Москва периода "реформ" стала символом самоопределения русских как маргинального народа Восточной Европы. Обретающаяся вблизи западного приграничья, столица играет роль пародийно вывернутую по сравнению с ролью императорского Петербурга: вместо напора на Евро-Атлантику — паразитарное за нее цепляние.
Окутавшая Центр московская элита перенасыщена аристократами без рода и племени, технократами без знаний и харизматиками без харизмы, уверенными, что их Россия — до окружного кольца — вполне в "мировом цивилизованном сообществе" и даже без Сибири с Приморьем ничего не потеряет. Московская бюрократия на деле гнетет не так численностью, как нефункциональностью, в своем неприятии объективного движения страны к "переоценке составляющих". Но эта нефункциональность неуязвима, пока столичное западничество ее оправдывает установкой на бесцельное прозябание страны по ту сторону "конца истории". Л. Полежаев допускает серьезный просчет, когда риторически связывает регионализацию державничества, строительство державы снизу и "переоценку составляющих" с неким демократическим "поворотом лицом к Европе": именно претензия на статус западнического авангарда в России дает Москве мнимое право манипулировать ресурсами страны.
Насчёт потенциального "зауральского Петербурга" именно как "столицы" можно поспорить, однако ж - - -
)(
