Мир, как известно, тесен, а мир образованных людей императорской России – так и подавно. В нём встречались, соседствовали и даже дружили люди, дальнейшие пути которых разводили их по совершенно разным углам жизни, и даже – по разные стороны баррикад. Так, например, за одной партой Симбирской классической гимназии, которую возглавлял Ф.М.Керенский (отец будущего политического трагикомика), в течение шести лет, в 1881-87 гг., сидели Саша Наумов и Володя Ульянов. Кто такой последний, знают все, а вот о его соседе по парте – мало кто. А это Александр Николаевич Наумов (1868-1950), представитель старинного дворянского рода, сын богатого самарского землевладельца, будущий самарский губернский предводитель дворянства, член Государственного Совета, Министр земледелия в 1915-16 гг., впоследствии эмигрант, автор мемуаров.
А.Н.Наумов
Примерно в то же время, но на несколько лет раньше, в один класс Петербургской частной женской гимназии кн. А.А.Оболенской ходили две девочки: Дина Тыркова и Надя Крупская. О последней опять же хорошо известно, а о первой я недавно писал: это Ариадна Владимировна Тыркова (1869-1962), тоже представительница старинного, но в данном случае новгородского рода, дочь крупного помещика, будущая активистка «освободительного движения», член ЦК кадетской партии, активная участница Белого движения и политической жизни русской эмиграции, публицист и мемуарист.
А.В.Тыркова. Портрет работы Б.М.Кустодиева
И надо было такому случиться, что в одном и том же 1954 г., через 30 лет после смерти Ленина и 15 лет после смерти Крупской, в Нью-Йорке и Париже соответственно выходят мемуары А.Наумова «Из уцелевших воспоминаний» и мемуары А.Тырковой «То, чего больше не будет», в которых каждый из авторов рассказывает о своих знаменитых одноклассниках. Ниже – фрагменты этих воспоминаний, сначала – о Володе:
«Центральной фигурой во всей товарищеской среде моих одноклассников был, несомненно, Владимир Ульянов, с которым мы учились бок-о-бок, сидя рядом на парте в продолжение всех шести лет, и в 1887 году окончили вместе курс. В течение всего периода совместного нашего с ним учения мы шли с Ульяновым в первой паре: он – первым, я – вторым учеником, а при получении аттестатов зрелости он был награждён золотой, я же серебряной медалью.
Маленького роста, довольно крепкого телосложения, с немного приподнятыми плечами и большой, слегка сдавленной с боков головой, Владимир Ульянов имел неправильные – я бы сказал – некрасивые черты лица: маленькие уши, заметно выдающиеся скулы, короткий, широкий, немного приплюснутый нос и вдобавок – большой рот, с жёлтыми, редко расставленными зубами. Совершенно безбровый, покрытый сплошь веснушками, Ульянов был светлый блондин с зачёсанными назад длинными, жидкими, мягкими, немного вьющимися волосами.
Но все указанные выше неправильности невольно скрашивались его высоким лбом, под которым горели два карих круглых уголька. При беседах с ним вся невзрачная его внешность как бы стушёвывалась при виде его небольших, но удивительных глаз, сверкавших недюжинным умом и энергией. <…>
Ульянов в гимназическом быту довольно резко отличался от всех нас – его товарищей. Начать с того, что он ни в младших, ни тем более в старших классах, никогда не принимал участия в общих детских и юношеских забавах и шалостях, держась постоянно в стороне от всего этого, и будучи беспрерывно занят или учением или какой-либо письменной работой. Гуляя даже во время перемен, Ульянов никогда не покидал книжки и, будучи близорук, ходил обычно вдоль окон, весь уткнувшись в своё чтение. Единственно, что он признавал и любил, как развлечение – это игру в шахматы, в которой обычно оставался победителем даже при единовременной борьбе с несколькими противниками. Способности он имел совершенно исключительные, обладал огромной памятью, отличался ненасытной научной любознательностью и необычайной работоспособностью. Повторяю, я все шесть лет прожил с ним в гимназии бок-о-бок, и я не знаю случая, когда “Володя Ульянов” не смог бы найти точного и исчерпывающего ответа на какой-либо вопрос по любому предмету. Воистину, это была ходячая энциклопедия, полезно-справочная для его товарищей и служившая всеобщей гордостью его учителей.
Как только Ульянов появлялся в классе, тотчас же его обычно окружали со всех сторон товарищи, прося то перевести, то решить задачку. Ульянов охотно помогал всем, но насколько мне тогда казалось, он всё ж недолюбливал таких господ, норовивших жить и учиться за чужой счёт и ум.
По характеру своему Ульянов был ровного и скорее весёлого нрава, но до чрезвычайности скрытен и в товарищеских отношениях холоден: он ни с кем не дружил, со всеми был на “вы”, и я не помню, чтоб когда-нибудь он хоть немного позволил себе со мной быть интимно-откровенным. Его “душа” воистину была “чужая” и как таковая для всех нас, знавших его, оставалась, согласно известному изречению, всегда лишь “потёмками”.
В общем, в классе он пользовался среди всех его товарищей большим уважением и деловым авторитетом, но вместе с тем, нельзя сказать, чтоб его любили, скорее – его ценили. Помимо этого, в классе ощущалось его умственное и трудовое превосходство над всеми нами, хотя надо отдать ему справедливость – сам Ульянов никогда его не выказывал и не подчёркивал.
Ещё в те отдалённые времена Ульянов казался всем окружавшим его каким-то особенным... Предчувствия наши нас не обманули. Прошло много лет, и судьба в самом деле исключительным образом отметила моего тихого и скромного школьного товарища, превративши его в мировую известность, в знаменитую отныне историческую личность – Владимира “Ильича” Ульянова-Ленина, сумевшего в 1917 году выхватить из рук безвольного Временного Правительства власть, в несколько лет путём беспрерывного кровавого террора стереть старую Россию, превратив её в СССР-ию, и произвести над ней небывалый в истории человечества опыт – насаждения коммунистического строя на началах III-го Интернационала. Ныне положен он в своём нелепом надгробном Московском мавзолее на Красной площади для вечного отдыха от всего им содеянного...
Наследство оставил Ульянов после себя столь беспримерно сложное и тяжкое, что разобраться в нём в целях оздоровления исковерканной сверху донизу России сможет лишь такой же недюжинный ум и талант, каким обладал отошедший ныне в историю гениальный разрушитель Ленин». (А.Н.Наумов. Из уцелевших воспоминаний. Нью-Йорк, 1954. Кн. 1, сс. 42-44. - http://ldn-knigi.lib.ru/R/Naumov1/NaumTif.htm)
А вот о Наде:
«Надина сила была в её сердечности. Кроткая, самоотверженная, великодушная и удивительно добрая, как дошла она до того, чтобы проникнуться злобным учением классовой войны, стать верной спутницей и сотрудницей Ленина, создателя Чека? <…>
Надя Крупская была высокая, ширококостная, с гладкими бесцветными волосами, которые прядями падали на высокий светлый лоб. Толстые губы, белые, но неровные зубы. Маленькие, глубоко запавшие, незаметные глаза (до Базедовой болезни было ещё далеко – С.К.). Лицо некрасивое, но его красила улыбка, застенчивая, добрая. Её мягкие, чуть влажные руки ласково, осторожно касались моих горячих смуглых рук. Надя и двигалась, и думала медлительно. Я десять раз промелькну через её небольшую комнату, десять раз переверну фразу из учебника или высказанную кем-нибудь из нас мысль, пока она сообразит, в чём дело. Но когда сообразит, когда придёт к определённому пониманию, примет его крепко, неизменно, как приняла позже учение Карла Маркса и Ульянова-Ленина.
Надя жила с матерью во втором дворе многоэтажного дома на Знаменской, недалеко от гимназии. Отец её, служивший в Царстве Польском по судебному ведомству, рано умер. Они жили на пенсию. Эта же пенсия потом поддерживала Ленина в ссылке и в эмиграции, пока его не стала содержать созданная им социал-демократическая партия (тут мемуаристка неточна: главным источником средств существования четы Ульяновых был семейный «ульяновский» фонд, которым управляла мать Ленина М.А.Ульянова; мать Крупской жила в семье дочери и вела хозяйство, что было, видимо, более важным подспорьем, чем её скромная пенсия – С.К.). Тихая была у Крупских жизнь, тусклая. В тесной, их трёх комнат, квартирке пахло луком, капустой, пирогами. В кухне стояла кухаркина кровать, покрытая красным кумачовым одеялом. В те времена даже бедная вдова чиновника была на господской линии и без прислуги не обходилась. Я не знала никого, кто не держал бы хотя бы одной прислуги. <…>
У Нади была некоторая влюблённость в меня. Неповоротливая и тихая, она была рада, что у неё такая стремительная, бурная подруга. <…> Идя со мной по улице, Надя иногда слышала восторженные замечания незнакомой молодёжи. <…> Надю это забавляло. Она была гораздо выше меня ростом. Наклонив голову немного набок, она сверху поглядывала на меня, и её толстые губы вздрагивали от улыбки, точно ей доставило большое удовольствие, что прохожий юнкер, заглянув в мои глаза, остановился и воскликнул:
- Вот это так глаза... Чернее ночи, яснее дня... <…>
У Нади этих соблазнов не было. В её девичьей жизни не было любовной игры, не было перекрёстных намёков, взглядов, улыбок, а уж тем более не было поцелуйного искушения. Надя не каталась на коньках, не танцевала, не ездила на лодке, разговаривала только со школьными подругами да с пожилыми знакомыми матери. Я не встречала у Крупских гостей. В их квартире не было ни шума, ни движения, ни громкого смеха, ни пения, не было всего того, чем я в нашей большой семье была окружена. Я приносила в их отшельническую жизнь отголоски иного бытия, и им это нравилось». (А.В.Тыркова. То, чего больше не будет. М., 1998. Сс. 110-113.)
Оба мемуариста отмечают физическую непривлекательность своих героев, которую, однако, скрашивала высота их лбов, умный энергичный взгляд (у Ульянова) и добрая улыбка (у Крупской), а также их асоциальность и интровертность. Но Крупская, в отличие от Ульянова, человечески заурядна: это обыкновенная дочь небогатой вдовы чиновника (правда, её средств хватало на то, чтобы платить за обучение дочери в частной гимназии), а вот Ульянов – определённо уникум от рождения. Одно это вечное обращение на “вы” чего стоит! Может ли представить современный человек, прошедший советскую школу, чтоб его многолетний сосед по парте обращался к нему в таком стиле, при этом ещё и картавя: “А как Вы думаете, Наумов, задаст нам сегодня Керенский письменную по латинской грамматике или ограничится устным опросом?” И всё это было бы даже мило, если бы не...
P.S. КРУПСКАЯ, «КАПИТАЛ» И УЛЬЯНОВ
Далее в своих мемуарах А.Тыркова пишет и о начале романа Володи и Нади.
«Уже не в Петербурге, а летом у них на даче, под Окуловкой, впервые услыхала я от Крупской имена Карла Маркса и Ульянова. <…>
В глухую новгородскую усадьбу Надя привезла новое откровение – «Капитал» Карла Маркса. С улыбкой не просто радостной, но блаженной она мне сказала, что никакой другой книги с собой не взяла, что, конечно, за три месяца Маркса изучить нельзя, но что она уже «штудировала» его в Петербурге под руководством Ульянова. Она замялась, поправилась:
- Одного товарища.
У Нади была очень белая, тонкая кожа, а румянец, разливавшийся от щёк на уши, на подбородок, на лоб, был нежно-розовый. Это так ей шло, что в эту минуту моя Надя, которую я часто жалела, что она такая некрасивая, показалась мне просто хорошенькой. В моём воображении тогда же крепко связались «Капитал» и «один товарищ». Но если бы кто-нибудь мне тогда сказал, что этот товарищ, опираясь на «Капитал», переломает всю русскую жизнь, зальёт Россию кровью и что Надя будет ему усердно в этом помогать, это показалось бы мне бредом! Тогда он ещё назывался не Ленин, а Ульянов. Надя говорила о нём скупо, неохотно. Я ни одним словом не дала ей понять, что вижу, что она в него влюблена по уши... Я была рада за Надю, что она переживает что-то большое, захватывающее, но как это чувство перемешивается с сухими, тягучими мыслями о классовой борьбе, об экономическом материализме – этого я понять не могла. <…>
Я очень любила Надю, её искренность, доброту, прямодушие. Не знаю, до конца ли сохранила она эти подкупающие черты. Те, кого судьба подымает на верхушку пирамиды, часто их теряют. На эту верхушку Крупская не карабкалась, для себя ничего не искала. В ней не было ни тщеславия, ни самолюбия, не было ненасытного властолюбия, которое владело Лениным. О мелких житейских аппетитах и вкусах и говорить нечего. Их и следа не было. В Наде был равнодушный аскетизм русской революционерки. <…> Соблазны для неё не были соблазнительны, она могла любоваться чужой внешностью, а к своей была безразлична. Но своеобразная женственность в ней была. Полнее всего выразила она её в той цельности, с которой она вся, навсегда отдалась своему мужу и вождю. И ещё в любви к детям. Но сама она оставалась бездетной.
В её жизни не было никаких боковых тропинок. Ульянов вложил в её руки знамя, на котором было написано имя, звучавшее тогда каббалистически, - Карл Маркс. Почти полвека держала Надя это знамя в руках, вероятно, ни разу не поддалась искусительным сомнениям. Хотя кто знает, что пережила она после смерти Ленина. Может быть, и до неё сквозь казённую похвальбу большевицких лозунгов донеслись стоны распятой России? Может быть, когда уже не было около неё великого гипнотизёра Ленина, и её сострадательное сердце дрогнуло от того, что её товарищи проделывали над народом? Но пока он был жив, некрасивая, неловкая, сдержанная Надя была счастливее большинства так называемых блестящих женщин, которых природа несравненно щедрее одарила красотой, привлекательностью, талантами». (А.Тыркова. Цит. ист., сс. 189-195.)
February 4 2014, 08:35:48 UTC 5 years ago
Володя: "активный социопат. Он лишен как внутренних, так и внешних задержек, если и может на некоторое время усмирить себя и надеть маску добропорядочности, особенно в присутствии лиц, ожидающих от него приличного и ответственного поведения. Но как только такие социопаты оказываются вне досягаемости взрослых или авторитетных личностей, требующих хорошего поведения, они тотчас перестают себя сдерживать".
Надя: "пассивный социопат, большую часть времени ведет себя вполне прилично, принимая руководство какого-нибудь внешнего авторитета, например религии или закона, или привязываясь временами к какой-нибудь более сильной личности, рассматриваемой как идеал (речь идет здесь не о тех, кто пользуется религией или законом для направления совести, а о тех, кто пользуется такими доктринами вместо совести). Эти люди руководствуются не обычными соображениями приличия и человечности, а всего лишь повинуются принятому ими истолкованию того, что написано в «книге»".
Ну и общая черта, их объединяющая: "«Некриминальные» социопаты тем не менее не заботятся об опасности или добавочном труде, которые выпадут из-за них на долю других людей, и равнодушны к их возможным потерям".
February 4 2014, 08:38:37 UTC 5 years ago
February 4 2014, 08:44:17 UTC 5 years ago
February 13 2014, 17:47:20 UTC 5 years ago
Ф.М.Керенский - отец?!
February 4 2014, 09:58:52 UTC 5 years ago
February 4 2014, 11:14:28 UTC 5 years ago
(Я.)
February 4 2014, 12:34:44 UTC 5 years ago
February 4 2014, 15:34:55 UTC 5 years ago
/никогда не покидал книжки/
Замечательный оборот!
February 4 2014, 15:46:42 UTC 5 years ago
February 4 2014, 16:46:18 UTC 5 years ago
Не люблю игры словами в серьёзной теме, я понял так: обособленец - еврей - лицемер.
Не будет толка от спора знатоков социопатии, быть может, написанное ниже, выйдет напоминанием о судьбе Петра Струве (7 февраля его день рождения ). А Ленин, он там ниже.
Итак, 1903 год. Струве в Штутгарте уже почти год издаёт журнал "Освобождение". Таким образом он начинает объединение всех антисамодержавных сил, разделяющих идею политической свободы. По прошествии всего трёх месяцев его существования о значении журнала ему написал отзыв сын Герцена, Александр Александрович:
"Помните, я Вам сначала писал, что в первый раз за границей издание напоминает мне отцовский «Колокол»? Теперь я могу сказать более: «Освобождение» заменяет «Колокол».
Ленин воспринял Струве как соперника по лидерству в освободительном движении и начал его травлю в посредством газеты Искра(если кто забыл, то по науке это место принадлежит пролетариату и его авангарду - партии социал-демократов). В том же 1903 году в Лондоне во время её съезда Ленин общался с обустраивавшим его там социалистом Тахтарёвым. Однажды он прямо сказал Ленину, что считает неправильным называть Струве "изменником, ренегатом и новым Тихомировым". Например, спросил он, "что если кто-нибудь из рабочих, фактически преданных делу, под влиянием травли Струве на страницах "Искры", вдруг решится расправиться с ним или даже убьёт его как "изменника и ренегата"? На что Ленин невозмутимо ответил:
"Его и надо убить".
February 4 2014, 18:29:02 UTC 5 years ago
Deleted comment
February 4 2014, 18:30:38 UTC 5 years ago
February 6 2014, 08:15:59 UTC 5 years ago
Причем, это точная характеристика ДЕГа. Откуда, возникает мистическая уверенность в переселении Душ.
А что если.......
Такое стремление сохранить свою прежнею оболочку, в странном сооружении, находит оправдание.
February 6 2014, 08:32:58 UTC 5 years ago