Из теории решений Лумана

Человеку всегда нужна какая-то система координат. Человеку очень хочется видеть наглядные причинно-следственные связи. Все равно - считать это воспоминанием об утраченном знании Первосотворенного Сада или же наследием убогого опыта голозадых приматов, эволюционировавших в почти тепличной кислород-азотной атмосфере третьей планеты желтого карлика. В обоих случаях столкновение со страшной и сложной реальностью мира оказывается куда выше пределов обыденного сознания.

Человеку трудно понять, что государство, которое он считает устроенным для своего блага (ну и для блага себе подобных), может быть машиной чистого зла. Человеку трудно понять, что Мироздание устроено не для того, чтобы ласково греть ему спинку и нежный животик, а подчинено совсем иным законам, в которых уют человека занимает не первое и даже не десятое место. Человеку трудно понять, что в микро- и макромирах правят бал совсем не те законы, которые управляют созреванием банана на ветке.

И во всех этих случаях человек, стремясь к рациональному, начинает РАЦИОНАЛИЗИРОВАТЬ. Он искусственно вносит мнимо разумные схемы в явления, в которых рационального нет ни грана.

Захватили нацисты или коммунисты, почти что абсолютные носители зла, власть в стране. А люди считают, что это сделано для общего блага. Лучшие умы нации брошены в застенки или убиты. А люди считают, что это отдельные перегибы. Безответственность бюрократов в мундирах погубила родных. А люди считают, что их близкие принесли себя в жертву великому и нужному делу, и просят добрые власти озаботиться об этом деле…

 

Из Лумана:

Понимание будущего в классической теории решений  требует некоторых уточнений. Будущее есть и остается неопределенным, поэтому не существует проблемы достижения его определенности перед принятием решения. Определенность заключается лишь в преемственности неопределенности будущего, так что всегда можно вмешаться и скорректировать решения, рассматривая их ретроспективно. Отсюда возникает вопрос о том, кто на самом деле использует информацию, постоянно производимую в «информационном обществе». Похоже, что при попытках ее эффективного использования рациональность становится камнем преткновения. Однако действительно ли рациональность является узким местом использования информации, или сама специфика решений выдвигает вопрос о возможности и степени их опоры на информацию?

Описание решений как информированного выбора среди нескольких альтернатив породило две области проблем. Первая затрагивает критерии рациональности и возможности их реализации. Вторая область относится к вопросу о субъекте принятия решения. Здесь учитывается влияние «субъективного» фактора в решении, т. е. проявление воли, которое не может быть просчитано заранее. Считается, решения принимают в конечном итоге конкретные люди. Следовательно, что чем важнее решения, тем важнее их авторы: люди приобретают статус в соответствии с важностью решений, которые от них зависят и принятие которых им приписывают. Побочным результатом такого представления о принятии решений является мифология иерархии, верная независимо от того, как на самом деле принимаются решения в организациях с вертикальной дифференциацией.
То же самое относится и к коллективным решениям путем голосования по принципу большинства. Как известно еще со времен Кондорсе, принцип большинства не гарантирует выражения предпочтений общества, т. е. может привести к иррациональным результатам, однако с этим приходится мириться, так как решения должны приниматься постоянно. Иным путем социальные системы не смогли бы справится с постоянными изменениями в окружающей среде. Обращает на себя внимание то, что классическая теория решений приводит к острой конфронтации рациональности и иррациональности, но оставляет все как есть.

Не подвергая сомнению определение решения как выбора между альтернативами, поставим дополнительный вопрос: как возникают альтернативы в реально существующем мире? И далее — как посредством решения можно повлиять на то, что до него не существовало в мире, в котором происходит то, что происходит и не происходит того, что не происходит? Этот вопрос не должен возвращать нас к старому спору между детерминизмом и индетерминизмом, так как мы ставим вопрос о форме взаимоотношений решений со временем, когда они вводят альтернативность в настоящее, данное как результат неизменяемого прошлого, или когда они стремятся ввести что-либо новое в неизвестное будущее, пытаясь изменить мир по сравнению с тем, каким он был бы без принятого решения.
Дальнейшие размышления ведут к прояснению связи решений со временем. Решение связано с определенным моментом времени тем, что оно является одним и тем же до принятия решения и после него. Например, необходимо принять решение о размещении мусороперерабатывающего завода. Допустим, что существует несколько альтернативных вариантов его размещения. Тогда еще до принятия решения обдумывают, как оно будет аргументировано после принятия, тем самым решение преобразует открытую контингентность в закрытую. В дальнейшем можно будет защищать выбранный вариант или сожалеть о нем, однако он уже навсегда останется вариантом, наряду с которым имелись и другие. Но как возможна идентификация тождественности решения, несмотря на резкие различия в его оценке до и после принятия?

Для ответа на поставленные вопросы предлагается определить решение как введение времени во время. Пусть исходное время представляет собой некий фон наступающих и завершающихся событий. Наблюдатель может ввести в исходное время различение «до и после», определяя моменты времени или события, которые создают это различение (т. е., без которых оно исчезло бы). Так как возможно бесконечное множество таких «зарубок», различение «до и после» существует лишь относительно наблюдателя. Тогда любые действия возможны как события, создающие различия «до и после». Это еще не вызывает особых затруднений и не ведет к проекции этого различения на исходное время «наступления и завершения событий». Введение времени во время происходит только тогда, когда «до» интерпретируется как прошлое, а «после» — как будущее. Согласно нашему тезису, действие, тем самым, становится решением. Как именно это происходит и каковы последствия данного процесса?

Во-первых, отсюда следует, что различения «до и после» являются произвольными и выступают как универсальные. Тогда все остальные различения «до и после» становятся либо прошлыми, либо будущими различениями. Можно соглашаться с другими одновременными решениями, но они остаются нерелевантными, так как являются ненаблюдаемыми из-за их одновременности. Тем не менее, они сказываются на будущих решениях, так как их можно будет наблюдать в будущем, потому что тогда они будут относится уже к прошлому. Мировое время является всегда настоящим временем, но определяется также неактуальными в данный момент временными горизонтами прошлого и будущего; без этого различения настоящее было бы не настоящим, а лишь актуально переживаемым течением жизни.

В настоящий момент не существует убедительной теории времени. Представление о времени как о текущей реке является недостаточным, потому что даже «небесная твердь» подвержена воздействию времени, что было известно еще Аристотелю: отсюда — его интерес к мере, которая преодолевает это различение. Различение «до и после» — это не только и не столько вопрос измерения, пусть датирование и помогает различать «до» и «после». Однако саму проблему здесь невозможно ни решить, ни даже адекватно сформулировать. Для того, чтобы определить понятие времени, вероятно требуется выяснить, что такое решение, так как решение, в конце концов, отклоняет свою детерминацию прошлым и одновременно создает иное будущее, нежели то, которое осуществилось бы без наличия решения. Каким образом можно учесть это в понятии времени?

Независимо от понимания мирового времени либо как хронологического процесса, либо как постоянного обновления различения прошлого и будущего в ходе этого процесса, прошлое в любом случае неизменно, а будущее — неизвестно, так как оно не наблюдаемо. Решения характеризуются тем, что не воспринимают этого условия, а встраивают время во время. Неизменяемость прошлого не подвергается сомнению, но истолковывается таким образом, что оставляет открытыми варианты настоящего. Будущее хотя и остается неизвестным, но на него можно проецировать различения, например, результаты морского боя, который можно выиграть или проиграть. На абстрактном уровне будущее и прошлое перерабатываются одинаково: состояния, которые есть, каковы они есть или будут и каковы они будут, анализируются через различения. Это создает возможность введения времени во время, о котором шла речь выше, — время не пускается на самотек. Временные горизонты будущего и прошлого соотносятся друг с другом и таким образом интегрируются. При этом остается в силе то, что прошлое невозможно изменить, а будущее — определить. Тем не менее, благодаря такому вхождению времени во время, с каждым решением возможен иной ход истории.

Решения предполагают различения между прошлым и будущим и одновременно создают их. Решения добиваются того, что эти различения становятся другими, по сравнению с теми, которые были бы без решения. «Добиваются» — означает, что им приписывается изменение различения независимо от того, как в действительности протекают комплексные каузальные события. Иными словами, решение делается видимым, можно даже сказать «решаемым», посредством его приписывания самому себе.
Отсюда следуют важные выводы для теории решений. Отныне решения должны обращаться к памяти системы, которая определяет, что может быть забыто, а что — вспомнено. «Забвение» становится одной из важнейших функций памяти, так как она освобождает ресурсы системы для дальнейших операций. Действительно, каждая идентификация, конденсация, генерализация, короче говоря, любая подготовка памяти к повторному использованию, связаны с ее очисткой, а порой и подавлением — здесь пока нет иных критериев, кроме успеха при повторном использовании, т. е. рекурсивности операций системы.

Будущее остается неизвестным (иначе оно не было бы будущим по определению), но его неизвестность является важнейшим условием для выработки решений. Решения основаны на том, что никто не может знать будущего. Поэтому бессмысленно приписывать решения «субъекту». Цели можно ставить только потому, что никто не знает, что произойдет в будущем. Конечно, есть и относительно стабильные допущения, к примеру то, что Альпы будут стоять и завтра, но их существование не является предметом решений. Когда же, например, проектируют строительство тоннеля, то возникает область неизвестного, — тогда решение возможно только благодаря введению времени во время. Чем больше общество ориентируется на подобные области неизвестного, тем яснее становится, что в будущем придется принимать дальнейшие решения. Вместе с ними постоянно будет начинаться новая история, следовательно, перспектива решений потенцирует необходимый ей горизонт неизвестности. Вопреки натурфилософии Бэкона и философии культуры Вико, человеческая история непредсказуема, потому что (точнее, поскольку) она делается людьми.

Очевидно, что здесь может быть полезной лишь имагинация, а не информация.
Тем не менее, будущему можно придать структуру, формулируя ожидания и проецируя тем самым различения, которые специфицируют пространство для осцилляторной функции. Так как ожидания либо осуществляются, либо не осуществляются, классическая телеология и теория преднамеренного действия оказываются частным случаем осцилляторной функции. Основная проблема заключается не в надежности предсказаний на основе информированности, а в спецификации различений, которые структурируют этот своеобразный «механизм маятника». Тогда можно попытаться мыслить «стратегически», т. е. учесть то, что ожидания могут не исполниться или возникнут другие различения: например, костюм из высококачественного хлопка окажется прочным, как и обещал продавец, но зато окраска ткани окажется нестойкой. Постепенно проясняется смысл туманного высказывания о введении времени во время: речь идет об интеграции функции памяти и функции осциллирования. Различения, с которыми система входит в будущее осциллирование, должны быть согласованы с тем, что удаляется и сохраняется в ее памяти. Для решения этой проблемы, вероятно, не существует четких правил. Тем не менее, в качестве теста можно, например, спросить, достаточна ли отчетность предприятия для выполнения функции памяти, или то, что в ней опускается, важно для различений, необходимых для выполнения функции осциллирования.