На правах рекламы

У него удивительно грустные глаза. О, этот знаменитый, врожденный, испытавший века и веками не испытанный и не исчерпанный еврейский взгляд – с тысячелетней печалью... Взгляд, в котором три абсолютно условные формы Времени сошлись в мудрости, боли, скорби, и вечной – независимо от веры, или ее отсутствия, убеждений и мироощущения – неосознанной или осознанной тяжбе с Творцом. Даже в лице Его творения и творений – мира и тварей земных, с этой несправедливостью по горизонтали (между людьми), по сути являющейся нарушением высшего равновесия, с Его непредсказуемостью и непонятностью Его воли, с верой (и знанием) в Его милосердие, данное и даваемое неожиданно и – снова, часто – через другие лица, человеческие лица; взгляд, принимающий данность и выражающий отказ от нее одновременно, с вольным или невольным смирением – с собой, с Ним, с сомнением и доверием к Нему, к жизни... «Масоны со стажем, они могли разговаривать вопросами до светлого конца» (из рассказа В.Шендеровича). Какая-то иная система координат с выраженной вертикалью, уходящей не столько ввысь, сколько куда-то вдаль и вглубь одновременно. Примеров – сколько угодно, во все времена. Это и глаза Мандельштама, и Эли Визеля, писателя, лауреата Нобелевской премии мира, пережившего Холокост, потерявшего всех своих родных (поступившего после Второй мировой в Сорбонну на философский, пытаясь – напрасно – понять, почему все так произошло), и великого театрального режиссера Камы Гинкаса с пронзительным взглядом раввина, и взгляд Григория Горина, и Зиновия Гердта... Это и глаза случайно увиденного на какой-нибудь, скорее северной, улице человека, мельком – и почти мимо – взглянувшего на тебя и окатившего, или проткнувшего насквозь, своей пронзительной грустью. Но, естественно, нельзя ни один взгляд, как ни одну строку любого поэта, писателя, помещать в прокрустово ложе только одного значения, только одного смысла – ведь по словам Бродского, "чисто метафизический потенциал у человека гораздо выше, чем то, что может предложить ему любая религия, доктрина, система и тому подобное". Естественно, у каждого своя личная и личностная грусть или радость (у кого как) и т.д. У Виктора Шендеровича именно удивительно грустные глаза, ибо грусть во взгляде смешана с неким озорством, сумасшедшинкой и очень острым умом. Нервный – не напоказ (каким только может быть человек мыслящий, глубоко чувствующий и очень артистичный) и потому тонкий, внимательный, проникновенный и проницательный, остроумный и потому печальный, быстро реагирующий на движения мысли и души и потому точно понимающий и любознательный, тактичный и вежливый не по натужной внешней необходимости (которая, впрочем, в любой публичной профессии неизбежна, но наличествует, только если есть внутренняя культура), а по изначальной внутренней заданности; умеющий смеяться и смеющийся всегда от души (Достоевский определял людей по смеху) – человек, который не притворяется ни в чем, да и как, вспоминая Д.С.Лихачева, можно притвориться интеллигентным человеком? А у Шендеровича это на лице написано. Человек частный, отчасти одинокий, которому, как и всякому мыслящему земному существу, необходимы две вещи: единение и уединение, открытый, ибо и так слишком много держит в себе: у него много за душой, а не за пазухой.
Он один из тех редких людей, в самой сути которых заложена, явно обозначена и осуществлена подлинность. Подлинность замысла Творца.

...Его так часто ошибочно называют политическим сатириком. О нет! Просто у него есть совесть. А что есть совесть как не живой глас Божий? Разве он даст спать спокойно? Разве спали спокойно Чаадаев или Мамардашвили, говоря, что «истина важнее родины»? А ведь «Родина может стать страной проживания» (из шендевров).
Писатель-сатирик – сочетание довольно странное и непонятное. Или дано, или не дано. Шендеровичу – дано. "Сатира по определению существует на преодолении", - говорит он. Впрочем, как и жизнь индивидуума, не ставшего «достоянием демагога или диктатора», как говорил Бродский. Ирония, «нисходящая метафора», реагируя на действительность, дает возможность прозреть. Ничего и никого нельзя любить пафосно. Кажется, нечто такое говорил Г.Горин, что здоровая ирония лучше ложного пафоса. Шендерович как-то вспоминал слова Фазиля Искандера: "Сатира - это оскорбленная любовь". «То есть обязательно должна быть любовь», - добавляет Шендерович. И это еще - оскорбленная любовь к Отечеству, видимо, тоже в данном случае? Любовь к России по определению не может не быть странной. Трудно любить страну, такую большую, перенаселенную в центре и совершенно безлюдную в пространствах трудной тундры, от всякого рода бесконечной диктатуры до измученного и растерзанного самим собой, зачастую и своим невежеством, народа (приходят на ум слова Лескова, сказавшего, что Русь была крещена, но не просвещена) до таких редчайших бриллиантов культуры, какими одарил нас Господь уже хотя бы в два предшествующих века. Амплитуда охвата – в географическом, в социальном, во временном, в пространственном, в языковом, да и просто в человеческом плане непредставима. («Страна, которая так широко раскинулась, провоцирует своих насильников...», из шендевров).
И вообще, чем жестче и трудней условия жизни в той или иной стране, тем ярче горят некие единичные звезды – отдельные люди. И догадал же черт многих из них родиться в России с их душой и талантом...
Мы говорили с Виктором, подхватывая фразы на лету, не успев их закончить и давно поняв смысл. Очень не хочется лакировать живую беседу... А иной с Шендеровичем и не может быть.

- Я читала Ваши статьи, и мне показалось, простите, не слишком ли оптимистично Вы думаете о русском народе – точнее, вообще о любом народе, если на то пошло? [это спрашивает автор статьи]

- Я – нет...

Рядом с ним [Шендеровичем] по определению ничего не может быть пошлым, дешевым; глупость сразу понимает свое место – очень далекое, сентиментальность и мелодрама пятятся, уменьшаясь в размерах, пятой колонной - или пятым колесом? - а то «пятая колонна» в новоозначенном и новоприобретенном смысле в новоязе новой, хорошо (или плохо) забытой эпохи приобрела совершенно иной, положительный смысл («Кажется, у нашего прошлого большое будущее», «О величии эпохи спросите у раздавленных ею», из шендевров). Впрочем, какой, наверное, и имела, ибо, как правило, право меньшинство (если оно не вопреки библейским заповедям), а не большинство, прав отдельный человек, а не масса. Шендерович ходит в обнимку с истиной – причем не отстаивая и совершенно трезвый, он не пьет.

inna_kulishova

Никогда еще не встречалась с живыми антисемитами. Интересно было проверить себя на взаимные чувства... Честно говоря, даже не ожидала - думала хоть адреналинчику... Не, видать, действительно моя область адреналина в других сферах. А так - смотря по настроению. Или плевать, или убивать. Чаще - первое.