17 июля сего года на 84 году жизни умер историк русской философии Сергей Михайлович Половинкин, отец юзера 
oldadmiral’а.
Сергей Михайлович с сыном у меня в гостях. Январь 2017.
С Сергеем Михайловичем я познакомился в конце застоя. Нашим общим знакомым был скульптор Валерий Евдокимов. Он меня представил как студента философского факультета, увлекающегося Розановым. Половинкин тогда был пятидесятилетним преподавателем Историко-Архивного института (РГГУ) и казался мне глубоким стариком. Выглядел он старше своих лет.
На встречу в мастерскую Евдокимова я пришел с однокурсником. Однокурсника звали Сергей, он был симпатичный… вот собственно и все.
Тогда при встречах полагалось пить. Я не пил совсем, а Сергей пьянел с одной рюмки до состояния полного неприличия. Его сразу развезло, и он стал нести ахинею про русско-японскую войну и жидо-масонский заговор. Я пытался что-то говорить сквозь него и как-то исправлять положение, а сокурсник заливался соловьем:
- Жиды они как: есть осмьмушки, четвертинки и половинки. Половинки они значит наполовину.
Половинкин добродушно ухмылялся в бороду. Надо сказать, что я тоже тогда носил небольшую бородку, а Сергей был гладко выбрит.
Через месяц мы встретились снова в том же составе. Вдруг я заметил, что Половинкин называет меня Сергеем, а Сергея Дмитрием. Я попытался уточниться, но это не произвело особого впечатления. Сергеем меня Сергей Михайлович называл года три, при этом постоянно всем рассказывая, что ребята из МГУ ему понравились, особенно Дмитрий. А Сергей тоже хороший, но как-то он все прямолинейно излагает. Надо мягче и по первоисточникам.
Дело в том, что за прошедший месяц я бородку сбрил, а Сергей наоборот отрастил.
Сергей Михайлович длительное время старался меня мягко увещевать в таком тоне:
- Вот «всемирное правительство». Может быть. А откуда мы это знаем? Где источники? Источников нет – только желтая пресса.
- Евреи они конечно. Но знаете, Сергей, на приемных экзаменах, к своему сожалению и стыду, часто вижу такую картину. Русский абитуриент выходит дурак дураком. Непонятно, зачем документы на поступление подавал. И дальше учатся многие – им уж и так и этак, а до последнего курса «табула раза». А у евреев все от зубов отскакивает, и не то чтобы вызубривают, а интересуются, читают литературу, подходят после лекций с вопросами. Им предмет интересен.
Напомню, что все это говорилось в период, когда в стране был информационный вакуум хуже сталинского, а КГБ распространяло нарочито перековерканные списки «еврейских членов большевистского ЦК» («Смотрите, этот не еврей, а русский, а этот никогда не был в ЦК, а вот этого и вообще не было»). Это считалось операцией по дезинформации высшего класса, на чем всерьез строили пропагандистскую игру взрослые дяденьки на БибиСи и выше.
Нельзя сказать, что я это все тогда отчетливо понимал, но общее ощущение «нечестной игры» у меня было достаточно отчетливое. Например, я справедливо считал, что «Васильев» из «Памяти» это не то чтобы стукач, а просто человек в погонах.
Поэтому увещевания наивного Половинкина были не просто мимо, а я и в самом Лжедмитрии сомневался.
Вскоре сокурсник женился на дочке генерала КГБ, возглавлявшего отдел кадров этой замечательной организации, потом началась перестройка, потом бизнес, я познакомил его с Андреем Писаревым, тогда делавшим карьеру в патриархии, и они попали под машину. Писареву переломало ноги, а Сергей умер. Но потом ожил (клиническая смерть) и стал главой фирмы ритуальных услуг. Вот такая судьба.
Постепенно Половинкин примерно уяснил, где Сергей, а где Дмитрий, и мы с ним сблизились – насколько это было вообще возможно при разнице лет и темпераментов. Мы оказались соседями, я к нему стал захаживать в гости. У Сергея Михайловича была прекрасная библиотека по русской философии, он входил в число главных московских книжников, а я имел выход на ксерокопировальный аппарат в министерстве черной металлургии. Он мне давал редкие книги для распечатки. В свою очередь, у меня родственница работала в спецхране ИНИОНа, и я его тоже снабжал литературой. Ну и конечно мне было просто интересно общаться с Половинкиным и его друзьями. Я их наверно не раздражал (русский студент-монархист, увлекающийся Розановым), но всерьез они меня не воспринимали. Я это считал вполне справедливым, но также не менее справедливо считал, что они недооценивают мои интеллектуальные способности.
То, что я написал «Бесконечный тупик», было для всех большой неожиданностью. Вряд ли они читали эту книгу целиком, но конечно отметили усердие и общую направленность. Думаю, кстати, что «Бесконечный тупик» до сих пор никто из «специалистов» всерьёз не читал – на это указывает отсутствие полемики.
Говорил Сергей Михайлович поставленным голосом, очень уверенно и излишне громко. Он был немного туговат на ухо. Думаю, это был прекрасный лектор, потому что ораторские данные дополнялись дидактизмом, огромной эрудицией и, что особо ценно, отличным чувством юмора.
Как сейчас помню его рассказы об институтском житье-бытье.
-
Это действительно было так, во многом благодаря Ленину я уже в 20 лет прекрасно понял, где мы находимся. И мы начинали сыпать ленинскими цитатами.
Много он рассказывал о паноптикуме советских философов. Один, - грузин по национальности, - увещевал русских коллег:
- Сталына на вас нэт. Вот выдыщь стэну? Тут бил бы эво партрэт в тры мэтра и ты би на калэнах полз по ступеням, чтобы цэловат сапаги этого гэныя.
Это были 70-е годы.
В период перестройки один литературовед-розановед мне сказал:
- Половинкин умный человек, но какой-то запуганный. Все уже говорят свободно, а он: тише, тише. Того нельзя, этого рано.
Ему, прожившему застойную жизнь одиночкой-шалопаем, было легко так говорить. Его с работы за антисоветские взгляды не выгоняли, дело не шили, семьи-детей у него не было.
Сергей Михайлович действовал настолько осторожно, насколько позволяли условия 50-70-х годов, и, да, поскольку он большую часть жизни провел под советским гнетом, это не могло не сказываться на его «поведенческих реакциях». Но именно такие люди обеспечивали относительную интеллектуальную свободу в период застоя. На что требовалось немалое мужество и терпение.
Однажды Сергей Михайлович приготовился к обыску, и антисоветскую часть своей библиотеки раскидал по знакомым. Но у него была привычка: лишние страницы ксерокопий (а они попадались постоянно) не выбрасывать, а складывать в стопки. Чтобы на обратной стороне что-то писать.
В последний момент он посмотрел на листы, а там такое понаписано. Срочно с женой и сыном все упаковали – получился огромный тюк. Дело было зимой, тюк водрузили на санки и решили отвезти в Коломенское (рядом) и сжечь. На помойку было нельзя, т.к. за домом, - решили, - велась слежка. Ну, привезли тюк в овраг, вывалили. Стало смеркаться. Начали жечь. Вокруг, - кто помнит тогдашнее Коломенское – пустота. И вот из этой пустоты к костерку начинает пробираться… милиционер. Слава богу, отделались легким испугом, но для меня эта история символ времени, в котором жили тогда несчастные русские. И, кстати, еще радовались, ибо раньше было хуже. Оцените картину: на заре компьютерной эры немолодой ученый, отец семейства жжет в зимнем овраге страницы из книг. «Заметает следы страшного преступления». Прям Чикатило. Это, ребята, средневековье. Вот прямо оно. И было оно совсем недавно.
Кстати, благодаря опыту жизни в СССР я с младых ногтей понял, что сама по себе вера в Бога никак не связана с мракобесием. Мракобесие может быть религиозным, а может и атеистическим. Дело не в этом. Дело в организации, которая насаждает зверскими методами ту или иную идеологию.
Самые лучшие, самые культурные и порядочные люди моей молодости были верующими. Причем верующими серьёзно: и в смысле соблюдения обрядов и в смысле глубины убеждений. Таким был Валерий Евдокимов, с которым мы сблизились на почве увлечения русской религиозной философией. Помню, сидели у него в мастерской и смотрели большой альбом, посвященный храму Христа Спасителя. А мастерская была на Волхонке, совсем рядом с пресловутым бассейном. Мы пришли к выводу, что храм, конечно, восстановят, это неизбежно. Но не при нашей жизни. А через десять лет Евдокимов принял участие в восстановлении этого храма.
Сергей Михайлович тоже был не только лично глубоко верующим человеком, но в 80-90-е годы принял участие в восстановлении церковной жизни: и как ученый и как активный прихожанин. Он воспитал в православной вере сына Дмитрия, который затем стал крестным моего старшего сына. Во многом я принял решение о крещении детей под влиянием таких людей как Сергей Михайлович.
Православная вера в то время позволяла находить утерянную русскую идентичность и сохранять достоинство в мире национального и социального гнета. Думаю, в этом была главная ошибка людей моего поколения и поколения последующего. За душой у них по большому счету ничего не оказалось. Это произошло по одной простой причине – в мире разрушенной иерархии и уничтоженных социальных связей они попытались выступать от самих себя: без традиций, без опыта и с большими пробелами в образовании. Смыло их очень быстро и, в общем, правильно.
Сергей Михайлович, при всей своей чудаковатости, а отчасти и комичности, был серьёзным, ответственным человеком.
Как известно, все поэты делятся на хороших и разных, то есть, иными словами, на поэтов и на не поэтов. Поэт это определенное состояние души. Либо оно есть (Бог дал), либо его нет. То же касается философии. Половинкин был, конечно, настоящим философом: рассудочным наивным человеком, склонным к абстрактному умозрению. Его знали все бомжи на районе. Одевался он чисто, но странно, борода его была неправильно пострижена («всё свое, домашнее»), так что людей тянуло поговорить. Он всегда аккуратно объяснял трудящимся, как и что, и посильно пытался наставить на путь истинный. Народ его любил. Прогуливаться с ним вместе было трудно, постоянно цеплялся какой-то алкаш и Сергей Михайлович вступал с ним в дискуссию – длительную, но, против ожидания, весьма добродушную.
Энциклопедист-Половинкин написал большое число работ, посвященных истории философии и общественной мысли периода серебряного века, во многих областях это был ведущий специалист в России. Но он также написал самостоятельный философский труд, который назвал (конечно, с изрядной долей юмора) «Всё». Ничего особенного там нет, это просто рассуждения мудрого человека на извечную тему «что такое философия». А это и есть философствование в чистом виде.
В какой степени Половинкин реализовался? Полагаю, что он написал все что хотел, нейтрализуя сопротивление страны дураков своей трезвостью и трудолюбием. Другой вопрос, что он за свои труды получил. Небольшую квартирку с низкими потолками, 80% которой занимала библиотека – книжные шкафы стояли не только вдоль всех стен, но и посередине комнат. Библиотеку он собрал сам.
Когда я пришел к нему в гости первый раз, из-за шкафа выглянул тогда безбородый Олдадмирал. Сергей Михайлович улыбнулся:
- А вот это мой сын Дмитрий, сейчас готовится в армию. Там из него человека сделают.
Я с ужасом посмотрел на обреченного. Надо сказать, что Дмитрий это человек из книги рекордов Гиннеса. Он умудрился с настоящей язвой желудка попасть в армию, в то время когда люди придумывали себе язвы, чтобы армии избежать. При этом он, разумеется, в армию совсем не рвался. Просто это «половинкин-стайл». Образ жизни честных наивных людей. Но при этом людей очень умных и трудолюбивых – вот что жалко. Во Франции Половинкин-отец был бы маститым профессором с огромной квартирой в центре Парижа или с домом в фешенебельном предместье. Такие люди очень полезны для любого государства, и они подобным «столпам общества» создают все условия.
И уж конечно он не вылезал бы из местного телевидения, ведя многочисленные передачи на исторические и культурологические темы для «интеллектуэлей». Не как у нас – эпизодически, бесплатно и с равнодушной режиссурой, а по-взрослому: постоянно, за сотни тысяч евро в год и с личным референтом и визажистом.
Здесь, конечно, Сергей Михайлович, отличный лектор и рассказчик, осуществился, дай бог, процентов на пять. Для десятых и нулевых годов он был, конечно, стар, но 70-90-е это было бы его время.
Разумеется, будь у него в молодости современные возможности, он бы решил проблему сам, без помощи государства. Освоил бы ютуб и быстро набрал своими лекциями 50-100-200 тысяч подписчиков. Сергей Михайлович, кстати, кроме всего прочего был специалистом по истории современного русского православия и написал книгу о Сергее Нилусе – крайне мистифицированной и крайне интересной фигуре националистического андеграунда. Так что куда там 200 тысяч подписчиков – как бы не миллион.
Мне всегда было любопытно наблюдать вместе Половинкина-отца и Половинкина-сына. Они очень похожи и сыну передался интеллект отца, хотя он пошел по другой стезе. Это была редкая картина дружбы и взаимопонимания. Мой отец тоже был умный, но я его рано потерял, так и не успев пообщаться взрослым человеком. А Дмитрий прожил с любимым и любящим отцом всю жизнь. Это великое счастье. Сейчас ему конечно очень тяжело, ведь он потерял не просто отца, но также старшего друга, учителя и единомышленника.
Может быть, пройдет время, боль утихнет, и Дмитрий напишет воспоминания о своем замечательном отце – это было бы очень интересно.
Сергей Михайлович был общительным человеком, не случайно в своих исторических исследованиях он много внимания уделял общественной жизни русской интеллигенции – истории научных кружков и обществ. Он входил в неформальный кружок московских философов - «банное общество». Его членами были Хоружий (переводчик Джойса), Гачев (к нему естественно относились скептически) и многие другие. Отдельная тема – пересекающееся с банным обществом множество московских книжников: Джимбинов, Ляликов, Альберт Соболев. Еще направление – это патриархия и православная интеллигенция.
Может быть, главная особенность Сергея Михайловича и небольшого числа таких, как он – это умение жить и полноценно общаться в советском мире, где коммуникации между людьми были разорваны напрочь, а сам факт существования советской власти убивал и деморализовывал людей как Медуза Горгона.
Была ли хоть какая-то духовная жизнь в России 70-80-х? Все-таки была. И заслуга в этом небольшого числа людей. В том числе - Сергея Михайловича Половинкина. Светлая ему память и благодарность.
