Граф Хвостов.
Зачем было в Общество принимать Хвостова, никто из его членов объяснить не мог. Хвостов сам по себе был хорошим человеком и неплохим чиновником. Но он был сумасшедшим. Зачем было принимать в вольное (то есть частное) литературное общество (а до этого в Российскую академию и т.д.) человека, который своим существованием подрывал его устои и превращал участников в посмешище, объяснить невозможно. То есть аргументов была масса и все они по одиночке имели свой маленький резон, но за этими чахлыми деревцами вставал лес безумия. Литературный престиж Хвостова был ни на чем не основан, и даже наоборот, его деятельность этот престиж подрывала, что всем было очевидно. Всем кроме русских.
В Америке начала 20 века действовала Флоренс Дженкинс, прославившаяся тем, что не имея ни слуха, ни голоса (но имея много денег), выступала на оперной сцене. Понятно, что Америка страна больших возможностей, но никто ведь не избирал её в Национальную консерваторию. Туда приглашали по уму и таланту.
Надо заметить, что в случае Хвостова не было ни огромной административной протекции, ни колоссального подкупа. Он был просто настырный и этого для русских условий оказалось достаточно.
Речь, таким образом, шла о знаменитой славянской глупости. Славяне славятся среди европейских народов рекордно низким уровнем интеллекта. Из выдающихся умов Европы романские народы и народы германские составляют 90%, а славяне 10%, причём в значительной степени это метисы западноевропейцев (Шопен, Чайковский, Станиславский). При этом по численности все три группы равны.
Среди славян с преобладанием 10:1 доминируют русские, это лишь частично объясняется их многочисленностью (особенно если учесть больший процент тюрков в России). Более важными факторами являлись экстремальные условия обитания, обеспечивающие постоянную дарвиновскую селекцию славян, а также полиэтнический характер формирования русского правящего слоя. Императорская Россия это Великая Армия, а офицерский корпус российской армии был ноевым ковчегом для европейского дворянства. Мицкевич завистливо шипел по поводу русских коллег по славянскому несчастью.
«Кто их офицеры? Немецкий барон.
В карете ездой наслаждается он,
Чувствительно Шиллера песнь напевает.
И плеткою встречных солдат наставляет.
Француз либеральную песню свистит
Бродячий философ, чиновный бандит…»
Однако вернемся к «Арзамасу». Он был подлинной русской академией, убежищем от унылой славянской глупости «хлыстовых» (Хвостова граждане-гуси переименовали в «Хлыстова», намекая на юродство и на то, что при Павле I он был обер-прокурором священного синода).
Русские интересный народ, иногда они могут удивить, но очень часто рядом с говорящим русским загорается и начинает мигать табличка «DANGER». Вдруг русские достигают какой-то немыслимой степени глупости, находящейся далеко за пределами границы патологии. Зачем, например, они выдумали легенду о Распутине, оклеветали своего царя, выигрывающего мировую войну, заявили что он якобы отказался от престола, и стали… убивать пожарников. Во всём мире пожарник фигура неприкосновенная, это всеобщий любимец (справка: на Земле из-за большого количества кислорода в атмосфере процессы окисления идут быстро и бурно). Бедные пожарники не понимали, что происходит. ЗА ЧТО? Людей убивали на улицах. За то, что пожарники.
Как с этим бороться? В лоб ничего не сделаешь, IQ прописан генетически, людей с катастрофически низким IQ у русских для белого народа очень много. Настолько много, что они прорываются через фильтры социальной селекции наверх, и что ещё хуже, окружающие относятся к ПАТОЛОГИЧЕСКОЙ глупости членов элиты с поразительной терпимостью.
Хвостова никто никуда не назначал. За него ГОЛОСОВАЛИ. И рук голосовавшим никто не выкручивал. «Ну и что, что дурак? Человек-то хороший. Надо принять». Ну вот как-то так и получилось. А Пушкину дали камер-юнкера и заставили кланяться. Тоже как-то так.
Бороться, тем не менее, можно. И «текнолоджи» борьбы со славянской глупостью была создана. Хвостов, после издевательского «поздравления» Дашкова, подошёл и сказал:
- Ты думаешь, я не понял, что ты не всерьёз говоришь? А я понял. Я умный. Ты у меня, мудак, отсюда к ебене матери… в 24 часа… Понял?
Дашков понял:
1. Никогда и ни при каких условиях не говорить со «славянами». Это потеря лица. С детьми всерьёз не говорят. Если говорят, они из детей (в общем, безобидных и часто даже милых), превращаются в агрессивных дебилов.
2. Накопившуюся ненависть и презрение к «славянам» надо изливать за закрытыми дверями, причём обращать всё в шутку и карнавал. Иначе будет себе хуже – злоба и ненависть до добра не доводят.
3. Управлять «славянами» надо тайно. На уровне коротких, как удары хлыста, приказов, исходящих от верховной власти – персонифицированной, но безличной.
Казус с шишковско-хвостовской Академией так и решили – уже после смерти Пушкина. В 1841 году Николай I издал указ о «разукрупнении и слиянии» шишковской богадельни. Французской «Академии бессмертных» у русских не получилось и лавочку «Российской академии» (то есть академию русского языка) слили с «Императорской академией», при этом в академики перевели только 16 человек из шестидесяти. Указ был подписан 19 октября (в лицейскую годовщину), и министром просвещения тогда был арзамасец Сергей Уваров («Старушка»).
Дашков в надгробной речи над очередным халдеем сказал (1815 год):
«Мудрецы всех веков учили нас помнить о смерти и презирать суету жизни человеческой. Но кто из них собственным примером утвердил спасительное своё учение? Кто из них никогда не ослеплялся блеском величия и славы? Они показали нам истинный путь к высокой цели НИЧТОЖЕСТВА, нам предназначенной; а сами не умели по оному следовать, и все стремились к мечтательному бессмертию. Пагубный призрак сей владычествовал над вселенною. Нашему веку, нашему любезному Отечеству свыше назначено было явить знаменитый пример современникам, пример великодушного, добровольного отречения от всякой славы, от всякой известности. В то время когда ослепленные наши сограждане безрассудно проливали кровь свою, надеясь вечно жить в потомстве, в то самое время великие подвижники, о коих говорить дерзаю, начали и совершили неподражаемое дело своё. Другие жертвовали своею жизнью: они принесли в жертву имена и труды свои; соорудили на основаниях незыблемый храм, единственный в летописях мира, - храм СВЯЩЕННОГО ЗАБВЕНИЯ – и поспешили затвориться в нем. Там, незнаемы человеками, готовят они целительный бальзам, приносящий нам отраду и успокоение.… Кто в сем верном изображении не узнает достойных апостолов ничтожества и забвения, почтеннейших Любителей русского слова?... На вратах их храма начертана таинственная надпись: «СОН, СМЕРТЬ И НЕБЫТИЕ!» - надпись, изобличающая безумие тех, кто бессмертие избрали своим девизом (девиз французской академии – «бессмертные».)… Здесь навсегда погребены усопшие чада Беседы… и бледная дочь Хаоса, старая колдунья Славена, восседает на истлевших памятниках… А во главе всего предводительствует седой славенофил Еродий (т.е. Шишков – Д.Г.)».
Нетрудно видеть, что это «Программа» Чаадаева, изложенная им ВСЕРЬЕЗ через 25 лет. Историки недоумевают, как это в 40-х годах тайная полиция отнесла Петра Яковлевича к славянофилам. Но ничего удивительного в этом нет. Славянофил это «дурофил». Шишков (собственно Шишко) завалил возглавляемую им академию русского языка работой по изучению бесценной филологической культуры поляков, чехов и сербов, мешая тем самым изучать русский язык и языки культурных народов Европы. Под его руководством была проделана огромная и совершенно бессмысленная работа, затормозившая развитие русской культуры на 20 лет. Поскольку Чаадаев дурак, его власти естественно отнесли к «любителям глупости».
И западничество и славянофильство это продукты «самостийной» деятельности восточноевропейских самоделкиных, и, в этом смысле, два сапога – пара. Здесь идеологические догмы дошли до степени противоречия с элементарным здравым смыслом.
В дальнейшем я не раз остановлюсь на трагикомической и местами безумной истории «русской мысли», представляющий разительный контраст с историей великой русской литературы. Наиболее отчётливо этот контраст проявляется при постоянно неудачных попытках западников и славянофилов выступать на ниве отечественной словесности.
Над унылой вереницей аксаковых, хомяковых, тютчевых, и якобы противостоящих им таких же зануд чернышевских и соловьёвых нависает нерукотворный «Памятник» Хвостова:
«Восьмидесяти лет старик простосердечный,
Я памятник себе воздвигнул прочный, вечный:
Мой памятник, друзья, мой памятник альбом;
Пишите, милые, и сердцем и умом,
Пишите взапуски, пишите, что угодно;
Пускай перо и кисть играют здесь свободно,
Рисует нежность чувств стыдлива красота,
Промолвит дружбы в нем невинной простота;
Я не прошу похвал, я жду любви совета:
Хвостова помните, забудьте вы поэта».
Иностранцам трудно понять восторженные отзывы русских об «Арзамасе», так как на Западе метрополия и колонии были географически разнесены до степени «за морем-океаном» или по крайней мере, как в Америке, между ними была чёткая расовая граница.
«Арзамас» был русским «антигетто» для умных. Вяземский писал:
«Наша российская жизнь есть смерть. Какая-то усыпительная мгла царствует в воздухе, и мы дышим ничтожеством. Я приеду освежиться в «Арзамасе» и отдохнуть от смерти».
Достала ведьма Словена!
Карамзин плакал:
«В Петербурге всех любезнее для меня арзамасцы: вот истинная Русская Академия, составленная из молодых людей умных и с талантом. Жаль только, что нет их ни в Москве, ни в Арзамасе».
(В Москве, кстати, потом инсталлировали дочернюю организацию.)
«Арзамас» не распускался в 1818, такие общества обычно существуют, пока живы их члены. Со временем заседания перестали собираться, но граждане гуси помнили о гусином братстве и всю жизнь использовали гусиную лексику.
В 1831 году Вяземскому дали чин камергера. Пушкин пишет поздравление:
«Услыша о сем радостным для «Арзамаса» событии, мы, царскосельские арзамасцы, положили созвать торжественное собрание. Все присутствующие члены собрались немедленно, в числе двух. Председателем по жребию избран г-н Жуковский, секретарем я, Сверчок. Протокол собрания будет немедленно доставлен Вашему арзамасскому и камергерскому превосходительству (такоже и сиятельству). Спрашивали, члены: зачем Асмодей (арзамасское прозвище Вяземского – Д.Г.) не является ни в одном периодическом издании?..»
В 1834 году Пушкин принял решение подать в отставку и уехать в деревню, что вызвало гнев Николая. Жуковский понял, что его друг попал в беду, и перешел на гусиную галиматью:
«Я никак не воображал, чтобы была еще возможность поправить то, что ты так безрассудно соблаговолил напакостить. Если не воспользуешься этою возможностию, то будешь то щетинистое животное, которое питается желудями и своим хрюканьем оскорбляет слух всякого благовоспитанного человека; без галиматьи, поступишь дурно и глупо, повредишь себе на целую жизнь и заслужишь свое и друзей своих неодобрение».
Далее Жуковский делает приписку и прилагает копию письма без «лексики»:
«Может быть захочешь показать Бенкендорфу письмо мое. Вот экземпляр без галиматьи».
После смерти Пушкина Жуковский пишет министру просвещения Уварову очередную «галиматью». Момент трагический, для Жуковского смерть друга ужасна, но он пишет гражданину гусю Уварову на гусином языке, чтобы тот увидел в Пушкине старого друга по «Арзамасу», забыл былые распри и оказал протекцию:
«Старушка, вот официальное письмо, при нем и сие небольшое арзамасское завывание; а при сем арзамасском завывании и статья о смерти Пушкина… Благоволите, батюшка Старушка, устремить на сии гусиным пером исчерканные страницы те части бытия вашего, в коих со времен Адама заключается зрительная способность сынов человеческих. Прочитайте со свойственным Вам благоразумием, столь приличным министру просвещения, избранному на сие высокое место доверенностью монарха, страницы, истекшие из-под пера моего, и благоволите сунуть сие творение в раскрытую пасть цензуры, сей гладной коровы, пасущейся на тучных пажитях литературы и жующей жвачку с каким-то философским самоотвержением; благоволите предписать сей корове, чтобы она поскорее изжевала статью мою и поскорее её выплюнула, дабы я мог немедленно передать блевоту в тиснение в «Современнике». Впрочем, желаю Вам всякого благополучия, а за скорое исполнение просьбы моей пришлю Вам из Арзамаса, в коем надеюсь быть, жирную гусиную гузку, с коей честь имею быть. Светлана».
Неискушённым в политике и филологии людям может показаться, что подобное остроумие, иногда плоское и вымученное, является необъяснимым заскоком, тем более в устах «романтика» Жуковского.
На самом деле Жуковский был умным и расчётливым дипломатом (что неопровержимо доказывает хотя бы его придворная карьера) и делал то, что надо было делать.
Он понимал, что по условиям России за «хи-хи - ха-ха» рано или поздно придётся отвечать. Так ответили члены «серьёзных» литературных и политических клубов, которым навесили горб декабризма. Едкие характеристики завсегдатаев таких собраний в «Горе от ума» по советской традиции принято относить каким-то другим, «ложным» декабристам, тогда как это были декабристы те самые, и современники Грибоедова это прекрасно понимали. Других декабристов в России не было (и быть не могло). Грибоедов хохотал:
Репетилов:
Поздравь меня, теперь с людьми я знаюсь
С умнейшими!! - всю ночь не рыщу напролет.
Чацкий:
Вот нынче, например?
Репетилов:
Что ночь одна, - не в счет,
Зато спроси, где был?
Чацкий:
И сам я догадаюсь.
Чай, в клубе?
Репетилов:
В Английском. Чтоб исповедь начать:
Из шумного я заседанья.
Пожалуйста молчи, я слово дал молчать;
У нас есть общество, и тайные собранья
По четвергам. Секретнейший союз...
Чацкий:
Ах! я, братец, боюсь.
Как? в клубе?
Репетилов:
Именно.
Чацкий:
Вот меры чрезвычайны,
Чтоб взашеи прогнать и вас, и ваши тайны.
Репетилов:
Напрасно страх тебя берет,
Вслух, громко говорим, никто не разберет.
После 14 декабря 1825 года подобных горе-конспираторов свезли в Петропавловскую крепость и объявили государственными заговорщиками. Чему из них никто и не сопротивлялся, потому что власти сделали то же самое, что они делали раньше – изобразили игру в бирюльки и политический карнавал «всамделишной» радикальной оппозицией западного типа. Арзамасцы действительно играли в бирюльки и более того, обертывали шутовством реальную критику государственных ошибок, но власти при всём желании гусям ничего пришить не смогли. С гусей оказались взятки гладки, к тому же они возмущённо шипели.
Жуковский написал Николаю в 1827 году иезуитскую записку, выгораживающую Николая Тургенева. Царь понял, что его водят за нос, но махнул рукой. Прежде всего потому, что вместе с Константином Павловичем сам водил за нос русскую аристократию, изображая СВОЮ игру без правил нарушением правил со стороны аристократии (которая за правилами следила и нарушающих правила безжалостно убивала весь 18 век).
Жуковский писал Николаю, что при желании было бы легко превратить «Арзамас» в декабристскую организацию, ведь в его состав входил Муравьев, а тактикой последнего было нагромождение идеологических фикций:
«Арзамас был составлен из людей, имевших в России известность: сам Карамзин бывал на их заседаниях и от души смеялся, слушая шутовские их речи и протоколы. Сия ложь была бы неизбежным приговором арзамассцев: они бы признаны были заговорщиками, а общество их ветвью общества преступного, Северного или Южного. И если бы с таким предубеждением прочтены были протоколы и все бумаги арзамасского общества, то они только бы подтвердили сие мнение. Никто бы не поверил, что можно собираться раз в неделю для того только, чтобы читать галиматью. Фразы, не имеющие для посторонних никакого смысла, показались бы тайными, имеющими свой ключ, известный одним членам. Имя «Новый Арзамас», кое давало себе общество, получило бы смысл республики. А в Беседе русского слова и Академии, над коими забавлялись члены, увидели бы Россию и правительство…»
Таким образом, пародийная лексика «Арзамаса» была «защитой от дурака». С её помощью проводилась селекция членов и исключались политические доносы. По крайней мере их делать становилось очень трудно. Поэтому «Арзамас» аккуратно вёл издевательские протоколы своих заседаний, из которых, разумеется, исключались все политические намёки и тем более политическая прямая речь. А её там, конечно, было едва ли не больше, чем в декабристских говорильнях.
Не менее важной функцией карнавальной лексики была защита друг от друга. В Арзамасе собирались «большие люди», а всё большое небезопасно. Лошадь уже страшна, а к самому мирному слону лучше не подходить. Между людьми существует гигантские социальные и интеллектуальные перепады. Поэтому отсутствие серьёзного общения предохраняет от травм на производстве.
Почему важной частью дипломатии являются кулуарные анекдоты и треп ни о чём? Потому что дипломаты очень коварны, за ними стоят целые государства и их общение всегда имеет последствия. Иногда необратимые. Поэтому забивать сваи не надо. Надо шутить. В случае чего есть шанс увернуться и отшутиться.
Почему воспитатель наследника престола Жуковский после смерти Пушкина написал «дурацкое» письмо министру просвещения Уварову? Потому что такому письму нельзя дать ход, его нельзя никому показать. Не выполнить просьбу в такой форме тоже затруднительно. Ведь это же не «давление на министра», не так ли? Уваров был в последние годы личным врагом Пушкина. Но Жуковский прижал его к стенке.
Из протоколов «Арзамаса»: «На прошлом заседании недоставало одного любезного, двуличного арзамасца. О нем гласит предание, что он в тот славный вечер просидел у мышеловки, называемом Институтом. Там ловят юных мышонков женского пола, кормят их сахаром познаний и чудотворно превращают в людей, разумея сие слово в его истинном смысле. Там, ко всеобщему удивлению, оказалось, что одна проворная, миловидная мышка, с блестящими глазками, рождена от почтенных родителей его превосходительства Резвого Кота; и его превосходительство, предавшись сладостному влечению природы, позабыл об Арзамасе. Но Арзамас на него не рассердится, ибо он любит его сестрицу мышку, ибо он любит все природное, кроме природной глупости Беседы».
И, наконец, юмористический характер «Арзамаса» являлся защитой от общего уровня общества, ещё неразвитого и неспособного понять самого себя.
Это «почтенные друзья-товарищи гуси» понимали совершенно ясно. Вяземский писал:
«В старой Италии было множество подобных академий, шуточных по названию и некоторым обрядам своим, но не менее того обратившихся на пользу языка и литературы».
Вот в эту итальянскую академию и был перенесен пинцетом пятнадцатилетний сверчок Пушкин.
Пушкин получился потому, что литературой в России занимался не служилый люд, а высшая аристократия. То есть Россия это и была литература. Этой литературе не была нужна политическая свобода – она сама была свободой – свободой аристократии, данной ей по рождению и закрепленной в манифесте Петра III о вольности дворянства.
Аристократия в силу своей природы порождала из себя формы аристократической организации – тайной, всевластной и стоящей над идеологической схваткой. А если в эту схватку вовлекающейся, то привносящей туда равнодушное превосходство, превращающее идеологический догматизм в пародию. Поэтому «литературный кружок» в России начала 19 века состоял из князей и министров, а поэт (и гусь) Жуковский – оказался великим диктатором, создавшим с разрешения Николая I, но по своей воле, внутренний мир и личность Александра II. Повеление Николая I было вызвано ясным осознанием проблемы. Царь не понимал литературы и искусства, но был также европейским аристократом, осознающим недостаточность собственного образования, которую он решил исправить в сыне-наследнике.
«Светлана» принимает экзамен у наследника престола. Жуковский был не просто учителем Александра II, но также «директором школы», который подбирал ему всех преподавателей.
Историки России всегда делают уклон в сторону бюрократического, а не аристократического подхода, забывая, что Романовы это органичная часть высшей космополитической аристократии Европы, а русское титулованное дворянство совершенно равнородно национальным аристократиям Германии, Италии или Великобритании.
Из-за того, что аристократия и государственное чиновничество в России были почти идентичны (из-за табели о рангах), Россия была самым привилегированным для интеллектуалов и самым свободным государством Европы. Это дало колоссальный результат, но к сожалению только в «аристократических» областях, принципиально требующих дилетантизма – в литературе и в музыке.
Вот почему Пушкин вёл себя как совершенно свободный человек, выросший в свободном же обществе. Так и было на самом деле: ему не пришлось тратить огромные нравственные усилия на создание своего внутреннего мира и осуществление (хоть какое-то) своего творческого Дара.
