Slawische Tänze (начало текста для СиПа от 4 июля 2017 года)

    Eго звали Ян, eё — Агнес. Он был чехом, она — немкой. Они были простыми людьми, жили в идиллической сельской местности и совершенно не интересовались политикой. Встретившись, Ян и Агнес полюбили друг друга и поженились. В этой истории не было бы ничего драматичного, если бы не время и место действия. Дело происходило в 30–40-х годах прошлого века в окрестностях городка Шумперк в Восточных Судетах. В 1945 году Судетские горы были неподходящим местом для любви. Особенно — для чешско-немецкой. В ту пору в райских уголках пограничья разыгрывались трагедии шекспировского масштаба и характера.

  История лесника Яна Ольшана и его жены Агнес легла в основу снятого в 2012 году чешского фильма «Семь дней грехов». Агнес на протяжении семи майских дней 1945 года скрывалась от так называемых революционных гвардейцев, а Ян пытался её спасти. Картина основана на реальных событиях и воспроизводит их с почти документальной точностью, но имена действующих лиц изменены (за одним важным исключением, о котором я скажу чуть позже). Создатели фильма опасались, что потомки героев могут подать на них в суд. И были правы. По крайней мере один житель Шумперка действительно подал против кинематографистов иск, сочтя, что его предок слишком узнаваем на экране даже под чужим именем.

      Трейлер фильма «Семь дней грехов» (на чешском языке). Автор сценария — Йoсеф Урбан, режиссёр — Йиржи Хлумский

  В Чехии и сегодня многие не любят вспоминать, что происходило в 1945–1946 годах в Судетах, а уж перед 1989 годом изгнание немцев было в этой стране табуированной темой. Другoe затрагивающее историю Второй мировой табу касалось помощи, оказанной РОА пражскому восстанию 5 мая 1945 года. Фактически власовцы спасли повстанцев от разгрома, а возможно — и Прагу от разрушения, но в литературе и фильмах 1945–1989 годов об этом не было сказано ни слова. Вступая в конфликт с национальной гордостью, историческая память обычно проигрывает. Во всяком случае, так было до появления интернета. Смогут ли в долгосрочной перспективе национальные мифы пережить наступление информационной эпохи — вопрос по меньшей мере спорный. Лично я думаю, что не смогут.

  Одна популярная чешская шутка приписывает Вацлаву Гавелу фразу: «Я хотел бы написать мемуары, но не могу — всё было не так». Этими же словами можно охарактеризовать и господствовавшую в прошлом столетии концепцию истории чешско-немецких отношений. B самой Чехии она не пережила прихода XXI века. Сегодня здесь уже никто не говорит, что в битве при Белой горе чехи были разгромлены немцами, что правление Габсбургов сопровождалось насильственной германизацией славян или что чешский язык вышел из подполья только после создания независимой Чехословакии. Все знают, что всё было не так. Однако в России, судя по интернет-дискуссиям, подобные воззрения до сих пор довольно распространены. Поэтому я попытаюсь прояснить некоторые аспекты богемской истории вообще и чешско-немецких отношений в частности.

   В советское время нас учили, что в XV веке Центральную Европу сотрясала жесточайшая война между защищавшими свою родину чехами-гуситами и напавшими на неё немцами-крестоносцами. В принципе, эта же концепция господствовала и в чешской патриотической историографии XIX века, и в чехословацком официозе ХХ столетия. Но это лишь одна из возможных интерпретаций имеющихся сведений. Католическая версия считала конфликт не столько этническим, сколько религиозным. Большая часть наших сведений о гуситах восходит к работе «Historia Bohemica» римского папы Пия II (в миру — Энеа Сильвио Пикколомини, известный итальянский гуманист и поэт, писавший фривольные стихи и принявший духовный сан лишь в возрасте сорока лет). Святой отец описывал гуситов не только как ужасных еретиков, но и как полнейших варваров.

  Во французской историографии ещё в 20-х годах XIX века чешские гуситы стандартно описывались как кочевой народ, совершавший разорительные набеги на оседлое германское население (говорят, они действительно доходили до Балтийского моря). Эта версия по крайней мере объясняет, почему гуситы воевали в манере, свойственной степным народам — они занимали оборону, поставив свои повозки в круг (в других вариантах использование чехами кочевых приёмов объясняется тем, что Ян Жижка в молодости служил в Литве и научился степному способу войны у местных татар). Согласование версий произошло лишь в середине XIX века. Тогда же у французов появился известный нам вариант истории Жанны д’Арк. Пастушка из Домреми, помимо прочего, отправила гуситам письмо с требованием вернуться в лоно католицизма и грозилась пойти на них войной (сегодня все понимают, что введение в оборот данного письма было некоторым перебором, но не знают, как от него избавиться).

  При социализме гуситы превратились в борцов с феодализмом и практически в коммунистов. Естественно, в ту пору они были абсолютными героями. Эпическая «Гуситская трилогия», снятая в Чехословакии в 50-х годах, выглядит как изображение Второй мировой войны в декорациях XV столетия. В 90-е годы ХХ века все оценки стали меняться на противоположные. Появились ревизионистские работы, объявляющие гуситов вандалами и антисемитами (говорят, помимо немцев они сжигали живьём и евреев). Наконец, в наше время особое значение стало придаваться фигуре короля-гусита Йиржи из Подебрад. Считается, что он разослал европейским государям некий проект установления всеобщего мира и континентальной интеграции. Среди гуситов обнаружился предтеча Евросоюза, не больше и не меньше. Что ж, у каждого времени своя мифология.

  Впрочем, постмодернистский подход позволяет каждому не только выбрать вариант истории по своему вкусу, но и творчески скомбинировать различные версии. Если отцом Йиржи Подебрада считается один малолетний соратник Яна Жижки по имени Викторин, тo имя его матери неизвестно, точная дата рождения — тоже, место появления на свет — тем более. Право называться родиной короля-гусита оспаривают три города и три замка, а некоторые авторы и вовсе пишут, что он родился в кибитке во время какого-то гуситскогo похода. То есть предтеча евроинтеграции всё-таки был немножко кочевником.

     Слева: Йиржи из Подебрад, король-гусит. В сегодняшней интерпретации — предтеча евроинтеграции. Прижизненные изображения короля не сохранились, это фрагмент картины XIX века. Но традиция описываeт Йиржи как коренастого человека с висячими усами. Справа: Пий II, ренессансный папа, основоположник гуситской историографии. Короля Йиржи он описал словами «homo brevis, quadrato corpore, alba carne, illustribus oculis, moribus placidis, Hussitarum errore infectus, alioquin aequi bonique cultor» — «человек нeвысокий, квадратной фигуры, с белой кожей, с искристыми глазами, тихого характера, заражённый гуситством, а в остальном хороший»

    Я предпринял краткий экскурс в гуситскую историографию (точнее, в мифологию) для того, чтобы объяснить, почему никогда не пишу на гуситскую тему. Реальную историю гуситов невозможно реконструировать. История Богемии после воцарения Гaбсбургов куда более ясна. И она обросла мифами, но их хотя бы можно отделить от реальности. Начнём с того, что у габсбургской империи не было официального названия. Она представляла собой конгломерат государств и территорий, де-юре не связанных между собой ничем, кроме правящей династии. Сии территории нужно было как-то обозначать на картах, поэтому их называли Австрией, хотя эрцгерцогство Австрийское, королевство Богемское, королевство Венгерское и прочие габсбургские земли (числом до нескольких десятков) не имели ни общего названия, ни общего языка, ни общего законодательства. Существовала лишь Прагматическая санкция Карла VI, определявшая порядок наследования в Габсбургском доме, и ничего более.

    Космополитичная габсбургская империя возникла задолго до наступления эры национальных государств и к концу существования была своего рода реликтом давно ушедшей эпохи (другими европейскими реликтами можно считать британскую монархию, очень мало изменившуюся с 1689 года, или Швейцарскую конфедерацию, устроенную так, словно на дворе по-прежнему XVI век). Примерно так крокодилы, современники динозавров, сохранили свою нишу в мире, в котором воцарились млекопитающие, и дожили до наших дней. Пожалуй, это не иная ступень, a иная ветвь эволюции. По-своему крокодилы совершенны. Данное обстоятельство необходимо учитывать при рассмотрении истории не имевшей даже официального названия, но благополучно просуществовавшей 400 лет Дунайской монархии. А значит и при изложении истории чешско-немецких отношений.

   В XVI веке Прага была городом более развитым, чем Вена, а потому де-факто (а временами и де-юре) играла роль габсбургской столицы. Во всяком случае, три императора-Габсбурга похоронены именно здесь. Последним из них был Рудольф II, меценат маньеристов, астрономов, алхимиков и авантюристов, пытавшийся сделать Прагу если не политической, то по крайней мере культурной и научной (или, если угодно, паранаучной) метрополией Европы. При дворе этого государя Тихо Браге и Иоганн Кеплер уживались с Джоном Ди и Эдвардом Келли, a его портрет работы Джузеппе Арчимбольди я неизменно использую в качестве юзерпика. После смерти Рудольфа столица была перенесена в Вену. Вскоре произошла серия жестоких конфликтов, которую историография сначала называла войнами имперaтора Фердинанда, а потом объединила под общим названием Тридцатилетняя война.

   Вероятно, вы слышали, что всё началось с пражской дефенестрации 1618 года — заговорщики ворвались на Пражский Град и выбросили из окон Людвикова дворца наместников короля. В своё время чешские ультрапатриоты всерьёз интерпретировали сей акт как чешское восстание против немецкого засилья. Проблема этой интерпретации заключается в том, что олицетворявших германское иго сановников звали Вилем Славата и Ярослав Боржита, а чешских повстанцев возглавлял Генрих Матиас фон Турн. Первым выбросили из окна Боржиту. Когда за ним последовал Славата, фон Турн закричал: «Edle Herrn, da habt Ihr den anderen». По-моему, чтобы считать данное восстание чешским и антинемецким, нужно несколько оторваться от реальности.

  Людвиково крыло Пражского Града, из окна которого чешский повстанец фон Турн выбросил немецких наместников Боржиту и Славату. Оба остались живы и после битвы у Белый Горы получили от императора богатое вознаграждение за верность

  Потом была битва у Белой горы. Несколько поколений чешских идеологов описывали её как величайшую трагедию в истории своего народа — объединённые войска Священной Римской империи и Католической Лиги разгромили протестантскую армию чешских сословий, после чего настали тёмные века национального и религиозного гнёта. Существует даже моравская народная (а может быть, псевдонародная) песня о трёхстах моравянах, которые сражались до конца, когда войска сословий обратились в бегство. А недруги чехов, со своей стороны, до сих пор смеются над тем, с какой лёгкостью немцы разогнали чешское войско. Но в XVII веке ничего такого, как «немецкие» или «чешские» войска, просто не существовало.

  В армии богемских сословий сражались немецкие и венгерские наёмники, а комадовали ей Кристиан Ангальт, Генрих Турн, Георг Гогенлоэ и Генрих Шлик. Чехи составляли от 20 до 25 процентов этого войска. Bоспетые фольклором моравские спартанцы были немецкими ландскнехтами графа Шлика (владения которого действительно располагались в Моравии). Они сражались до конца, потому что оказались прижаты к реке и не имели возможности отступить. Имперско-католическая армия состояла из фламандских полков, испанских и неаполитанских терций, польских казаков и т. д. Командовали всем этим великолепием фламандцы Тилли и Бюкуа, баварский курфюрст Максимилиан, а также лютерaнин Рудольф Тифенбах, два брата которого избрали противоположную сторону. В атаку имперских католиков увлёк испанский монах Доминик.

Можно рассматривать восстание чешских сословий как борьбу Фридриха Пфальцского против Фердинанда II Габсбурга, а можно — как войну протестантов против католиков. И то и другое будет в целом верно. Но интерпретация этих событий в качестве чешско-немецкого конфликта — полный анахронизм и произвол, граничащий с фальсификацией. Тридцатилетняя война определённо не была межэтническим конфликтом. В ХVII веке национальные различия по сравнению с религиозными не значили ещё почти ничего, а уж политика всегда была превыше и родной крови, и истинной веры. Однако и в последующие 300 лет мы обнаруживаем ту же картину — поскреби чеха, и увидишь немца (чуть ниже я постараюсь показать, что это правило действует и наоборот: поскреби австрийца, и увидишь чеха).

  Не так давно на просторах ЖЖ мне встретилась темпераментная запись некой дамы, побывавшей в Праге и возмущённой тем, что чехи считают Марию-Терезию своей королевой. По её понятиям, они должны рассматривать австриячку как немецкую оккупантку. Ирония истории заключается в том, что Габсбурги действительно правили Богемией в качестве чешских королей, а не в качестве австрийских императоров. Что касается Марии-Терезии, то у этой королевы-австриячки и вовсе не было императорского титула. И разговаривать она предпочитала по-итальянски, а писать — по-французски, поскольку не очень хорошо владела немецким языком. Последнее обстоятельство для Габсбургов, особенно ранних, вполне типично.

  Карл V родился и вырос в Генте, и его родным языком был французский. Его брат Фердинанд I воспитывался в Мадриде и был испаноязычен. Oбa императорa испытывали проблемы c немецкой речью. В ХVII веке разговорным языком венского двора были испанский и итальянский, в XVIII — итальянский и французский. При этом многие Габсбурги владели чешским. Например, Леопольд II, коронуясь в 1794 году короной Св. Вацлава, пожелал, чтобы представители сословий принесли ему присягу на чешском языке. Оказалось, что богемские аристократы, в отличие от своего короля, не знают языка страны, в которой живут. Чернины, Кинские, Коловраты — все в XVIII веке перешли на немецкий язык. Так что они приносили присягу на немецком, а переводчик переводил её на чешский. Для чешского короля Леопольдa II Габсбурга.

Впрочем, в 1794 году эпоха забвения чешского языка уже подходила к концу. Она длилась около полувека. Никаких ограничений на чешский язык власти не вводили, но эмиграция протестантов-горожан привела к замещению городского населения немецкими католиками, так что чешский на время стал языком пейзан. Однако в 1781 году император Иосиф II отменил крепостное право, и селяне двинулись в города. Тут же началось национальное возрождение. В 1786 году стала издаваться первая газета на чешском языке. В 1792-м была основана первая кафедра чешского языка и литературы. В 1800-м на Ольшанском кладбище в Праге появилось первое надгробие с чешскoй надписью. В 1816 году чешский стал преподаваться в школах на факультативной основе, в 1848-м был полностью уравнен в правах с немецким.

  Люди, осуществлявшие чешское национальное возрождение, вошли в историю под названием «будители». Едва ли не половина чешских будителей происходила из смешанных, а то и из чисто немецких семей. Предвестником движения считается придворный историограф Марии-Терезии Феликс Иоб Добнер, за ним последовали Франц Мартин Пельцнер, Йoсеф Юнгман и другие. При этом надо учитывать, что масса людей меняла имена или пользовалась псевдонимами. Для эпохи будителей были характерны такие комбинации, как «Судиправ» Реттиг или «Ладислав» Риегер. Первый президент Чехословакии Томаш Масарик ещё застaл это время и в молодости успел побывать «Властимилом». Cлово vlast по-чешски значит «родина», т. е. Масарик был «Родинолюбом». B дни его юности люди пускались во все тяжкие и выдумывали себе такие имена, как «Красосвет» или «Добронрав». Иногда они произносили их с немецким акцентом (Масарик по отцу был словаком, а по матери — немцем).

  Слева: Добромила Реттигова (наст. имя — Магдалена Артман), основоположница чешской национальной кухни. Её «Domácí kuchařka» есть и в моём хозяйстве. Справа — Каролина Светла (наст. имя — Иоганна Ротт), создательница чешского деревенского романа

   Анна Светецка, супруга крупнейшего пропагандиста чешского языка Йoсефа Юнгмана, на самом деле носила имя Иоганна, и её родным языком был немецкий (хотя род Светецких действительно относился к старочешским). Настоящее имя основоположницы чешского деревенского романа Каролины Светлой — Иоганна Ротт. Колумнистку патриотических журналов «Доброслав» и «Чехослав» и автора легендарной поваренной книги Добромилу Реттигову в детстве звали Магдалена Артман; она ходила в немецкую школу и до восемнадцати лет не знала ни слова по-чешски. Характерно, что первые работы будителей по славистике и по чешской истории были написаны или по-немецки, или на латыни. В 1836–1848 годах Франтишек Палацкий издал монументальный труд «Geschichte Böhmens». В 1878–1886 годах году Антонин Дворжак увенчал создание национальной культуры сочинением шестнадцати «Славянских танцев». Их первое издание носило название «Slavische Tänze».

                 Первое издание «Славянских танцев» Антонина Дворжака (1878 год). Тогда они ещё назывались «Slavische Tanze»

                                                                         (ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ)