… Пламя под плитой вспыхнуло еще сильнее, мясо зашипело. И я вдруг услышал, о чем именно оно шипело.
- Белый снег, серый лед, - шипело оно.
- На растрескавшейся земле, - шипело оно.
- Одеялом лоскутным на нем, - шипело оно.
- Город трада-да-да-да, - шипело оно.
Когда до меня дошло,что мясо поет, и поет песню кумира всех перестроечных старшеклассников, певца Цоя, я уже стоял у дверей, с большой коробкой, в которой было много маленьких коробочек, палочки, салфетка, и три маленьких пакетика со специями. Сзади напирала очередь.
Пришлось возвращаться снова и снова.
… каждый раз, когда я становился напротив повара и следил за тем, как он готовит, его еда начинала напевать. Но все мои попытки узнать, чтобы это значило, были безупешны. Корейцы не понимали никакого языка, кроме корейского, а его-то я - конечно, Случайно, - и не выучил. Язык жестов они тоже не понимали, решительно. Но почему тогда их еда напевала по-русски? Может быть, все дело в эффекте чревовещателя, решил я. И сходил в этот ресторанчик аж три раза за день. Смотрел на еду, и слушал, как она поет. Пела, она почему-то, исключительно Цоя.
- После красно-желтых дней, - пел кабачок.
- Начнется и кончится зима, - включалось нарезанное соломкой мясо.
- Горе ты маааае тууууман, - подпевала им савойская капуста.
- Ниии пичалься гляяяди веселееееей, - завершал имбирь.
И даже интонации у них были такие же плаксивые, как у певца Цоя!
Я резко поднимал голову от плиты. Кореец стоял с каменным лицом, и его губы были неподвижны. Я все пытался разглядеть улыбку на его лице, но он был серьезен. Совсем как певец Цой.
- Вот итс мин фффак?! - спрашивал я.
- Мин Мин Гу мин! - отвечал мне он.
- Что... что ты несешь, - говорил я.
- Почему твоя еда Поет, чувак, - спрашивал я.
Он молча смотрел на меня и ждал. Очередь снова напирала, мне приходилось забирать свой пикантный суп, или лапшу - от которой меня уже тошнить начинало, - или блинчики по-таиландски или... или... За две недели я обожрался какой-то ужасающей флоры и фауны, которую они ловят на затопленных рисовых полях, и научился съедать половину перечницы, не меняясь в лице. Один раз даже как-то сказал, ожидая своего “риса по-королевски” - рис, почему-то, напевал “и если есть в кармане паааачка... сигарет “ - в надежде втереться в доверие.
- А этот.. Ким Чен Ир... - сказал я.
- Он вовсе ничего мужик, - сказал я.
- Он ядерный щит... Америка зло, - сказал я.
- Короче, чучхе, - сказал я.
Когда я попробовал рис у себя дома, то понял, что повар поперчил его в два раза сильнее обычного.
… помогли, как всегда, цыгане.
Ну, в смысле румыны. Ну то есть, какая разница, это ведь все равно цыгане. Собственно, я позже корейцам так и объяснил.
- Цыгане это как румыны, только концентрированные, - сказал я.
- Конечно, румыны никогда в жизни с этим не согласятся, - сказал я.
- Но ведь и цыгане будут против, - сказал я.
- Главное, никогда не говорите об этом румынам, - сказал я.
- Вернее, даже так... - сказал я.
- Никогда не говорите румынам, что это я вам сказал, - сказал я.
Да, мы тогда уже разговаривали. А все румы... ну, цыгане. Они осадили это кафе, требуя срочно помочь погорельцам, которым нечего есть, пить, нет денег на операцию и вообще на билет домой. Тыкали в кассира обрубками ампутированных ног, плевали слюной из забитых язвами ртов, показывали пропитанные гноем бинты, липли к прилавку, залезали на посетителей... Чем-то это напоминало осаду Вены турками. Ну, корейской Вены румыно-цыганскими турками. И, как всегда, империи пришел на помощь славянин. В старину это был Собецкий - правда, моим корейцам это ничего не сказало, а сейчас - я. Весь этот гвалт мешал мне прислушиваться к пению, которое издавали продукты - “а мы сажаем алюминиевые агурцы”, вполне ожидаемо напевали огурцы, - и мне попросту надоело. Я повернулся и сказал:
- А ну пошли на хуй блядь, - сказал я на хорошем румынском.
- Черножопые блядь, - сказал я.
И вылил на одного из них плошку кипящего масла. Бедняга завопил и прикрыл лицо руками. Слезала кожа, а один глаз побелел, как у сваренной рыбы. Цыгане сразу успокоились и ушли, взяв пострадавшего под руку. Думаю, они восприняли это как манну небесную - на одного слепого, настоящего! - в таборе стало больше. Больше инвалидов, больше сборы. Это как шоу-бизнес. Все очень жестко и честно, как написали про шоу-бизнес в журнале “Птюч”, который я читал, когда был молод и мне было интересно хоть что-то читать. Я посмотрел в спину последнему уходящему погорельцу, после чего повернулся и стал пристально смотреть на свое “жаркое из дракона”. Мне хотелось верить, что он не лаял и не мяукал. Но они так мелко все нарезали, что никакой уверенности у меня не было.
- Жой Цив, - сказало жаркое.
- Ой, ну в смысле, Цой жив, - сказало оно.
- Давно не говорил по-русски, - сказал он.
- Да на меня смотри, - сказало оно.
- Я и есть Цой, - сказало оно.
Я поднял взгляд. Со мной разговаривал кореец-повар.
… Конечно, я не сразу поверил в то, что он и правда Цой. Ну, знаете, внешне ведь он выглядел совсем по-другому. Но Витя сказал, что это все годы он упражнялся выглядеть по-другому, и совершенно меня убедил. Он просто-напросто закрыл двери забегаловки, - которая из-за румыноцыган совсем опустела, - и сказал:
- Эти попрошайки, - сказал он.
- На нас каждый месяц набег устраивают, - сказал он.
- Откупаемся и клиентов теряем, - сказал он.
- А ты помог, так что... - сказал он.
Взял в руки гитару, залез на стойку, ударил по струнам, и сказал.
- Сейчас я спою тебе со своего нового альбома, - сказал он.
- 2013 год, между прочим, - сказал он.
Другие корейцы начали монотонно подпевать и выстукивать мелодию поварешками. Витя Цой заиграл. Начал петь.
белый снег. тра-да-да.
серый лед. тру-ду-ду.
да идите. вы все. тра-да-да.
в пизду.
серый лет. бигуди. алюминий.
огурец!
если ты. не со мной. значит ты.
холодец.
мы сажаем. тебя. на брезент. на поля.
так какого же. бля.
ты не сел. пидарас.
серый снег. белый лед. группа крови.
рукав.
кстати знаешь. ли ты. кто по паспорту.
Ахав.
он конечно. был жид. он конечно пархат.
и обрезан. он был.
значит хуй. маловат.
красно-желтые. дни. все мелькают. вдали.
только мы. с тобой.
третий тайм. повели.
жизнь она. как хоккей. жизнь она. как футбол.
что ты смотришь. на меня.
и молчишь. пиздобол.
подоконник. окно. молчаливый. протест.
фотосет и мафон. роке-н-рол
рокен-фест
старый мельник, в пизду. и нашествие, блядь.
может хватит, туби-ду
на покойных. гулять.
может хватит. в поле ссать.
и в палатке. ебстись.
из горла. пиво жрать.
изучать. потолок.
хватит волосы не мыть.
хватит кнопки. клепать.
хватит песни. сочинять.
изучать. потолок.
прицепился. потолок. ничего. труби-ду.
я сейчас. на хуй блядь. еще рифму. найду.
старый рокер. вперед. бунтовщик. тру-би-ду.
да иди ты со своим. соцпротестом. в туби-ду.
трада-да-да-да-лалалалалалааааааа
Бренькнул по струнам. Глянул на меня. Спросил:
- Ну как, - спросил он.
Я посмотрел на Витю Цоя внимательно. Он был взволнован. Конечно, мне не понравилось. Гитарное звучание можно было бы сделать жестче. Убрать цимбалы. Добавить перкуссии. Но... Ему казалось, что он написал шедевр. И я боялся его обидеть. Все художники такие. Им всегда кажется что лучший период их творчества - нынешний период их творчества. А я, как и все надоедливые фанаты, вечно прошу их исполнить “Естердей” в 2008-м году. Так что я сказал:
- Гениально, - сказал я.
После чего добавил:
- Витя, а сбацай “Группу крови”? - сказал я.
… после того, как он сбацал на бис десятый раз “Красно-желтые дни” а мы с кассиром напились и подрались - гаденыш все норовил провести удар коленом в печень, - и снова помирились, мы с Витей славно посидели. После первой бутылки виски он рассказал мне, что в 1989 году вовсе не врезался в грузовик.
- Понимаешь, - сказал он.
- Я ехал на Жигулях и тут такая тоска навалилась, - сказал он.
- Совок, - понимающе сказал я.
- Да нет... концерты, пластинки, хуе мое... - сказал он.
- А я ведь был кочераг, а кто был кочегар, - сказал он.
- Тот кочегар по жизни, - сказал он.
Плеснул “жидкого дыма” в огонь для шашлыков, потом налил еще.
- Короче, я подобрал какого-то волосатого припиздка с гитарой, - сказал он.
- 20 лет, perestroika, рокин-рол, поколение бунтовщиков, - сказал он.
- Джинсовая куртка, варенки, пиджак с плечиками, - сказал он.
- Он когда увидел, что его подвjзит сам Цой, охренел - сказал Цой.
- Ну, я ему расписался на пластинке, а он мне за это отсосал, - сказал он.
- Ну и когда мы закончили, я дал ему по башке монтировкой, - сказал он.
- А почему не сразу? - сказал я.
- Надо было дать человеку насладиться последний раз в жизни, - сказал он.
- Бросил тело на переднее сидение, разогнал, и вывалился из тачки, - сказал он.
- Машина ебнулась в столб и загорелась, а дальше ты знаешь, - сказал он.
- Ну, а я автостопом добрался до Вены и прикупил ресторанчик, - сказал он.
Я выпил, подумал немного.
- А вернуться не хочешь? - сказал я.
- Что я там делать буду? - спросил он.
- Петь на Рождественских вечерах Пугачевой? - сказал он.
- Почему нет, все советские рокеры там поют, - сказал я.
… В полночь он приготовил закуски - было что-то из бамбука и крыс, - и снова налил.
- Ну, а ты, - сказал он.
- Я ведь слежу, читаю, - сказал он.
- Да вот, переключился на малую форму, на поэзию, - сказал я, стесняясь.
- А чего? - сказал он.
- …а, геморрой, - с пониманием сказал он, когда я замялся.
- Хочешь, почитаю что-то из своего? - сказал я.
… пришлось залезть на стойку. Витя Цой зажег спичку и водил ей взад вперед. Пьяные в жопу корейцы почему-то подпевали, и, почему-то, подпевали на корейском. Было так круто. Я даже почувствовал себя “звездой”. Витя чиркнул новой спичкой.
Я сказал:
женщины во мне бывают маленькие и статные, полногрудые
и с грудями маленькими, как точки китайской гуаши
на покарябанном стальным пером листе рисовой
или какой другой
бумаги
во мне живет бабушка, которая заставляет спать в обед
мама, поэтому я прилежно завтракаю до того как выкурить сигарету
тетя, поэтому я бросил курить
Света – рыженькая такая, поэтому я знаю секрет сооблазнения
ха, три конфеты «Красная шапочка» и любая твоя
женщины живут во мне похотливые, разговорчивые, с матерком
с ветерком, лихие
лопоухие
думаешь, добавил лопоухих для рифмы? а вот и нет
почитай Кейт Кинси, «Как стать секс-бомбой»
самые развратные женщины – с оттопыренными ушами
оттопыримся, расстопыримся по полной, милая,
давай же
раздвинь свои уши, раскрой рот пошире, женщина, которая
живет во мне, жаждет тебе засадить
в Молдавии в деревнях старики и старухи
в рубахах вышитых орнаментом Солнца
блядское Светило! оно ненавидит меня, а я его
но мы оба любим Ван Гога и подсолнухи
ладно уж, ради подсолнухов…
так вот, старики и старухи говорят после стаканчика первого в этом году вина
вот что:
– оральный секс это стремление мужчины подчинить себе женщину
потому что рот дырка для говорения
а не для хотения
и сунув в дырку для говорения орган хотения
ты приводишь ее, красавицу
к полному подчинению
приводишь –
словно полноприводную, приводную и вообще водную…
и вот, снова мы о воде
оказывается, эти старики и старухи вовсе не старики и старухи, одетые
в рубахи солнца
а психоаналитики с клеймами лучших университетов
тавром наилучших институтов, и они прячутся в замшелой мглистой земле
выползая только по весне
чтобы прогреть свои лишенные кровеносных сетей тела
и заблуждений – души
они часто снятся мне в самых кошмарных снах, когда я лежу с открытыми глазами
под орехом во дворе дома моей умершей бабушки
не спи под орехом, говорит она сердито, дурные мысли в голову полезут
мне нечего терять, смеюсь я в ответ
а теперь следите за указкой – куда она ползет,
правильно, снова о женщинах
я предпочитал брюнеток, потому что у них хоть сразу видно – есть усы или нет
с блондинками вечно морока
соблазнишь, подцепишь, полезешь целоваться, а там усики
конечно, и с брюнетками ты не застрахован на все сто
помню, с одной целовался, а у нее верхняя губа была бритая
клянусь рукой Бога
с рыжими вообще все не до конца понятно
мне кажется каждая рыжая женщина в глубине души –
ненавистное Солнце
но я терплю и рыжих женщин
конечно, ради подсолнухов
моя жена этого не понимает, и говорит, что я неразборчив
во всем: в еде, в книгах, в женщинах
еще говорит, что я удивительно всеяден
и мол, поэтому, я – следующая ступень эволюции,
потому что люди
стали людьми
потому что были
среди обезьян
единственные всеядные:
обезьяны, жравшие только растения, обрекали себя на гибель зимой
когда растения вяли и умирали, а
обезьяны, пристрастившиеся к мясу,
рисковали сдохнуть от голода, если дичь не ловили
и только всеядные выжили – могли и так, и так
что называется, повернись к лесу передом, ко мне задом
ну, или по-другому: наш пострел везде поспел
Хомо Сапиенс все успел
но эволюция-то продолжается, говорит жена
сердито рассматривая рыжий волос на моем плече,
и теперь должны выжить лучшие из лучших, – те,
кто всеяден не только в прямом, но и в переносном смысле
всеядные пожиратели не только пищи, но и нематериального
так говорит жена
много чего она еще говорит –
что взять с шатенки
… прочитав, я понял вдруг, что волнуюсь. Сердце билось очень часто.
Витя Цой встал и начал мне аплодировать.
- Ну, как, - сказал я.
- Гениально, Володя, - сказал он.
Потом добавил:
- А сейчас сбацай роман про цыган и вино, а? - сказал он.
… когда мы нажрались окончательно, Витя отрубился прямо за столиком. Я смотрел на его черную шевелюру, нисколько не поредевшую за эти годы. На набитые руки каратиста. На джинсы-варенки. Мне казалось, что я снова оказался в детстве и, глядя на черное, непроницаемое небо Заполярья полярной ночи, слышу песни про пастуха и звезду. Мне даже слышалось потрескивание магнитофона “Дагестан”... А ведь именно с Цоя и “Битлз” я стал слушать современную музыку, понял вдруг я. Не самое лучшее начало, но... Многим повезло еще меньше, вспомнил я песню “Леди ин ред”. Интересно, в какой закусочной Вены подрабатывает Ленон? Наверняка, он куда счастливее Маккартни. Вот кому не повезло. Ведь бедного пидараса заставили отрабатывать до самой смерти, подумал я. Горе ты мое, туман, подумал я. Не печалься, гляди веселей, подумал я. Встал, оглядел кафе, полное заснувших пьяных корейцев. На желтой плитке они выглядели как черные мухи на липкой ленте. Сунул в печь салфетку. Поджег от нее занавески. Бросил пару горящих скатертей на пол. Открыл бутылку виски и стал было разбрызгивать, но потом пожалел, и закрыл бутылку. Вышел, запер дверь на ключ. Бросил его в урну. Ушел.
… у себя в аппартаментах открыл окна, и стал любоваться на пожар и то, как его тушили. Настроил на ноут-буке радио. Заиграла музыка. Это был Бетховен.
Я закрыл окно, открыл бутылку, и сделал погромче.
КОНЕЦ
May 2 2013, 17:17:46 UTC 6 years ago Edited: May 2 2013, 17:18:18 UTC
Впрочем, светлый, добрый рассказ.
May 3 2013, 07:14:23 UTC 6 years ago
May 5 2013, 06:16:45 UTC 6 years ago