Nick 'Uhtomsky (hvac) wrote,
Nick 'Uhtomsky
hvac

Пролегомен трагедии

Русская армия на третий год войны

Объезжая войска осенью 1916 года. Император Николай Александрович вызвал из строя старослуживших солдат, вышедших с полком на войну. Выходило по два-три, редко по пяти на роту — из иных рот никто не выходил.

  • Первый, кадровый, состав императорской пехоты ушел в вечность в осенних боях 1914 года.
  • Второй окрасил своей кровью снег первой зимней кампании — снег Бзуры, Равки и Карпат.
  • Третий состав — это «перебитые, но не разбитые» полки великого отхода.
  • Пришедший ему на смену четвертый состав вынес вторую зимнюю кампанию.
  • Пятый лег в ковельские болота.
  • Шестой догорал в Буковине и Румынии, и на смену ему запасные полки готовили седьмой.

Шесть составов переменила вообще вся пехота.

Однако добрая треть наших дивизий 1-й и 2-й очереди, особенно дравшиеся на Юго-Западном фронте, переменили свой состав за войну 10 раз и более. 48-я пехотная дивизия, например, 12 раз. 1-я Сибирская дивизия за один первый год войны переменила шесть составов (из строя 1-го Сибирского стрелкового Его Величества полка с сентября 1914 года по август 1915 года убыло 20 000 человек). Через Лейб-Гвардии Гренадерский полк с начала войны по август 1917 года прошло, по словам генерала Рузского, 44000 человек — 11 полных составов... Все эти части принадлежали к числу наиболее стойких, пленных врагу не оставляли, так что все это были кровавые потери.

Изменение состава повлекло за собой изменение облика армии. Она стала действительно «вооруженным народом». Офицеры и солдаты в подавляющем большинстве носили мундир всего только несколько месяцев, а то и несколько недель. Ни те, ни другие не получили надлежащего военного образования и воинского воспитания. Прошедший трехнедельный, в лучшем случае — двухмесячный курс учения в запасном полку, солдат попадал под команду офицеру, прошедшему столь же поверхностное учение в школе прапорщиков или на ускоренном курсе военного училища.

Сами по себе эти русские люди были храбрыми, выносливыми и способными при случае на подвиг отваги и самопожертвования. Со всем этим они представляли совершенно сырую, необработанную массу. Это далеко еще не были солдаты, подобно тому, как их наскоро произведенное начальство далеко не могло считаться господами офицерами.

 

На полк оставалось пять — шесть коренных офицеров, редко больше (обычно на должностях командиров батальонов и заведующих хозяйственной частью). В ротах и командах состояло 30 — 40 офицеров «военного времени», а командир полка, как правило, отбывал мимолетный ценз и ничем не был связан с полком. Офицерская среда была пестра по составу, разнообразна по происхождению и неодинакова по качеству. Старая полковая семья погибла, новая не имела возможности создаться.

Остатки кадрового офицерства распределились между фронтом, где на них, в сущности, все и держалось, и  тылом, где наряду с незаменимыми специалистами поспешили «устроиться» менее стойкие элементы нашего офицерского корпуса. Отбор по этим двум категориям произошел в первые же месяцы войны. Просматривая списки вышедших на войну кадровых офицеров, можно всегда на полк найти 4 — 5 офицеров, обычно аттестованных «выдающимися», сказавшихся «контуженными» в первом же деле и больше в полк не возвращавшихся. Полк в их лице мало что терял. Подобное явление наблюдалось во всех воевавших армиях.

Превосходными оказались офицеры из подпрапорщиков. Недостаток образования они восполняли высоким сознанием долга и жертвенной преданностью к воспитавшему их полку. Очень хороши были и офицеры из вольноопределяющихся. Эти немногочисленные категории офицеров были почти целиком перебиты к концу 1916 года. Уцелевшие были в чине поручиков и штабс-капитанов.

Что касается главной массы офицерства — прапорщиков ускоренного производства, — то первые их выпуски дали армии уже к весне 1915 года много превосходных боевых офицеров, поверхностно подготовленных, но от всего сердца дравшихся. Это был цвет русской молодежи, увлеченной патриотическим порывом начала войны в военные училища.

Однако с осени 1915 года качественный уровень нашего офицерского пополнения стал резко понижаться. Разросшиеся вооруженные силы требовали все большего количества офицеров. Непрерывные формирования и непрерывные потери открывали десятки тысяч новых вакансий. Пришлось жертвовать качеством. Служилое сословие было уже обескровлено. Интеллигенция так или иначе «приспособилась». Новых офицеров пришлось набирать в полуинтеллигенции. Университетские значки мелькали на защитных гимнастерках «земгусар», а в прапорщики стали «подаваться» окончившие городские училища, люди «четвертого сословия», наконец, все те, кто «пошел в офицеры» лишь потому, что иначе все равно предстояло идти в солдаты...

Появились офицеры, в которых не было ничего офицерского, кроме погон, и то защитных. Офицеры, не умевшие держать себя ни на службе, ни в обществе. Слово «прапорщик» сделалось нарицательным. Вчерашний гимназист, а то и недоучка-полуинтеллигент в прапорщичьих погонах командовал ротой в полтораста — двести мужиков [249] в солдатских шинелях. Он мог их повести в атаку, но не был в состоянии сообщить им воинский дух, той воинской шлифовки и воинской закалки, которой сам не обладал.

«Меч кует кузнец, а владеет им молодец». Молодцов было еще достаточно, но кузнецов не стало. Погибший кадровый офицерский состав был незаменим.

 

Взятые от сохи новобранцы и не проходившие раньше службы в войсках ратники 2-го разряда попадали в запасные полки. Эти организационные соединения насчитывали по 20000 — 30000 человек при офицерском и унтер-офицерском составе, рассчитанном на обыкновенный полк в 4000 штыков. Роты этих запасных полков — по 1000 человек и более — приходилось делить на литерные роты в 250 — 350 человек. Литерной ротой командовал прапорщик, только что выпущенный, имевший помощниками двух — трех унтер-офицеров, иногда еще одного прапорщика, столь же неопытного, как он сам. Оружие имелось в лучшем случае у половины обучаемых, обычно же винтовка приходилась на звено. В пулеметных командах имелось по два пулемета, зачастую неисправных, и на этих двух пулеметах два прапорщика должны были за шесть недель подготовить 900 пулеметчиков. За невозможностью «показа» приходилось обучать «рассказом» — отбывать номер, одинаково тягостный и для обучаемых, и для обучающих.

Запасные войска были скучены в крупных населенных центрах. Военное ведомство не озаботилось устройством военных городков — лагерей, где, вдали от тыловых соблазнов, можно было вести серьезные занятия на местности. Эта система лагерей была, между прочим, принята во всех воевавших странах — как союзных, так и неприятельских. Литерные роты выводились на улицы и площади городов. Здесь им производилось учение, заключавшееся в поворотах и маршировке. Иногда на панелях, под сбивчивые команды неопытных начальников, производились перебежки по воображаемой местности. Подобного рода упражнения ничего не прибавляли к сноровке солдата и тактическим познаниям прапорщика.

Когда подготовленные запасными частями пополнения прибывали на фронт, то их остерегались ставить в строй, а сперва переучивали заново — и по-настоящему. Система анонимных запасных полков, готовивших пополнения для  неизвестных полков на фронте, была преступной. Простой здравый смысл требовал подготовки пополнений определенными запасными частями для определенных действовавших частей.

Каждый полк на фронте должен был иметь свой запасной батальон в тылу, где его офицеры и унтер-офицеры готовили бы солдат для своей части. Вместо отбывания номера тут было бы настоящее обучение, обучающий был бы кровно заинтересован в подготовке обучаемых, и на фронт шли бы уже готовые селенгинцы, модлинцы, ширванцы, а не Иваны, не помнящие литерных рот. Свои запасные батальоны имелись только в полках гвардии, но, расположенные в столице, они были поставлены в особенно растлевающие условия.

Нагромождение запасных войск в больших городах имело огромное развращающее влияние на людей. Глазам солдата открывалась разгульная картина тыла с его бесчисленными соблазнами, бурлившей ночной жизнью, повальным развратом общественных организаций, наглой, бьющей в глаза роскошью, созданной на крови.

Инерция трех поколений никчемных людей взяла верх. Война затронула интеллектуальный отбор в России гораздо слабее, чем в остальных странах. На фронт пошел лишь тот, кто хотел доказать любовь к Родине не на словах, а на деле. Для большинства же интеллигенции военный закон — и так преступно снисходительный для «образованных» — существовал лишь для того, чтобы его обходить.

Начиная с весны 1915 года, когда выяснился затяжной характер войны, стремление «устроиться как-нибудь», «приспособиться» где-нибудь побезопаснее стало характерным для огромного большинства этой «соли земли». В ход пускались связи и знакомства — и цветущий здоровьем молодой человек объявлялся неизлечимо больным либо незаменимым специалистом в какой-нибудь замысловатой области. Характерным показателем глубокого разложения русского общества было то, что подобного рода поступки не вызывали почти ни у кого презрения и осуждения. Наоборот, общество относилось к таким «приспособившимся» скорее сочувственно.

Бесчисленные организации Земско-городского союза стали спасительным прибежищем для полутораста тысяч интеллигентных молодых людей, не желавших идти на фронт, щеголявших полувоенной формой и наводнявших собой отдаленные тылы, а в затишье и прифронтовую зону. Эти «земгусары» имели на армию огромное разлагающее влияние, сообщая части фронтового офицерства и солдатам упадочные настроения тыла, став проводниками ядовитых сплетен, мощным орудием антиправительственной агитации. На это и рассчитывали учредители и возглавители Земгора, которым необходимо было заручиться поддержкой возможно более широких военных кругов в своей борьбе с правительством.

Духовному оскудению сопутствовало падение нравов. Оно наблюдалось во всех воевавших странах, но ни в одной из них не сказалось в таких небывалых размерах, как в России.

Разгулу способствовало обилие денег — излишне высокие оклады военного времени, а главное — непомерная нажива общественных организаций на поставках в армию. Фронт утопал в крови, тыл купался в вине. Хаотическое «беженство» лета — осени 1915 года с его психологией «после нас — хоть потоп!» и «все равно пропадать!» тоже способствовало всеобщей деморализации. Но главными растлителями духа были безобразно раздувшиеся организации Земско-городского союза с их сотнями тысяч развращенной мужской и женской молодежи. Общество стремилось «забыть» о затянувшейся войне. А общественность видела в ней дело прибыльное и экономически и сулившее заманчивые политические возможности.

Война чрезвычайно развратила деревню. Политически и экономически русское крестьянство эволюционировало за три года с 1914-го по 1917 год больше, чем за три поколения с 1861-го по 1914 год.

Материальное благосостояние крестьянства повысилось. Хлеба сеялось меньше, и он был в большой цене. Семьи взятых на войну получали щедрые денежные пособия, превышавшие заработок «кормильца». Деревня, отдавая Царю своих сынов, сама богатела — у нее появились «городские» потребности и «городские» привычки.

Но этот материальный подъем сопровождался страшным духовным оскудением. Падение религиозного чувства, разврат и рост хулиганства сопровождались развитием бунтарского духа и стяжательских инстинктов. Этот бунтарский дух и стяжательские инстинкты нашли себе удовлетворение в диких разгромах помещичьих усадеб и культурных хозяйств в 1917 году и в расчетливом, бездушном снимании за горсть муки последней рубашки с умиравшего от голода «буржуя» в 1918 — 1921 годы.

Революционные партии не имели возможности наладить систематическую пропаганду в войсках — тому препятствовала текучесть состава запасных частей, все время менявшегося. За революционеров работал весь уклад жизни отравленного тыла и весь порядок службы и безделия перегруженных «пушечным мясом» запасных полков. Антиправительственная агитация велась в тылу и в прифронтовой зоне Земско-городским союзом — широкой и беспрепятственной раздачей оппозиционной печати, превосходно налаженной передачей и распространением слухов и сплетен, умелой обработкой больных и раненых в лазаретах Земгора. Подобно запасным частям, лазареты были тоже скучены в больших городах. И население и войска могли свободно созерцать «ужасы войны».

Живое и ответственное дело пополнения вооруженной силы, дело, требовавшее непрерывного творчества, было поручено мертвым канцеляриям, людям «двадцатого числа», на творчество неспособным. В управления Главного штаба и на командные должности в военных округах назначали не по признаку организаторских способностей данного лица, а единственно по признаку негодности для службы в Действовавшей армии. Только этим объясняется возглавление Казанского округа генералом Сандецким, Московского — генералом Мрозовским, рокового Петроградского — генералом Хабаловым. Еще в апреле 1916 года, стремясь угодить общественному мнению (но так и не получив его расположения), правительство решилось на позорный шаг — арест генерала Сухомлинова.

Семидесятилетнего старика, генерал-адъютанта и георгиевского кавалера схватили и засадили в крепость, не предъявив ему никакого обвинения.

Военным министром после вынужденного ухода генерала Сухомлинова был сделан совершенно беспринципный Поливанов, весь смысл службы видевший в недостойных офицера интригах и ставший угождать Думе и оппозиционной общественности. Он оставался на посту министра с июня 1915 года по март 1916 года, когда по воле Государя должен был уйти. Поливанов снабжал оппозиционных членов Думы материалами для выпадов против правительства, в состав которого сам входил (например, по делу забастовок на Путиловских заводах, не подлежащих оглашению). Для окончательной характеристики Поливанова упомянем, что он умер в 1921 году в Риге, будучи главным экспертом советской делегации, подписавшей позорный Рижский мир с Польшей.

Поливанова сменил генерал Шуваев — дельный интендант. А в январе 1917 года на кресла Милютина сел генерал Беляев — человек совершенно ничтожный, всю жизнь не выходивший из канцелярии и прозванный в Генеральном штабе «мертвой головой».

 

Между начальниками и подчиненными стало чувствоваться отчуждение, не наблюдавшееся прежде.

Для солдат 1914 года офицеры были старшими членами великой военной семьи воспитавшего их полка. Отношения между офицерами и солдатами русской армии были проникнуты такой простотой и сердечностью, подобных которым не было ни в какой иностранной армии, да и ни в каких иных слоях русского народа.

Вооруженный народ 1916 года видел в офицерах только «господ», принося в казармы запасных полков, а оттуда в окопы всю остроту разросшихся в стране социальных противоречий и классовой розни. Стоя в строю литерных рот, а затем и действовавших частей, люди эти чувствовали себя не гвардейцами, гренадерами, стрелками, не солдатами  старых полков, чьи имена помнила и чью руку изведала Европа, а землепашцами, ремесленниками, фабричными, для которых военная служба была только несчастным событием жизни. В своих темных душах они считали офицеров представителями «господ», тогда как для старых солдат офицер был представителем Царя.

Остатки кадрового офицерства сохранили доверие солдат. Хуже было с офицерами военного времени. Большая часть прапорщиков — случайного элемента в офицерских погонах — не сумели надлежащим образом себя поставить. Одни напускали на себя не принятое в русской армии высокомерие и этим отталкивали солдата. Другие безвозвратно губили себя панибратством, попытками «популярничать». Солдат чуял в них «ненастоящих» офицеров.

Унтер-офицеров русская армия уже не имела. Были солдаты с унтер-офицерскими нашивками, пробывшие месяц в учебной команде, ничем не отличавшиеся от своих подначальных и не пользовавшиеся в их глазах никаким авторитетом.

Такова была общая картина нашего вооруженного народа к концу третьей зимы Мировой войны. Она менялась к лучшему в дивизиях с крепким боевым духом, в полках со славными традициями, но оставалась безотрадной в дивизиях, засидевшихся в окопах, либо наспех сбивавшихся из четвертых батальонов.

Служба стала нестись небрежно. За маленькими упущениями следовали все большие. Обычной отговоркой служило то, что «на войне не время заниматься мелочами». Из мелочей между тем состоит вся жизнь организма — человеческого вообще, и военного в частности. Упущения в мелочах влекли за собой упущения в целом. Дисциплина в пехоте стала заметно ослабевать. Командиры полков из делавших карьеру рационалистов-академиков пренебрежительно относились к «шагистике» и «аракчеевщине». Офицеры же военного времени сами не знали порядка службы. В частях, где по целым неделям не производилось поверок и перекличек, стало заводиться дезертирство. В полках, где нестроевым позволялось ходить босиком, и строевые стали приобретать неряшливый вид.

Из военной жизни под тем же преступным предлогом «военного времени» вытравлялась вся обрядность, вся та торжественная красота, что прививала офицеру и солдату сознание святости воинского звания. Безобразнейшая обмундировка, так и напрашивавшаяся на неряшливое ношение, отнюдь не способствовала внедрению  этого сознания.

В шапках поддельного серого барашка, каких-то неслыханных ушастых монгольских малахаях и стеганных на вате зипунах и кофтах армия стала по внешнему виду походить на среднеазиатскую орду, на тех «басурманов», которых из рода в род били российские войска, когда они были еще одеты в российские мундиры...

Офицеры шили себе обмундирование на английский образец — так называемые «френчи», что было явлением совершенно недопустимым в благоустроенной армии. Утрата воинского вида влекла за собой и снижение воинского духа.

Окопное сидение создавало непрошеные досуги, которых не умели заполнить. Праздность рождала праздные мысли.

 Вопрос «за что мы воюем?», не имеющий значения в регулярной армии, приобретал первостепенную важность для вооруженного народа.

Целей войны народ не знал. Сами «господа», по-видимому, на этот счет не сговорились. Одни путанно «писали в книжку» про какие-то проливы — надо полагать, немецкие. Другие говорили что-то про славян, которых надлежало то ли спасать, то ли усмирять. Надо было победить немца. Сам немец появился как-то вдруг, неожиданно — о нем раньше никто народу не говорил. Совершенно так же неожиданно за десять лет до того откуда-то взялся японец, с которым тоже надо было вдруг воевать... Какая была связь между всеми этими туманными и непонятными разговорами и необходимостью расставаться с жизнью в сыром полесском окопе, никто не мог себе уяснить. Одно было понятно всем — так приказал Царь.

К царствовавшему Императору народ относился безразлично, но обаяние царского имени стояло высоко. Царь повелел воевать — и солдат воевал.

Никому не удалось выдержать затяжной кровопролитной войны. Наиболее яркие примеры - Карл XII, Наполеон, Гитлер. Поначалу имевшие грандиозный перевес над противником, все они в итоге потерпели сокрушительные поражения.
Россия не потерпела военного поражения.
Развал армии в 17-м, сдача Риги,похабный Брестский мир и неучастие страны в поствоенном переустройстве мира -дело рук левой сволочи, предателей.
Если бы Россия учавствовала до конца в победе в I мировой войне над Германией, то русское правительство никогда не допустило бы такого чудовищного унижения немцев - с отрезанием территорий, с политической и экономической изоляцией (в отличие от побежденной нацистской Германии), свержением династий, которое произошло без России, выведенной большевиками из мировой политики. Немцев поставили на грань этнической депопуляции, самоуничтожения. Это и привело к власти одиозного ефрейтора.

На честь, которая пришла к русским с еще даже дохристианских времен , навесили советскую бесчестность. Русские за свою дооктябрьскую историю никогда никого не предавали, как не делали этого иранцы, римляне, византийцы, немцы. Это, кстати, вообще свойство великих имперских народов, заложивших основы современной цивилизации, - не предавать подданных, "младших братьев", союзников.

Большевики тотчас же предали союзников по I мировой войне: последние тоже вели себя не идеально, но можно было прикрикнуть на них, пригрозить им, однако советская Россия просто их предала, затянув войну на лишний год, что обошлось человечеству в сотни тысяч жизней.

Потом коммунистические правители задружили с Мустафой Кемалем, в угоду которому предали армян, греков.
что обошлось человечеству в сотни тысяч жизней

Какому еще человечеству? :))))))))))

***

Гадость по отношении к русскому народу состояла в попытке заключить мир без аннексий и контрибуций и лишении добычи русских.

***

Единственными же достойными людьми в русской нации 1500-1993 годов ( а нация - это популяцимя гомо сапиенс, может выродиться и смениться новой, похожей, надо отличать нацию 1500-1993 от предыдущей ) были представители сект раннехристианского, дуалистического и гностического толка. Вестфальская система - дрянь для издевательства над людьми, не лучше и не хуже ростовщиков, все вестфальские государства таковы, и Российская империя не исключение.

Богдана Хмельницкого, подавлявшего русские казаческие восстания на стороне поляков, взяли на службу, такие люди были представителями нормы, а не исключением.

***

Хапнули бы русские у Германии - так США еще, помимо Вашингтонских, навязали бы какие-нибудь более подлые соглашения Великобритании, и сейчас нагибали бы мир жестче и трахали бы поживее.
Перечитайте начало собственного поста. Кому в России "участвовать до конца в победе", когда способных воевать уже совсем не осталось? Даже не говоря о желании воевать.
Конечно условия Мировой войны толкнули русское командование встать на недостаточно политически подготовленный путь вооруженного народа. Обманчивое внутреннее политическое затишье, кажущийся гражданский мир, принесенный Мировой войной, позволили русскому командованию, зажмуря глаза, мобилизовать все новые массы, разжижать кадры армии, оставив всякую осторожность, и новыми сотнями тысяч прапорщиков и миллионами едва обученных и вовсе не воспитанных солдат.Это да.

Но в условиях войны были такие крепы, которые удивительным образом позволяли этому огромному ополчению не рассыпаться и даже неплохо сражаться, хотя всегда имелись опасения массовых сдач в плен и паник.Показателен здесь особенно 15 год.
И если бы не предательство и переворт,не пятая колонна, то и воевали бы, как немцы и союзники.
Ну это же избитые истины.Не надо бунт пьяной солдатни тылового столичного гарнизона, нежелавшей отправки на фронт, исскусно инспирированный внешними силами и предателями только обозначать, как революцию
Вы не забыли, что 1917г. не с октября начался? Февраль сделали совсем другие силы. И отнюдь не в Петрограде.
Программа Ленина - до красного террора и возвращения жестоких законов - была написана во вполне раннехристианском духе.

Нужно было бы побольше рационализма. И все.

Проекты типа средневековой Аквитании наталкиваются на несостыковку религиозных догматов и системного мышления, но одно можно совмещать с другим. Это делается при помощи абстрактного мышления.

***

Пример действия абстрактного мышления - это совмещение равенства и иерархии. Идеальный вариант - каждый делает все, что хочет, в то время, когда не выполняет приказы фюрера.

Если бы абстрактным мышлением не пользовались вообще, имелись бы варианты "только иерархия" и "только равенство" .

Только иерархия - предел развития общества находится на уровне обезьяны. У обезьян - только иерархия.

Только равенство - предел развития общества находится на уровне пигмеев. У пигмеев - только равенство.

***

Предел для язычников - цивилизация Римской империи.

Предел для систем, основанных на раннехристианской идеологии, неизвестен, он выше, чем кажется.

Обрезанный вариант "католицизм" породил Парагвай 19 века
( копия статьи с "The Exile" - здесь:

http://praetorians666.borda.ru/?1-19-0-00000016-000-0-0-1210260450

) , и Третий Рейх.

Пример Аквитании круче. Чуть больше системного мышления - нагнули бы всех, потому что предел связности не наталкивается на моральные ограничения.

Ленин задумывал что-то похожее, но опять не хватило абстактного мышления, чтобы совместить дух с системным мышлением.
Кое что верно подмечено, а кое что - бред про "Россию которую потеряли". Почему-то у западных союзников и центральных держав оказались и нормальные солдаты, и нормальные офицеры военного времени...
У Вас постоянно идёт подтасовка. Имперские народы на заре становления империй ПРЕДАВАЛИ союзников и заключали мир с врагами. Это была историческая необходимость. Это разумеется - подлость, как подлость то, что молодая страна советов отдала туркам на растрзание армян...а вопрос-то весь состоял в том что Турция первой признала советское государство. Хватило бы 2-х эскадронов чтобы предотвратить эту гадость, но мы не вступились. У Вас чёрно-белая схема какая-то, что делает её не заслуживающей доверия.
Керсновский тогда был совсем мальчишкой, так что его слова о "духе времени" - это относительно вольная интерпретация. Не знаю, насколько соотносящаяся с реальностью.
Любой взгляд субъективен в той или иной мере.И иногда множество причинно-следственных связей наоборот "лицом к лицу не увидать". недаром бытует поговорка - "врёт, как очевидец".И более адекватную картину событий может дать человек. который к примеру собирал данные разноречивые у прямых участников тех или иных событий.
Что меня подкупает у Кресновского, так это искренняя и преданная любовь к Русской армии.
Вот здесь, посмотрите его заключение к своей истории: http://militera.lib.ru/h/kersnovsky1/19.html
Не правда ли , звучит довольно актуально и по сей день? Ведь если не возродится Русская армия,как государствообразующий, системный институт,не возродится и Россия.

Вы знаете, многие современники Кресновского воспринимали его работы как плод коллективного творчества, не могли поверить, что так хорошо ориентируется в военном деле столь молодой человек, без высшего военного образования.
Сам Ханс фон Зеект с ним полемизировал уважительно на страницах военной периодики, поэтому немцы и называли Кресновского "генералом".
Его очень уважали ветераны Великой войны, многие офицеры и генералы.
В свое время меня возмутил тон Керсновского в описании Восточно-Прусской операции. Его характеристики Самсонова - русского офицера, взявшего на себя все ошибки операции и не сдавшегося врагу, отвратительны. Сам Керсновский "воевал" в добровольческой армии в 14 лет, и не ему судить человека, который окончил свои дни ТАК.
Да."Квинтилий Вар верни мне мои легионы" -это уместно из уст кесаря.Или хотя бы равного.Согласен.
Вы знаете и с профессиональной точки зрения конечно же очень много ляпов, неточностей.Тема очень сложная.Много штампов повторяет обыденных,мемовирусов.
Не тыл конечно оставил Русскую армию без снарядов (мобзапасы на орудие -1100 были выше , чем у немцев -1000 и австрийцев -600,правда ниже планируемого в мирное время на 16 -й год -1600), а дисциплина артиллерийского огня в армии оказалась не на достаточной высоте, чтобы координировать расход с возможностями пополнения. Не было дисциплины ни в войсках, ни у начальников; и не хватало оперативной выдержки. Немцы быстрее сделали выводы из реалий позиционной войны.
И вот , что ещё о "духе времени"
В РИ был пять основных центров культурной и экономической жизни.Сообственно СПБ, Москва, Варшава, Киев и Одесса.
То есть мальчик рос в среде не уездного центра,а в атмосфере крупного южнорусского города.
Кстати через 50 лет я жил в том же городе, правда уже с откоммунизденным культурным ландшафтом. И хорошо и ярко помню множество реалий периода правления Косыгина.
Очень всё отчётливо отложилось в памяти с 66-го по 68 -й год ( в 68-м я пошёл уже в первый класс).И переезд с коммуналки с керогазами в отдельную квартиру с паркетом.И разговоры взрослых, приходивших в гости ,соседей,систему ценностей, одежду , различные бытовые мелочи. Многое детское восприятие видит отчётливее.
Я тоже хорошо помню своё детство, конец 80-х, начало 90-х. Но иногда встречал совершенно разнящиеся с моими воспоминания. Детские воспоминания крайне субъективны. Но честны.
К Вашему списку (СПБ, Москва, Варшава, Киев, Одесса) + Нижний Новгород, Владимир и Суздаль. Во всей России в начале ХХ века только эти 8 городов имели более 100 тысяч населения.
Да, конечно и Нижний Новгород.
Речь не сколько многонаселёных городах, а о признаных центрах культурной и экономической жизни.
К признаным (на тот момент) центрам культурной и (в несколько меньше степени) экономической жизни нужно добавить Великий Новгород и Псков. Однако свои максимумы численности населения эти города прошли соответственно в 12 и 15 веках.
С Суздалем Вы погорячились. Там никогда больше 20 тыс. не было. Или Владимир и Суздаль в одном лице?
В начале ХХ века Суздаль был почти равен Владимиру как по численности населения, так и по реальному влиянию на страну.
Суздаль был духовным центром Московской Руси века с 15. А с 19 даже купеческим не был. Там ж/д не было. Зато была известная на всю страну монастырская тюрьма в Свято-Евфимиевском монастыре.
Откуда у Вас данные про Великий Суздаль?