Галковский Дмитрий Евгеньевич (galkovsky) wrote,
Галковский Дмитрий Евгеньевич
galkovsky

Category:

В1. ЧТО НЕОБХОДИМО ЗНАТЬ О ПУШКИНЕ - 1


(Кликабельно.)


I

Если позволительно говорить об истории русской мысли, то таковая может быть представлена в виде череды биографий. Совершенно невозможно говорить о развитии русской «национальной идеи», то есть о самостоятельном развитии духа. Впрочем, сомнительно, что это вообще возможно. Разве что история немецкой мысли XVIII-первой половины XX вв. может дать материал для убедительной стилизации подобного рода (примерно в том смысле, в котором геометрия послужила филологическим каркасом для этики Спинозы).

Можно говорить об истории мировой философии, потому что при таком масштабе исчезает даже планетарная привязка. Скорее всего, развитие философии у других разумных существ будет так же совпадать с нашим циклом, как развитие математики.

Но нация есть нечто слишком дробное, собственно это некоторая ошибка, отклонение от общемирового стандарта, индивидуальный «почерк». Отсюда вытекает неизбежность, но также и неизбежная двусмысленность любого национализма. Национализм – генерализация частности. Или, иными словами, сведение истории нации к индивидуальной биографии.

Постоянно воспроизводящийся сюжет русской жизни это столкновение русской личности, - слабой и артистичной, - с тусклой реальностью мировой периферии. В этом забавность, но также и трагичность судьбы русского человека. Во внешнем хаосе событий его жизни есть некоторая логика, и это логика всё более увеличивающихся неудач, которые самим фактом своего постоянного возрастания говорят о тенденции противоположенной - о грандиозном масштабе русской истории, её хрустальной наивности, просветляющей переусложнённую и излишне абстрактную духовную жизнь Западной Европы, и делающей, таким образом, и её более цельной. Неведомая сила создаёт и создаёт новые поколения русских личностей, иногда наделённых исключительными способностями, но эта же сила швыряет их о стену непонимания, азиатской косности и инерции. Чтобы сначала уничтожить, а затем обречь на загробный триумф в вечернем мире Европы.

Наверно именно это придает смысл бессмысленной русской истории: хаос и неудача русского мира оправдывается естественной драмой индивидуальной судьбы: имеющей начало, развитие, кульминацию и развязку. То есть меру.

Гоголь в статье 1835 года сказал, что «Пушкин это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет». Николай Васильевич всю жизнь питал пагубное пристрастие к нежинским риторическим фигурам, часто заводившим его не туда, куда надо, причём далеко. Однако довольно нелепая статья была написана в нужное время и, в общем, корявую фразу можно исправить до классической степени фундаментального обобщения:

«Пушкин это судьба гениальной русской личности в ближайшие двести лет».


II

Обстоятельства жизни Александра Пушкина известны хорошо и стали элементом национального образования. Излагая биографическую канву, обращу внимание на любопытные частности, обычно не замечаемые, и на некоторые события, официальная интерпретация которых неудовлетворительна.

Прадедом Пушкина был эфиоп Абрам Ганнибал, что всегда подчёркивается, и вполне справедливо: во внешности поэта угадываются африканские черты, эти же черты есть в его характере. Однако женой Абрама Ганнибала была шведка Кристина фон Шеберх, и западной крови в Пушкине ровно столько, сколько африканской. 75% - русская кровь, 12,5% - африканская, 12,5% - шведская. К этому можно добавить, что жена Пушкина, Наталья Гончарова, на 25% была немкой.

Любопытно, что и сам Пушкин, и его современники усматривали в доле африканской крови черту скорее западную. Во Франции белые колонисты, родившиеся в колониях, именовались креолами, а система пласажа позволяла усыновлять детей, рожденных от чёрных содержанок. Креолкой была жена Наполеона Жозефина Богарне, креолом считался французский поэт Эварист Парни, которому подражал молодой Пушкин. А современник Пушкина Дюма вообще был квартероном. Поэтому, делая комплименты матери Пушкина, поклонники именовали, её «прекрасной креолкой». Кстати, сам Абрам Ганнибал длительное время жил во Франции и получил там профессию военного инженера. То есть для русского глаза был скорее представителем западной цивилизации, «Обамой».



Мать Пушкина в молодости.

Поэтому в лицее Пушкину дали прозвище «Француз» в том числе из-за африканской крови. Но главное потому, что он французом и был. Дело не в совершенном владении французским языком, на котором он писал свои детские стихи, а в самом характере.

У маленького Саши было поведение французского школьника и типично французское остроумие. Он со смехом рассказывал, что его младший брат Николай, умерший в 6 лет, перед смертью показал ему язык. Когда старшая сестра поссорилась с матерью и заявила: «Повешусь, а прощения просить не буду», - Саша стал вбивать в стену гвоздь, чтобы сестренке было удобно вешаться.



Мать Пушкина в зрелом возрасте.

Как французы вели себя и родители: прохладное отношение к сыну маскировалось внешними проявлениями «самой дружеской симпатии», и дополнялось стремлением побыстрее сбагрить ребенка в интернат.

В общем пуркуа па, но это составляло разительный контраст с образом жизни родителей – богатых и безалаберных помещиков, не умеющих управлять хозяйством, бестолково тратящих деньги, содержащих 15 человек дворни – лентяев и бездельников, и отдавших имения на откуп ворам-управляющим.

Подобное великолепие должно было уравновешиваться старомосковской задушевностью а ля семейство Ростовых, но задушевности не было.



Отец Пушкина был человеком совершенно ничтожным. Невозможно поверить, что это не ироничная стилизация, написанная через сто лет, а портрет с натуры. Тут прекрасно всё – одежда, рукопись в руках, стол писателя с перьями, собака, цилиндр. Это готовый Козьма Прутков.

Дело в том, что Сергей Львович, как и его брат Василий, принадлежали к межеумочному поколению людей, вполне культурных, но живущих в стране, где культура находилась ещё в стадии формирования. Они были вынуждены говорить по-французски просто потому, что в русском ещё не было понятийного аппарата для выражения сложных чувств и мыслей. Русский язык только предстояло доделать. С этой задачей их сын и племянник справился блестяще, в том числе потому, что, благодаря французскому, был в положении русского человека конца 19 века. За Пушкиным была великая французская литература, которую он читал не как иностранец, а как француз. И которая дала ему лексику, строй мыслей, привычки, даже повадки. Именно потому, что он был человеком совершенно культурным, по своей культуре он не был русским. С нашей точки зрения, - то есть с точки зрения людей, прошедших пушкинскую школу.

Пушкин сказал в 1825 году:

«Русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного точного языка прозы — т. е. языка мыслей)».

Французский тогда был языком межнационального общения европейцев, а уровень развития французской литературы, а равно сопутствующей промышленности, лет на 50 обгонял Германию и Англию (не говоря о других странах). Знающий французский язык мог также читать достаточно хорошие переводы немцев и англичан, и следить за общеевропейским литературным процессом по блестящей парижской критике.

Братья Пушкины (Сергей и Василий) отличались галломанией даже на общем российском фоне того времени. И у того, и у другого была большая библиотека французских книг и склонность к французской болтовне. В доме Сергея Львовича ставились домашние спектакли на французском языке, с чего маленький Саша и начал своё приобщение к литературным занятиям.



Дядя Пушкина говорил как француз, одевался как француз, выглядел как француз и вел себя как француз. В отличие от брата, он был неплохим литератором второго плана, имеющим хорошие литературные знакомства. Большая часть его произведений – полупорнографические стихи в духе Пирона. Именно Василий Львович привёз Александра из Москвы поступать в Лицей.

В эту эпоху возникла знаменитая французская поговорка: «поскреби русского – и увидишь татарина». Русских надо было именно скрести, потому что внешне они часто производили впечатление больших французов, чем сами французы. В этом было их отличие от образованных немцев или англичан, которые хорошо зная французский, всё-таки говорили на нём как немцы или англичане. Но если немцы и англичане были носителями общеевропейской культуры, пускай с налётом провинциализма, то за душой у тогдашних русских не было ничего. Ноль.

Вы говорите с человеком, он вам твердит зады современной культуры – удачно и к месту. Постепенно вы замечете, что он повторяется. Говорите про климат – он про глобальное потепление, вы про кинематограф - он про политкорректность, вы про террористов - он про мультикультуризм. Далее идёт экология, холокост, полёты на Марс, покемоны. Ещё дальше – ноль. Всё правильно, всё не вызывает отторжения и изобличает человека культурного, но любые попытки выйти за пределы элементарного тезауруса натыкаются даже не на раздражение, а на растерянность. У человека нет слов.

Бон мо пушкинского светского общества: «Скажите, NN глупа или нет? – Не знаю, я говорил с ней на французском».

У Пушкина были плохие отношения с семьёй. Отец был холоден, мать его не любила, сестра вместе с мужем считала конкурентом в претензиях на наследство. У него были хорошие отношения с братом Львом.


По иронии судьбы, как это обычно и бывает, брат Пушкина, добрый, но абсолютно заурядный человек, обладал поэтической внешностью. Александр выглядел как злая карикатура на голубоглазого и светловолосого херувима, и, вдобавок, мать имела жестокость судить о сыновьях исключительно по их внешности. Лев был любимчиком, а Саше всякое лыко ставили в строку. Нельзя сказать, что мать была к нему просто равнодушна. Она его ненавидела, успехи Александра ее бесили и заставляли ещё больше любить (и жалеть) младшего сына.

23-летний Пушкин написал 17-летнему Льву развёрнутое письмо старшего брата, где учил его жизни. На французском языке, и со стилистическими фигурами:

«Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты еще не знаешь. С самого начала думай о них всё самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишком сильно ошибешься. Не суди о людях по собственному сердцу, которое, я уверен, благородно и отзывчиво и, сверх того, еще молодо; презирай их самым вежливым образом: это — средство оградить себя от мелких предрассудков и мелких страстей, которые будут причинять тебе неприятности при вступлении твоем в свет.

Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит; особенно же остерегайся допускать ее в обращении с начальниками, как бы они ни были любезны с тобой. Они скоро бросают нас и рады унизить, когда мы меньше всего этого ожидаем.

Не проявляй услужливости и обуздывай сердечное расположение, если оно будет тобой овладевать; люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость, ибо всегда рады судить о других по себе.

Никогда не принимай одолжений. Одолжение чаще всего — предательство.— Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает.

Я хотел бы предостеречь тебя от обольщений дружбы, но у меня не хватает решимости ожесточить тебе душу в пору наиболее сладких иллюзий. То, что я могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею…

Никогда не забывай умышленной обиды,— будь немногословен или вовсе смолчи и никогда не отвечай оскорблением на оскорбление.

Если средства или обстоятельства не позволяют тебе блистать, не старайся скрывать лишений; скорее избери другую крайность: цинизм своей резкостью импонирует суетному мнению света, между тем как мелочные ухищрения тщеславия делают человека смешным и достойным презрения.

Никогда не делай долгов; лучше терпи нужду; поверь, она не так ужасна, как кажется, и во всяком случае она лучше неизбежности вдруг оказаться бесчестным или прослыть таковым.

Правила, которые я тебе предлагаю, приобретены мною ценой горького опыта. Хорошо, если бы ты мог их усвоить, не будучи к тому вынужден. Они могут избавить тебя от дней тоски и бешенства».


В этих словах, вероятно, есть резон. Пожалуй, они даже отражают жизненную позицию Пушкина, которой он неудачно пытался следовать (как сказал Вяземский – «вбил себе в голову»).

Но, в общем, эта французская трескотня не имеет никакого отношения к реальности. Лев не мог принять подобный жизненный урок, потому что был добродушным бонвиваном. А если бы он этот урок принял, то первым делом от этого пострадал бы его старший брат, вовсе не стремящийся увидеть во Льве холодного эгоиста. Лев начал с того, что показал письмо знакомым, чем поставил Александра в неудобное положение. А потом провалил денежные поручения брата, использовав полученные деньги по своему усмотрению и сделав всеобщим достоянием рукописи стихов, которые он должен был отдать в публикацию.

По-французски же всё было правильно.


III

С 1811 по 1817 год Пушкин учился в только что основанном Царскосельском лицее. По своему типу это учебное заведение больше всего напоминало Смольный институт благородных девиц. С учениками нянчились, они находились в полной изоляции от родителей, это было единственное заведение, где мальчиков не пороли. Учебная программа Лицея была оторвана от жизни, упор делался на гуманитарные предметы, включая стихосложение и рисование. Главное, учеников не отпускали к родителям даже на каникулы. В дальнейшем режим был смягчён, а педагоги приобрели необходимый опыт. Но, в общем, пушкинский лицей выпустил «институток». Неудивительно, что они мерли как мухи, и к 1837 году из 30 выпускников умерло 9.

Лично Пушкин был человеком умным, к тому же из-за «креольства» быстро созрел, и к концу учёбы ни в грош не ставил директора Лицея Энгельгардта. Энгельгардт дал следующую письменную характеристику почти 16-летнему Пушкину:

«Высшая и конечная цель Пушкина – блестеть, и именно поэзией; но едва ли найдет она у него прочное основание, потому что он боится всякого серьезного учения, и его ум, не имея ни проницательности, ни глубины, совершенно поверхностный, французский ум. Это еще самое лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто: в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце. Нежные и юношеские чувствования унижены в нем воображением, оскверненным всеми эротическими произведениями французской литературы, которые он при поступлении в лицей знал почти наизусть, как достойное приобретение первоначального воспитания».

Пушкин дал бы следующую характеристику Энгельгардту:

«Высшая и конечная цель Энгельгардта – устроение материального благополучия своей семьи путём образцовой службы в казенном заведении. Обладая однобоким и неподвижным умом немецкого педанта, он стремится вести задушевные беседы со своими воспитанниками, не принимая в расчёт того, что они взрослеют, а кроме того сильно отличаются между собой по степени развития. Что годится для одного, у другого вызывает усмешку. Нельзя вести высоконравственные беседы, и одновременно шарить по личным вещам, подслушивать разговоры и вскрывать личную переписку. Что позволительно тупоголовому немцу, не должно быть основанием деятельности серьёзного воспитателя».

Но французский ум Пушкина в условиях «институтского» ограничения информации был беспомощным и делал логически правильные умозаключения на основании фрагментов реальности, произвольно вырванных из контекста жизни. Не говоря о том, что умозаключений часто и не было. Были риторические фигуры, взятые «на вырост» из другой культуры.

Прилежная институтка должна играть на клавикордах и вышивать крестиком. А что должен делать прилежный «институт»? Очевидно, пить, играть в карты, ходить по борделям, стрелять из пистолета и фехтовать. Всё это молодой Пушкин делал с большим усердием, избрав в учителя гусар, казармы которых находились поблизости от лицея.

В общем, в подобном поведении была своя логика, только в этой логике зияли пробелы. Для Пушкина гусары были эпическими персонажами, быть гусаром было круто и весело. Вероятно это была правда. Но не вся правда.

Пушкин был совершенное дитя, гусары стали водить его по публичным домам, где проституток он воспринимал как взрослых женщин, которые ему достались за деньги. С тетенькой можно было делать что угодно. Сказать встань на стол – она встанет. Сказать залезь под стол – она залезет. Это было очень забавно. Проститутки отвечали на его вопросы, этими вопросами он доводил их до слёз. Просил рассказать хистори, потом уговаривал бросить бордель, давал на это деньги (спьяну). Протрезвев, всё забывал.



Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде,
Как dandy лондонский одет -
И наконец увидел свет.

Начав взрослую жизнь, Пушкин тут же собрал букет венерических заболеваний – к счастью вовремя вылеченных. Александр усиленно изображал себя любителем выпить, тогда как особого пристрастия к вину у него не было, к тому же опьянев, он становился невыносим.

В карты он нормально играть так и не научился, проигрывая всё, вплоть до рукописей «Евгения Онегина» и сборника стихов об одном экземпляре, на издание которого уже была объявлена подписка. Если его не обирали до нитки, то только потому, что использовали как живца для заманивания более крупных клиентов. Именно картёжники финансировали его поездку на Кавказ в конце 20-х – с целью потрошения местных игроков.


Пушкин волочился за замужними дамами, но это приводило к смешным и нелепым историям. Обладая уродливой внешностью, он справедливо играл от противного: одевался в нелепые костюмы, стригся наголо, ходил в гигантских шароварах и прозрачных панталонах, носил фески и рассказывал небылицы об амурных успехах. Но Байрона из него не получалось. Молодого Пушкина любят изображать в виде формановского Моцарта, но скорее это смесь Бетховена и героя «Заводного апельсина».



Герой «Заводного апельсина» создал банду, которая ходила в белой одежде с бронированными подгузниками, носила котелки и трости, клеила на один глаз накладные ресницы и пила морковный сок молоко. Молоко называли по-русски, вообще сленг членов организации наполовину состоял из русских слов, включая как безобидные «руки» «ноги», так и матерную ругань. Глава банды, обладая деструктивным поведением, тем не менее, был фанатом Бетховена, особенно его девятой симфонии. Когда его «вылечили», он также потерял дар понимания музыки, и Бетховен стал вызывать у него рвоту.


Главное, Пушкин совершенно не разбирался в людях, поэтому легко становился жертвой розыгрышей и обманов. Во время южной ссылки (1820-1824) он нашел себе «друга» - Александра Раевского. Раевский был любовником графини Воронцовой, жены царского наместника и начальника Пушкина. Воронцова с помощью Раевского разыграла поэта, тот стал открыто ухаживать, она жаловалась мужу и тем самым маскировала очень серьёзную связь с Раевским (у них был общий ребёнок). Интрига привела к печальным последствиям: по настоянию разгневанного Воронцова режим опалы изменился: из крупного европейского города Пушкина выслали в деревенскую глушь. На юге России Пушкин мог совершать длительные путешествия, из Михайловского не мог выехать даже в ближайший Псков и, не умри Александр I, просидел бы там крепко лет десять.
Comments for this post were disabled by the author