Тамгде грек прошел еврею делать нечего..

Гавриил Попов. «Вызываю дух генерала Власова»

Гавриил Харитонович Попов – личность по нынешним временам уже историческая, определяемая авторами учебников по современной истории России в качестве демократа первой волны, написал книгу о другой исторической личности. Книга построена как воображаемый (и вполне возможный!) диалог между автором и генералом Андреем Андреевичем Власовым.

Если при словах «Гавриил Попов» мы сразу вспоминаем Межрегиональную депутатскую группу и жаркие (яркие) политические баталии 1989-91 гг., может быть, впервые в русской истории, проходившие свободно и демократично, то имярек «генерал Власов» наводит на совершенно иные ассоциации. Г.Х. Попов дерзнул сблизить политические позиции лидеров МДГ и РОА. Именно не столкнуть, а сблизить их политическое видение будущего устройства России.

Книга Гавриила Попова «Вызываю дух генерала Власова» выйдет в ближайшее время. Читатели «Свободного пространства», с любезного согласия автора, имеют возможность первыми познакомиться с сокращенным вариантом заключительной главы этого несколько необычного (для маститого ученого, политика, экономиста, президента Международного университета в Москве) текста.

Александр Меленберг

Глава 12. Суд Истории

Г.Х. Андрей Андреевич! Суд Сталина вы в основном выиграли.

Это доказывается тем, что Сталин был вынужден сделать суд закрытым – чуть ли не впервые в советской истории.

И тем, что суду не удалось согласовать вашу измену и отношение к вам Гитлера и США.

И, наконец, вашим поведением на суде, когда вы прямо взяли на себя полную ответственность за лидерство во всем антисталинском движении.

В общем, в историю России вы вошли.

Но вот прошло более 60 лет. Все эти 60 лет вершится другой суд – суд Истории. Вершится сейчас. Будет вершиться. Как однажды напи¬сал Твардовский – «и длится суд десятилетий, и не видать ему конца». Что вы сами считали бы важным для этого суда Истории?

А.А. Для меня, с моей точки зрения, важны такие моменты:

– очищение истории от несуразностей, не¬ясностей, нестыковок и прежде всего явного вранья;

– восстановление правды, особенно фактов,  так  как  интерпретации  фактов  всегда были и будут различными;

– оценка для меня главного: было ли стратегическое решение начать борьбу со Стали¬ным правильным вообще и во время войны в частности;

– были ли правильными избранные мною тактики реализации антисталинской стратегии;

– оценка выдвинутой мною в пражском Манифесте модели преодоления социализма. И как идеи модели для всех, кто хочет выйти из социализма. И конкретно для России, для СССР;

– какой реабилитации я хотел бы и от кого в современной России.

Г.Х. Я бы от себя добавил вопрос о соотношении вашей программы и программы демократической России в антисоциалистической революции 1989-1991 годов.

Перейдем к вашим соображениям по всем этим вопросам.

А.А. Прежде всего о лжи. Чего только не нагородили и историки, и общественное мнение под влиянием пропаганды.

Вранье, что я сдал всю Вторую ударную армию немцам. Армия оказалась в котле и держалась в нем до конца по приказу Ставки. Нам разрешили выходить тогда, когда не менее половины армии погибло. Четверть армии вышла из окружения. И только четверть армии попала в плен. Сами. Без моего участия. Я сдал только себя.

Вранье, что главную массу пленных русских составляли части Второй ударной. Это была крупная группировка. Но среди миллионов военнопленных она не могла составлять и сотой части.

Вранье, что главную часть формируемой мною Русской освободительной армии составляли части бывшей Второй ударной. Конечно, те из пленных, кто меня знал как командующего в Красной Армии, охотнее вступали в РОА. Но они не составляли и половины РОА.

Вранье, что в РОА военнопленных заставляли вступать чуть ли не под угрозой расстрела.

Да, перспектива гибели в лагерях заставила многих подать заявление о вступлении в РОА. Но я хотел иметь в РОА только тех, кто готов бороться против Сталина. Мне не нужна была армия, в составе которой будут те, кто готов бежать из нее и подорвать саму идею РОА.

Подавляющая часть РОА – те, кто добровольно и сознательно сделал свой выбор.

Вранье и то, что власовская РОА – власовцы – составляли основную часть русских, помогавших Вермахту. Не менее миллиона было таких. А власовцев – пара десятков тысяч. Миф о власовцах как главной силе при немцах понадобился для того, чтобы уйти от того факта, что и без меня сотни тысяч русских избрали путь борьбы со Сталиным.

Теперь о фактах. Надо сказать правду о том, когда мы реально воевали с Красной Армией.

Да, мы были готовы к борьбе. Но на самом деле имело место всего лишь несколько боевых эпизодов при участии первой дивизии РОА. Во всех других случаях РОА приписывают действия других русских формирований, казачьих в том числе.

Нужна правда о том, что нас в Вермахте поддерживали не гитлеровцы. Гиммлер изменил отношение к нам летом 1944 года, а Гитлер до последней минуты считал меня опасным.

Нужна правда о том, что прежде всего нашими покровителями в Вермахте были те, кто подобно графу Штауфенбергу составил заговор против Гитлера. И если нас не привлекли к суду над его участниками, то только благодаря тому, что никто из них под зверскими пытками ничего не сказал об их переговорах с нами.

Ну, а в ряде частных случаев надо правдиво подавать правду.

Я, действительно, за годы войны жил с тремя женщинами. Но подавать этот факт как признак моего разложения и готовности к предательству могут только подкупленные пропагандисты, которые не хотят вспомнить, что чуть ли не все генералы и маршалы Красной Армии – начиная с самого Жукова – открыто жили с ППЖ – походными полевыми женами.

Такого рода «правдами» особенно грешат публикации послевоенной эпохи.

Теперь о главном. Было ли мое стратегическое решение о борьбе со Сталиным как главной цели моей жизни правильным? Я уверен, что да. К концу тридцатых годов сталинский социализм был построен. И дело не в том, какую ужасную цену заплатила страна за него. Важно другое. Что ждет страну при нем дальше – вот это было очевидным.

Эмиграция выход видела в реставрации старого. Троцкий и оппозиция в партии выход искали в замене вождя и его клана. А я думал о преодолении именно этого социализма.

Было ли правильным мое отношение к Сталину в годы войны? Я напомню, что вначале я хотел ему помочь отбиться от Гитлера и затем подтолкнуть к реформам. Но несколько первых же личных встреч убедили меня, что великий тактик в текущих делах является великим догматиком в главном – в курсе на мировую революцию. И как Сталин пойдет на реформы после войны, если он не предлагает их сейчас, когда враг у Москвы, когда его решение о роспуске колхозов и возврате крестьянам земли подняло бы на борьбу миллионы?!

И я сделал вывод: или надо вообще отказаться от идеи борьбы со Сталиным, или эту борьбу надо начать сейчас.

Так родилась идея о правительстве в Ленинграде.

Все другие тактики были определены нереальностью борьбы со Сталиным внутри СССР.

Говоря о суде Истории, я бы на первое место поставил ту модель послесталинской России, которую мы представили в пражском Манифесте. Многое из того, что содержится в нем, стало яснее в свете прошедших десятилетий.

Это было второе, после «нового курса» Рузвельта, более полное и более развернутое видение основ нового строя – некапиталистического и несоциалистического. Вы его сейчас называете постиндустриальным.

Мы, конечно, опирались и на демократические идеи Февральской революции 1917 года и народные начала Октябрьской революции 1917 года. Но мы уже имели опыт сталинского социализма. Опыт национал-социализма Гитлера и Муссолини. Опыт грандиозного кризиса капитализма 1929 года. Опыт «нового курса» Рузвельта. И мы понимали, что надо отобрать из всего прошлого самое приемлемое и отказаться от негодного. По существу, то, что мы оставили в своем Манифесте, – это основы нового строя. Суть его – интеграция лучшего из государственного социализма и лучшего из частного предпринимательства. И частная инициатива, и активная роль государства. Все это можно увидеть, прочитав наш Манифест.

То, что этот Манифест не использовало демократическое движение в России, непростительно.

Кстати, ярые нацисты вокруг Гитлера обвиняли наш Манифест именно в том, что он не следует фундаментальным идеям национал-социализма. Ну, а та часть русской послереволюционной эмиграции, которая видела в нас «бывших красных командиров», получила новое подтверждение своей позиции.

Для будущего России национальный вопрос столь же важен, как и социальный. При самых правильных социальных решениях Россия не сохранится как единое государство без правильного подхода к национальному вопросу.

И тут наш опыт очень поучителен.

Нам не удалось объединить всех противников Сталина. Национальные движения распались на два направления: большинство, возглавляемое сепаратистами, сторонниками полного выхода из России, и меньшинство, видящее себя в будущей демократической России. Скажем, Краснов категорически выступал за «Казакию». А вот Шкуро считал, что будущее казаков в России. Кстати, возможно, в том числе, не желая сообщать о самом этом споре, Сталин решил сделать и их процесс закрытым.

Мы выступали и за целостность России, и за право ее народов на самоопределение.

Но самоопределение не во время выхода из социализма. Не во время борьбы за новое. Мы предлагали, как временное решение, сохранить Российскую Федерацию (вместо СССР). И все дележи осуществить путем референдума потом, когда мы победим. А пока все силы надо собрать в единый кулак.

Все враги мощной будущей России внутри Германии выступили против нас – начиная с Гитлера и Розенберга. Нас поддерживали те, кто в основе будущей Европы видел в качестве союзников мощную Россию и мощную Германию.

К концу войны наш подход стал находить все больше сторонников среди национальных движений России, но было уже поздно.

Кстати, враждебное отношение США к нам питалось, видимо, и тем, что на власти США влияли украинская, прибалтийская и другие диаспоры в США. Они видели во власовском движении вариант все той же единой и неделимой России, из которой они хотели выйти даже ценой ее полного развала.

И, наконец, последнее. О реабилитации.

Я не хотел просить прощения у Сталина. Я хотел остаться ему врагом.

Я не хотел реабилитации при Хрущеве.

Я оставался врагом его попыток капитального ремонта социализма.

Тем более, мне было не на что надеяться при Брежневе и его преемниках.

А вот с новой Россией вопрос гораздо сложнее.

Я не хочу реабилитации от той части нынешней новой России, которая представляет собой частично обновленную, частично перекрашенную бывшую коммунистическую номенклатуру. Я остаюсь для нее врагом.

Я не хочу реабилитации от движения ветеранов войны. Руководство этого движения во многом состоит из ветеранов спецслужб, ветеранов политработников.

Какой реабилитации можно ждать от прокуратуры, состоящей из наследников судивших меня палачей – наследников не по крови, а по духу? Естественно, они сталинский приговор оставили в силе.

А вот о реабилитации в глазах демократического движения новой России я бы по-настоящему мечтал. Пусть не всегда последовательно, пусть с постоянным реверансом к враждебному идее большой России Западу, это движение выступает за те же идеалы, что и наш Манифест.

Я пошел с большевиками, так как поверил в их обещания создать великую процветающую Россию. Меня обманули.

Когда началась война, я – как и все – искренне пел «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой». Я с полной отдачей сил, не щадя жизни, принял участие в самом тяжелом этапе борьбы с гитлеровским нашествием.

Но я не хотел, чтобы меня снова обманули, чтобы борьба с коричневым диктатором позволила еще более укрепиться диктатору красному, дала ему возможность навязать свой режим новым странам и народам Европы. Как это ни было тяжело, я решил начать борьбу с этой трагической для России перспективой. Заслугу свою вижу именно в этом начале.

Ну, а что касается современности – это уже область ваших выводов, Гавриил Харитонович.

<…>

Г.Х. В Испании Франко создал единый мемориал всем участникам и жертвам революции и гражданской войны. У нас, видимо, что-то подобное немыслимо. Нам нужно несколько мемориалов.

Мемориал №1. Я думаю, что когда-нибудь Ленина вынесут из Мавзолея и похоронят, поставив памятник рядом со Сталиным и другими вождями. Но рядом с ними нужны памятники Троцкому, Зиновьеву, Бухарину, Рыкову, Берии, Хрущеву – всем лидерам большевистского варианта преобразований России. А в Кремлевской стене – таблицы с именами советских руководителей, или расстрелянных советским режимом, или обруганных им.

Мемориал №2. Я думаю, что после перезахоронения царской семьи в Питере, в Донском монастыре деятелей послереволюционной эмиграции возникает второй мемориал – мемориал врагов большевистского строя.

Мемориал №3. Революционерам, но врагам большевиков. Эсерам. Анархистам. Меньшевикам. Махно. Спиридоновой. Антонову.

Мемориал №4. Мемориал тем, кто боролся за новую, постиндустриальную, демократическую Россию. И первым в этом мемориале должен стоять памятник вам. И – очень близко к вам – памятник Андрею Дмитриевичу Сахарову. Вы оба очень близки. Оба оказали советской системе огромные услуги в самые тяжелые для нее времена. Оба награждены высшими орденами этой системы.

Оба осознали бесперспективность этой системы для будущего России и необходимость отказа от нее. Она – вполне логично – объявила вас предателями. Но при этом попыталась предательство системы представить как предательство народа и страны.

Я не был на суде, назвавшем вас, Андрей Андреевич, предателем. Но я был в том зале Большого Кремлевского дворца, где тысячи народных депутатов СССР, подавляющее большинство съезда, визжали, вопили, бесновались – осуждая стоявшего на трибуне Андрея Дмитриевича Сахарова как предателя. Там я окончательно понял, что есть ситуации, когда, только став предателем в глазах господствующего класса и манипулируемой им части масс, можно остаться подлинным, настоящим Гражданином и Патриотом.

В вас я вижу предтечу антисоциалистической народной революции 1989-1991 годов.

Вы были родоначальником того варианта антисталинизма и антисоциализма, который основан на идеях, актуальных и сейчас.

И пока наше современное демократическое движение не осознает своего родства именно с вами, который сумел в тяжелейших условиях устоять между Сталиным, Гитлером и Западом, – оно не будет прочным и перспективным.

Думая о вас, Андрей Андреевич, я не раз вспоминал слова Льва Николаевича Толстого: «Говорят, одна ласточка не делает весны. Но неужели оттого, что одна ласточка не делает весны, не лететь той ласточке, которая уже чует весну, а дожидаться? Если так дожидаться всякой почке и всякой травке, то весны никогда не будет».