекла. Только после того, как автобус отъехал достаточно далеко, я побежал за ним . Она смотрела на меня и улыбалась. А я бежал, пока не выбился из сил. Но автобус уехал уже совсем далеко и я бы никак не смог догнать его.

Так что мы ничем не рисковали.

КОНЕЦ