- Ты это о чем, Вальтер, - сказал Иоганн.
Лениво потянулся, зевнул. Подвигал лопатками, а рукой за спиной незаметно потянул пистолет из-за пояса.
- Ну как же, ты только и делаешь, что долбишь о морали эсэсовца, - сказал Вальтер.
- А сам постоянно бегаешь к местным девкам, - сказал он.
Хохотом Иоганн скрыл щелчок предохранителя. Толкнул пистолет поглубже за пояс. Наклонился вперед, и налил. Поднял рюмку.
- Бабы везде бабы, - сказал он.
- Если, конечно, они нужны тебе как бабы, - сказал он.
… выходя из избы Вальтера, Иоганн отлил прямо с крыльца, одобрительно посмеиваясь диким выкрикам из освещенных окон. У ворот чернела фигура охранника с автоматом. У ворот, Иоганн со всей силы метнул к горлу тупого верзилы руку с ножом. Когда вечер закончится – а случится это под утро – кровь уже почернеет и застынет, а лицо солдата под каской оцепенеет. Свалят все на партизан. Тех самых, которых еще нет в этой прибалтийской глуши, и которых еще предстоит организовать ему. Советскому разведчику Имя Фамилия, чьи имя и фамилия так засекречены, что он даже про себя их не произносит. Которых нет. А кто есть? Иоганн Мюллер, молодой, подающий надежды офицер СС, прошедший все круги отбора подозрительных владык мира, черных рыцарей третьего рейха. Мюллер, Мюллер, Мюллер, сказал себе разведчик, оглядываясь на избу, где кутили сослуживцы, и вытирая нож о мундир зарезанного им фашиста. Сунул нож в голенище сапога. Пошел домой.
… там, в душной избе, чьи хозяева – простые латышские крестьяне, - смотрели на него волком, (и как дороги они были ему этим!) господин Иоганн Мюллер прошел в свою комнату. Снял лайковые перчатки, бряцнул орденами за доблестную службу Рейху. Снял сапоги, зацепив голенище одного за подметку другого, а со вторым справившись руками. Закрыл комнату, гавкнув, и отправляя всю семью хозяев в соседний домишко, который они как летнюю кухню строили. Как ему хотелось не то, чтобы оставить их ночевать в доме, а даже и уступить им свою пуховую перину! Но не мог, не мог… Странно посмотрели бы на офицера СС его сослуживцы, отнесись он по-человечески к хозяевам дома, куда определяли гитлеровцев на постой. С камнем в сердце стал слушать, как собираются они – старик, его жена, да их невестка, молодая советская крестьянка с пышной грудью, полными ногами и станом, и лицом, полным презрения к захватчикам – ночевать в дощатый сарайчик. Зато и с какой радостью слышал он родные, советские голоса, говорившие по-латышски. Так латышские крестьяне часто делали, чтобы захватчики и их прислужники из числа советских коллаборационистов не поняли, о чем они говорят.
– Исгидас масгидас бысгидас, - бормотал старик с сильным акцентом, вдевая руки в кургузое пальто.
- Наверное, он говорит, ишь, офицерик, опять всю ночь шнапс пить будет, - думал не знавший латышского языка Иоганн с теплотой.
- Аргидас, мытгидас, бугдидас, - отвечала старуха-мать.
- Наверное, она ему говорит, ничего, ничего старый, потерпим, ужо вернется наша, советская власть, - думал радостно Иоганн.
И даже воображал себе, что старуха эта - активная сотрудница партячейки недавно созданного на земле советской Латвии колхоза.
- Магидас быгидас… на хуй! – говорила успокаивающе невестка.
- А может и раньше, до подхода наших, успеем вилы в спину, - воображал себе Иоганн реплику невестки, чей муж наверняка сражался в рядах Советской Армии.
Как хотелось Иоганну броситься к этим людям из-за занавески! Крикнуть им: родные, милые, да это же я! Ваш, свой, советский человек. Но провала он позволить себе не мог. Ведь пожертвовав собой сейчас, он ставил под угрозу жизни десятков, нет, сотен людей. Всех, кто в его сети отважно и каждый день приближал победу советского народа над фашизмом. Товарищ Ирже, улыбчивый Клопотничек, старый Яков, чудом выбравшийся из варшавского гетто, замечательный Николай, чью фамилию Иоганн не знал, да и не мог знать, коммунист Клаус, Пжебоданик из Кракова, лейтенант Ингрид, товарищ Суковейко… А сколько тех, у кого нет ни имени, ни фамилии? Сеть, созданная Иоганном, заброшенным в Германию еще до войны, представляла собой огромный разведывательный организм. Единое целое, части которого, тем не менее, представляли собой автономные организмы, и не подозревали о существовании друг друга. Каждый день, каждую минуту, работали они, трудились, словно крестьяне на пашне, ради одного дня. Дня, когда падут цепи третьего рейха, и над свободной Германией взовьется флаг социализма и народовластия… Глотнув шнапса для маскировки, Йоганн – как его называли сослуживцы, - сел к столу, потер виски. Сдернул покрывало со своего саквояжа, раскрыл его. Замигала лампочками рация. Заговорил голос Центра, такой родной, такой далекий пока еще…
- Принять к сведению сведения… - говорил Центр.
- Устранить неполадки в работе по направлению… - говорил Центр.
- Известить Пржибыжека о… - предупреждал Центр.
- Передать Кальцонису пакет с… - просил Центр.
- Обратить внимание на… - предостерегал Центр.
Склонившись к приемнику, Иоганн дивился мудрости, житейской крепости советского народа, благодаря которой даже он, человек, глубоко внедрившийся в тыл врага, чувствует на себе опеку и заботу своего, народного, правительства.
С этой мыслью он и упал лицом вперед, на приемник.
После чего отключился.
ХХХ
Сначала тьма была беспросветной. Где я, подумал Иоганн. Напрягая тело, понял, что из одежды на нем – только простыня. Говорил ли я в беспамятстве, и если да, то на каком языке, думал он. Вспомнил уроки иностранных языков в разведшколе. Как щуплый, с изорванными нацистами руками немецкий рабочий, - потомственный фрезеровщик, бежавший в СССР, - учил их трем языкам, манерам за столом и этикету на скачках. И во время одного из уроков сказал фразу, которая врезалась Иоганну в память.
- Самый темный час перед рассветом, - сказал он.
Закурил сигару и велел всем отжаться сто раз.
Пусть час и темный, но рассвет обязательно будет, понял Иоганн. После чего решил, что некоторое время надо обязательно притворяться, что потерял память и ничего не понимает. Но тут его ноги сунули в огонь и притворяться стало никакой возможности. Иоганн раскрыл глаза и закричал – сначала от боли, потом от радости.
На него глядели лица крестьянской семьи, в чьей избе он столовался. Старик-крестьянин держал в руках кочергу, невестка раздувала в печи огонь, а крепкая сухонькая мать-подпольщица подталкивала кровать, к которой привязали Иоганна, к огню.
- Очнулся, пидорок, - сказал старый латыш.
Поворошил угли в печи.
- … - закричал от боли Иоганн.
За окнами избы мелькали всполохи, слышались крики и выстрелы. Деревню захватил наш, партизанский, отряд, понял Иоганн. Вздохнул про себя.
Как было бы обидно и странно погибнуть от руки своих, подумал он.
Покричал от боли еще немножко. Кровать отодвинули.
- Ну что, эсэсовская твоя морда, - сказал старик.
- Я не понимаю, чего вы от меня хотите, - сказал Иоганн на немецком языке.
Он твердо решил стоять до конца, держаться стойко, и раскрыться лишь в крайнем случае. Старик пожал плечами, помог жене развернуть кровать. И вместе с невесткой толкнул в огонь голову Иоганна. Крайний случай наступил, понял Иоганн. Закричал в пламя:
- Я советский разведчик! – прокричал он.
- Что он говорит, - сказала старуха по-латышски.
- Говорит, советский разведчик, - сказала невестка.
- Все они так говорят, - сказала старуха по-латышски.
- Нет, нет, я… правда! – закричал Иоганн.
- Товарищи, взгляните на рацию! – прокричал он.
Крестьяне обернулись. Посмотрели на саквояж, пикающую радиостанцию. Оттащили обгоревшего Иоганна от огня. Старик сказал:
- Не думаю, что тебе удастся нас убедить, - сказал он.
- Мы проверили документы, выглядишь ты, как типичный немец… - сказал он.
- А других к немцам и не забрасывают, - простонал Иоганн.
- Извини, сынок, но даже если ты и прав, мы все равно тебя кокнем, - сказал латыш, и на его лице прорезались глубокие, как боль всего народа, морщины.
- Времени мало, завтра подходит карательный отряд, надо уходить в лес, - сказал он.
- Или ты думал, нас по головке погладят за уничтожение гарнизона в селе, - сказал он.
- А, кроме твоих слов, у нас нет ничего, - сказал он.
- А нам бы хотелось еще и оружия, и знать, где ты зарыл тот саквояж, в котором у тебя были золотые слитки, - сказал он.
- Это какие еще слитки, - сказал Иоганн.
- Марта, подвинь его к огню, - сказал старик.
Вновь волосы на голове Иоганна затрещали, лицо опалило… А ведь подпольщики не шутят, подумал он.
- Ладно, ладно, - закричал он.
Глотнул воздуха, когда его вынули из печи. Сказал:
- Саквояж у колодца, на глубине трех метров, - сказал он.
- Это золото мы взяли во время налета на банковский грузовик фашистов, - сказал он.
- Это деньги для тыла! – сказал он.
- Хули же ты зарыл их у колодца, - сказал старый латыш.
- Не было возможности переправить, - сказал Иоганн.
- Допустим… так чем докажешь, что ты советский, - сказал старик, кивком головы отправляя дочь вырыть сокровища у колодца.
- Ох… ну ладно, - простонал Иоганн.
- Под левой лопаткой, - сказал он.
Разведчика перевернули, и нащупали под его левой лопаткой какой-то бугорок.
- Режь, - велел Иоганн.
Старик немедленно – даже с некоторым удовольствием, как показалось Иоганну, - повиновался. И спустя минуту в его руках был шелковый комок, зашитый в специальную капсулу. Развернув платок, старик увидел фотографию Иоганна и его настоящие данные. Стоя за ним, читали слова, отпечатанные на шелке, и латышки.
- …..дывательный полк… - читал старик.
- Капитан, две боевые награды, - читал он.
- Имя, фамилия, отчество, - прочитал он имя, отчество и фамилию.
- Национальность, - прочитал он национальность.
Замолчал.
- Ну и дела, - сказал старик на латышском.
- Да он жид, - сказал старик на латышском.
- Надо проверить, - сказала невестка на латышском, потянулась был к простыне.
- Убери руки, шлюха, - сказал старик негромко.
- Петерс сражается в Югославии как герой, - сказал он.
- А ты тут таскаешься и готова даже жиду дать, - сказал он.
- Очень надо, просто хотела посмотреть, не обрезан ли он, - сказала невестка.
- А Петерс сам виноват, нечего оставлять молодую здоровую женщину одну, чтобы гоняться по горам за какими-то на всю голову долбанутыми сербами, - сказала она.
- Ну и что, мне тебя ебать, что ли, - сказал старик.
- Я тебя сейчас выебу, так выебу, что ты уже никогда в жизни ебаться не станешь, - сказала старуха.
- Наверное, товарищи обсуждают способ переправки меня на Большую Землю, - подумал не знавший латышского языка Иоганн.
- Значит так, жида кончаем, слитки берем, если будут вопросы, никто ничего не видел, - сказал старик.
- В крайнем случае, откуда нам было знать, что он советский разведчик, - сказал он.
- Убили офицера СС и точка, - сказал он.
- Немцы, советские, какая разница, - сказал он.
- Хотя жиды среди них, конечно, самые неприятные, - сказал он.
- Давайте я все-таки проверю, - сказала невестка, сдернула простыню, и Иоганн от стыда покраснел всем телом.
- Не обрезан, - сказала она.
- Ну и что, они же там все атеисты, - сказал старик.
- В конце концов, чемодан золота это новый хутор от «а» до «я» - сказал он.
- От «эй» до «зет», - осуждающе поправила его невестка.
- Кстати, золота под колодцем нет, пидарок юлит, - сказала она.
- Кончай трепаться, сейчас я ему вены по сантиметру вытяну, все скажет, - сказала старуха.
- А потом… прямо здесь и пристрелим? – сказала старуха.
- Давай за селом, там, где яма с жидами, которых прошлым летом кончали, - сказал старик.
- Кинем голого, и спустя год-два там хер разберешь, кто такой, как, откуда, - сказал он.
- Там давно уже компост, - сказал он.
Иоганн не выдержал, и слегка – вежливо, словно покашливая, - застонал. Очень уж болело обожженное лицо. На пороге дома появился мужчина в гражданской одежде и с автоматом. От этого он выглядел, словно живое воплощение диалектического материализма. Крикнул:
- Кто хочет в лес, уходим, - крикнул он.
- Скоро придут немцы, а не они, так советские! – крикнул он.
- Да, лесной брат, - крикнула невестка в ответ, пока мужчина мерил взглядом ее пышные груди.
Старик осуждающе покачал головой. Сказал:
- Дал бог проблядь-невестку, - сказал он.
Потом улыбнулся. Сказал на-русском Иоганну.
- Товарищ, мы так долго ждали тебя! – сказал он.
Тут Иоганн улыбнулся, понял, что он среди своих, и решил, что самый темный час кончился и, - как и обещал инструктор иностранных языков в разведшколе, - наступает рассвет.
… закопали тело Иоганна на рассвете.
Точнее, просто бросили на гниющие уже детские трупы – в этой части ямы закапывали тех, кто был младше, - и поворошили яму хорошенько лопатами. Так, чтобы гнилое мясо было повсюду, сказал старуха, глядя одобрительно, как ловко невестка управляется. Пускай блядь, зато кровь с молоком и в хозяйстве Петерсу будет хорошая подмога. А там, глядишь, и внуки появятся, и некогда девке будет шариться по лесу, перед лесными братьями ноги раздвигать. Чемодан с золотом, выпытанный у Иоганна, зарыли в одном, известном только им, месте. Карту старик-латыш разорвал на четыре куска. Один дал жене, другой – невестке, третий – себе. Четвертый оставили для Петерса, но ему не пригодилось: солдат попал под дружественную бомбежку во время ликвидации деревни в Сербии, и очнулся без ноги. Издалека, словно из тумана, приближались фигуры в мундирах четников. Петерс попробовал застрелиться, но затвор заело. Так что он просто пополз, чем вызвал дружный смех. Убивали латыша, как на Балканах принято, долго и жестоко. Голову его несколько лет держал в банке со спиртом сам Михайлович, любивший рассказывать гостям забавный анекдот про одноногого немца, который решил уползти от взвода здоровых ребят. Когда за Михайловичем пришли, банку добавили в описание дела, как свидетельство зверства монархистов против мирного населения Югославии. Так голова Петерса попала в Музей Сопротивления, и он стал отважным бойцом Народно Освободительной Армии Югославии. Вдова бойца НОАЮ, невестка с полными икрами и пышной грудью, получила свои куски карты, когда Латвию освободили советские войска. Написала донос на свекра и свекровь, и пока те сердито, на плохом русском, пытались объяснить следователю, что их оклеветали, легла со следователем на перину, где валялся когда-то измученный Иоганн. Стариков расстреляли на краю ямы, где лежали жиды, и компоста в деревне стало еще больше. Невестка – Марта – любила приходить сюда осенью, ранним утром, и, почему-то в тумане, присаживаться над этой ямой и мочиться. От горячей струи шел пар, и женщина млела. На часть золота она справила себе документы подпольщицы, и в 1975 году поехала в Москву на встречу однополчан разведывательной сети товарища Иоганна. Остановилась в гостинице Москва, и два вечера встречалась с пионерами московских школ, рассказывала с легким латышским акцентом, как била фашистов с советским партизанским отрядом, и как почти спасла нашего разведчика, и тот умер у нее на руках. Особисты, присутствовавшие на встрече, умильно кивали. Все знали, что Марта сука, старая блядь и со стариком-свекром убила Иоганна – показала экспертиза, - но дело решено было замять, и Марту оформить героем по интернациональной латышской квоте.
На третий день был банкет на ВДНХ.
Зайдя в большой зал с высокими потолками, товарищ Марта увидела, наконец, их всех.
Товарища Ирже, улыбчивого Клопотничека, старика Якова, чудом выбравшегося из варшавского гетто, замечательного Николая, чью фамилию никто так и не узнал даже и к 1975 году, коммуниста Клауса, Пжебоданика из Кракова, лейтенанта Ингрид, товарища Суковейко… Все они крепко выпили. Поминали старых товарищей, а ближе к полуночи и подрались, как следует. Товарищ Ирже чуть было не зарезал Пжебоданика из-за какой-то, как он кричал, «тешинской силезии». Товарищ Яков плюнул в лицо Клопотничеку за «чешский коллаборационизм», сам Клопотничек плакал, матерился и кричал, что ненавидит русских из-за танков на площади Праги, за что товарищ Суковейко дал ему в зубы. Но Ирже от этого лучше к Суковейко относиться не стал, и с воплем «катынь» бросился на него со стулом. Если бы не Яков, который все никак не мог успокоиться из-за «горящих стогов едвабне», убили бы Суковейку. Тот плакал, держал руки на разбитом лице, и все твердил, что он украинец, а это вовсе не то, что вы думаете, это не великодержавные шовинисты, об этом еще Ленин писал… Потом все избили Кальцониса за то, что за жидов всем миром кровь проливали, а они «взяли да съебли в свой Израиль, и никому даже полвызова не шлют, и это что, по-товарищески?!». Пжебоданик что-то про русских свиней и хохляцких псов кричал…
… Марта сидела спокойно, слегка улыбаясь, но внутри вся дрожала. Поняла, наконец, что имели в виду немцы, когда говорили о порядке, и праве разумного человека господствовать над азиатскими дикарями. После драки все плакали, пили водку, блевали, потом снова начали драться и тогда уже Марта решила уходить. Что за поведение? Дикари. Выпила кофе с молоком, как с молодости любила, и пошла в гостиницу. Вернее, отвезли на такси. Шофер – крепкий, кряжистый мужчина, напомнивший Петерса - отмахнулся, когда Марта собралась было заплатить по счетчику. Все стало понятно. Шофер глянул ей в декольте. Марта не отодвинулась. Она была еще ничего. Товарищ шофер так и сказал, когда уходил под утро. На следующий день приехал уже другой шофер и отвез Марту на вокзал.
В 1988 году Марта стала активной участницей национально-освободительного движения Латвии. Героиня Сопротивления, убившая НКВД-иста, долгое время скрывавшаяся, залегшая на дно на все время советского правления, женщина, приговорившая к смерти свекра и свекровь за сотрудничество с Советами… она появлялась на трибуне одновременно с овациями.
В 1997 году Марта стала премьер-министром. Тогда-то в ее кабинете и появились товарищи по старой службе. Объяснили, что она теперь будет делать и на кого работать - из-за чего, собственно, Марту когда-то и пощадили, - показали документы, свидетельства, снимки. Да, и те, что с шофером – тоже. Марта все поняла. Поняла даже, почему ее теперь держат за яйца, хотя никаких яиц у нее нет. Проводила гостей, открыла сейф. Вынула ламповую радиостанцию. Настроила волну.
- Иоганн, Иоганн, - выдала она в эфир позывные.
- Иоганн на связи, - отозвался Иоганн голосом чистым, светлым, неземным, голосом из прошлого.
- А почему шумы? – спросила Марта.
- Да тут же яма, полная мертвецов, - сказал Иоганн.
- Ну, хватит сантиментов, - сказал он.
- Доложите ситуацию на Восточном фронте за 17 мая 1943 года, - сказал он.
- Но сначала… товарищ Марта, решением ЦК вы приговорены к ордену Славы третьей степени, - сказал он.
- Служу Советскому Союзу, - сказала Марта
Скупо улыбнувшись команде «вольно», села.
Стала принимать шифровку.
КОНЕЦ
October 13 2013, 17:38:29 UTC 5 years ago
ох уж эти прибалтийские Марты-Арвидасы-пи&а&асы
October 17 2013, 07:51:41 UTC 5 years ago