Грустый и поучительнй сказ про попа Чупачупса

В уездном городе Хрюхино жил поп Чупачупс.

Как говорял старожилы (а всякий мужчина за сорок здесь, считай, старожил), по молодости лет грешил он немало и изощрялся в грехе не по-нашему. Слушал «Лед Зеппелин» и «Дип Пёрпл» на рваных пленках, а потом и сам стал набренькивать на гитаре и добренькался до того, что сколотил из местных камазистов рок-бригаду. Назвали они себя «Адские козероги» и попали, можно сказать, в самую точку, потому как и пели по-адски, и на рогах ходили что до концерта, что после. Завклуба, Клавдия Петровна, в свой клуб их пускала, но сама убегала, загодя зажав уши, на самый край города, где у нее был хахаль на торфодобыче, потому как окончила консерваторию в Петрозаводске и вранья на добрую треть октавы вытерпеть не могла. Но молодняк от них угорал: помимо конкурса мандолинистов и ежегодных Присыхинских чтений (в честь местного крестьянского поэта), в городе появилась и другая культурная жизнь. Ветер перемен сделал Василия (так его звали) местной знаменитостью и прожектором перестройки. Ему, как главному неформалу района, под вспышки камер пожал руку сам Михаил Горбачев, будучи в этих местах проездом – а может, то был всего лишь Юрий Черниченко, по старым фотографиям уже судить трудно.

Пили козероги, конечно, страшно. По пьяному делу и девок портили, свально и в розницу, и с кирзаводскими дрались до крови, и много претерпевали всякого травматизма. Но все бы ничего, а только пришла в хрюхинские края наркотическая революция, и пересел Василий, как будто бы с жигуля на иномарку, с родной экологически чистой беленькой на совершенно инопланетный винт. Герасим ему, видите ли, не давал нужного куража или, как он выражался, драйва, моднющий столичный кокс был и вовсе не по карману, а вот винт – на сто процентов в кассу. Правда, его варить по-хитрому надо, ну так у Василия в школе по химии твердая четверка была. Концерты под винтом по четыре часа отыгрывал, отплясывал, усталости ему не было. Зато и кумарило его, знамо дело. Тогда казалось ему, будто бесы свешиваются у него перед глазами, как маляры из люльки, и начинают закрашивать весь его кругозор, до того сиявший райскими цветами, унылой серой краской, какой во флоте эсминцы красят. Не успеют закрасить полностью – хоп, а у Василия уже новая доза сварена.

Но в один и без того серый осенний день что-то вдруг в этом механизме сломалось. Пошел Василий в аптеку, где у него был знакомый и добрый провизор – а та на учет закрылась. Рванул в другую – а там, как назло, нет ни бронхолитина, ни теофедрина, ни какого иного полезного сырья, уж всё другие наркоши раскупили. Весь трясясь, ринулся он к начальнику ОВД – уж у того-то в любое время дня и ночи можно было что-нибудь купить. Ан и тут облом: уехал начальник в Москву на вручение государственной награды. А черти-то уж на черную краску перешли, красят и красят, и стало зрение у Василия как старая чугунная сковорода, только в середине одно окошечко осталось. Ну, а вам, конечно, известно, что винтовой кумар сопровождается, в том числе, и суицидальными настроениями. И решил Василий, что пора кончать с жизнью. Побрел он к железной дороге, лег шеей своей на рельсу, повернул голову вправо и стал через окошечко вглядываться: не идет ли поезд-избавитель. Долго лежит, рельса шею холодит. И вот издали показался свет и стал нарастать. Гулко стало в воздухе. Свет приближался и совсем ослепил его, и сковорода с очей его спала. Вдруг лязг и визг тормозов: поезд останавливается, и морда тепловоза едва Василию в нос не тыкнулась. Смотрит он: из кабины спускается пречистая Богородица, в фуражке с гербом, в форменной куртке, стрижена под сасун. А позади нее из вагонов повыскакивали такие – вроде как наши хрюхинские, или боброборские, или вошьегоньевские мужики, в кирзачах и телогрейках, но только сзади у них крылья из золота тонкой работы, каждое на пять косарей грина потянет. Богородица сказала: «Встань, Василий! Лежал ты в жизни своей как в канаве, ныне же будешь у Канавы служить мне!» Она ловко запрыгнула обратно в кабину, а эти, которые с крыльями, с обеих сторон подхватили поезд на свои крылья и стали с ним подниматься вверх, выше и выше, и полетел этот поезд на юг, одним из перелетных караванов.

Василий очнулся под насыпью, в холодной воде. Вся прошлая жизнь ему забылась, одни только слова Богородицы чивикали у виска, как малая птичка. Он поднялся и тут же, не заходя домой переодеться, отправился в храм. «Церковь Рождества Пресвятой Богородицы, что у Канавы» - так называется этот памятник семнадцатого века. Нашел он попа и попросился к нему в диаконы. Поп над ним посмеялся в бороду, помня его клубные расколбасы, но диакона тогда в церкви не было, и в диаконы он был взят. В службе он проявлял рвение, и хрюхинские совершенно перестали его узнавать. А когда старый поп умер, Василий, к тому времени здорово наблатыкавшийся в священском служении, был рукоположен вместо него под именем Серафима. Хоть и был он приходский поп, но жил истинно как монах, благо женат не был. Он жестоко истязал плоть, спал на голых досках, ходил босиком по снегу и, если не весь Великий Пост, то уж всю Страстную точно питался одними леденцами, за что и прозван был Чупачупсом. Полюбил он леденцы, как церковником стал. Просто подсел на них. А со временем о нем стали ходить чудесные слухи. То он бабку вылечил от панкреатита, то девице одноглазой помог замуж выйти, а то, говорят, оживил ротвейлера, пристреленного бандитами. А погоду предсказывал точнее Гидрометцентра.

И в том же городе жил другой человек, Александр Мелентьевич Мурлов. Чупачупсу он был почти одноклассник, а вернее, на год помладше, но к девятому классу отрастил такие кулаки, что в страхе держал и старшеклассников, и училок. Кое-как выкатившись из школы и сходив в армию, он собрал себе бригаду, но не рок, как у Чупачупса, а, так сказать, гоп. Стригли почти под ноль и ларечников, и автомойщиков, и прочих кооператоров. «Триста лет», - говорил Мурлов, - «надо стричь, чтобы вышел английский газон». Вычитал откуда-то эту фразу – может быть, у Юрия Черниченко. Не терпел Мурлов, когда юлят и виляют, и на хрюхинском кладбище до сих пор показывают место, называемое «мурловский угол». Жизнь его стала жирна, но какого-то направления в ней не чувствовалось. Броуновское движение одно, а стратегической дороги нет.

На стратегическую дорогу Мурлова вывел Анатолий Чубайс, когда объявил ваучерную приватизацию. Мурлов сразу сообразил, как это дело можно обернуть, и стал приглядываться и принюхиваться, на какой бы кусок глаз положить. По-настоящему сочных кусков в городе не было – ни тебе НПЗ, ни металлургического гиганта. Были куски постные, но годные, числом ровно два: кирпичный завод и пивной. От кирпича пахло бездушной пылью, пиво же дышало весельем и жизнью. К тому же на кирпиче уже всей массой сидел ухватистый коммунист Зверолюбов, так что естественный ход событий устремил Мурлова на завоевание пива. Где добрым словом, где игривой свинчаточкой, но завод у директора и у трудового коллектива он отжал. Прошелся по цехам, отдегустировал местную продукцию и крепко задумался. Чаны текли, цементный пол желтел зловонными лужами, в неуклюжие зеленые бутылки разливался явно не хайнекен. Завод висел под точкой безубыточности и никак не мог до нее дотянуться. Позарез требовались инвестиции (это слово Мурлов прочел в газете «Сегодня»). Мурлов напряг свою бригаду, а уж она прошлась садовым секатором по нарождающемуся малому бизнесу. Внушительно намекала братва на патриотический долг. Пирожковые, прачечные, обменные пункты кряхтели вслух и навзрыд. Многие так и не оправились уже никогда. Но инвестиции были набраны: Мурлов отправился в Мюнхен, подивился сияющей меди тамошних пивоварен и в популярном Хофбройхаусе, за дубовым столом, под сенью тряских баварских сисек подписал контракт на поставку самого современного оборудования. Меньше чем через год стране была предъявлена новая марка: пиво «Хряк». Для его рекламы на центральных каналах городские лавочники были обложены отдельным налогом. Мурлов лично перепробовал множество актеров для рекламного ролика. Никто ему не понравился, и он сам решил стать лицом бренда. Пацаны проперлись от его таланта: ну чистый Нерон наш батяня!

Но только ведь это детские мечты всё были – зайти со свиным рылом да на столичный рынок. Тут и в родной губернии не знаешь как от конкурентов отбиться: вошьегоньевский «Боров» и боброборский «Бобер» напирают, там свои бригады работают. А посмотрите, как удручает культура народного пития: водка мерзостно дешева, а люди денежные да интеллигентные переходят на героин и упомянутый выше винт. Вот если б народ наш просветить, приохотить к здоровому и культурному образу жизни, выйти, наконец, из кризиса, чтобы люди пили меньше водки, заменяя ее в умеренных количествах легким, приятным, натуральным пивом! Так вызревала в голове у Мурлова мысль о политической карьере. Его круглая, улыбчивая физия, его кряжистая надежная фигура весьма кстати помелькали в телевизоре и были замечены нужными людьми в Кремле. И на ближайших выборах Александр Мелентьевич сделался мэром.

Новая метла замела шустро. Осетинскому паленому пойлу была объявлена отечественная война. Начальника ОВД изобличили как наркодилера и отправили на досрочную пенсию. Вдоль улиц ярко запестрела социальная реклама: «Скажи водке «нет», пей пиво до ста лет». До поздней ночи заседал Мурлов в мэрии со своим «политбюро», то есть со своей верной ватагой, и делил город. Кому банчок, кому страховую компанию, кому автобусный парк – всё было расписано по товарищам, как преферансная пуля. Но золотая лихорадка кончилась, и Мурлов расслабился, повальяжнел, еще больше раздался вширь, стал входить в образ солидного государственного человека, задумался о своих корнях. В деревне под Эдинбургом купил он грамотку о том, что род его, Мурловы, происходит от английского поэта Кристофера Марлоу, в честь которого немедленно был устроен пивной фестиваль. Не забывал Мелентьич и о спасении души, широко строил церкви и ввел в городе свою негласную церковную десятину: хочешь не хочешь, а плати. За то и ордена ему от Патриарха на каждый день рождения присылали: «за вклад в духовное возрождение Отечества» или что-нибудь в этом роде. Один только поп Чупачупс не принимал деньги от Мурлова, отчего слыл в епархии подозрительным чудаком.

Между этими делами настала путинская эпоха. Мурлов собрал своих в сауне и, сидя в кресле, обернутый в пурпурное полотенце с золотой каймой, начал вещать. «Путин», - говорил он, - «это же наш пацанчик. Настоящий, русский, сильный, как вы и я. Он не то что эти. Этих он враз угандошит, вот увидите, срок только дайте. И тогда никакое нато, никакие едрить вашу эту не посмеют. Он русский народ вот как понимает. Раз только зыркнет, и русский народ весь у него на ладони. А русский наш народ, он чего любит? Он строгости любит, плетку ему подавай. Бабья в нем душа, вон я читал у Юрия Черниченко, ну вы о таком не слыхали: пока бьешь – любит, а как послабление дашь, так тут и скандал, и посуду колотит. Как вон в семнадцатом. А Путин – он хозяин, с ним и мы еще, дай Бог, похозяйствуем». И как только утвердилась у нас в обиходе партия «Единая Россия», так Мурлов в нее и вступил.

Но это всё была преамбула, а амбула впереди. Амбула в том, что настала в Хрюхино пора для очередных выборов мэра. А выборы – это у нас теперь что такое? Раз народ строгости любит, так значит, кандидаты соревнуются в том, кто лучше народ устрожит. И кто ж тут соперник нашему Мурлову? Вот Зверолюбов. Он все еще числится коммунистом, но в кирзавод свой вцепился крепко, держит его с французом-инвестором в пополаме, а дочка его в Марселе открыла салон не пойми чего. Он, конечно, предлагает отнять и поделить, но не всё отнять и не у всех – вы же знаете, какие у нас теперь пошли половинчатые коммунисты. Эта программа неубедительна. Или вот либерал Тимофей Шанц, кудрявый такой, из всей губернии он единственный, кто Гарвард окончил. Предлагает вместо улиц каналы прорыть, как в Венеции, потому как водный транспорт дешевле. Оба завода закрыть предлагает, а жителям провести бесплатный интернет, чтобы в бридж на деньги играли, и только так, мол, мы можем повысить нашу общую ебитду. Ну не клоун, а? Мы за двадцать лет такой ебитды навидались, что этой гарвардской нас не проймешь уж точно. Но самое главное даже не это. Главное, что те только обещают всякие пакости, а наш Мурлов реально делает. И даже рекламные щиты по всему городу расставил – там Мурлов в дорогом синем костюме, морда пышным караваем, и надпись: «Единая Россия» - партия реальных дел».

И вот в один из дней сентября, когда уже начинало смеркаться, мимо такого щита проходил поп Чупачупс и сосал, естественно, леденец на палочке. Он посмотрел на фигуру Мурлова и как-то так машинально даже сказал: «А шел бы ты… реальные дела делать». Сказал – и потопал дальше, мало ли у попа забот. Через минуту или две темнота неуклюже вывалилась на город, как занавес в заводском клубе, и фигура Мурлова отделилась от плаката. Она заскользила вниз, потом, переломившись, перешла на кривой тротуарный асфальт, поползла по кирпичной стене склада – синяя змея с румяной мордуленцией спереди. Словно тень, она то удлинялась, то сокращалась. Всю ночь эта странная тень Мурлова путешествовала по городу, а с первым лучом солнца как будто вклеилась обратно на плакат. И так повторялось каждую ночь, почти до самых выборов. Да, и дела, конечно. Дела она делала такие, каких ни одному Зверолюбову не удумать.

Вот смотрите, что тогда творилось. Днем Мурлов, согласно утвержденному плану, перекапывает шоссе, якобы для реконструкции, а на самом деле для банального воровства. Наступает ночь, и Тень Мурлова обратно шоссе асфальтирует по австрийской технологии, да еще и разметку нанести успевает, а разметки там сроду не было. На следующий день Мурлов повышает тарифы на электричество, уже предвкушая благодарный вой вдов и сирот. Ночью Тень Мурлова что делает? Она обнуляет счетчики, и город получается вроде бы как населению еще должен. Мурлов не унывает и на третий день кампании постанавливает отменить в школах бесплатный английский язык. Чем отвечает Тень Мурлова? Всю ночь она носится по городу, как угорелый бозон Хиггса, и наутро каждый школьник находит у себя под подушкой оплаченную путевку на курсы английского языка в Оксфорде. Мурлов озверевает. Он властным жестом руки посылает бульдозеры снести ветхий домик пенсионерки Крюковой, который мешает строительству элитного жилого комплекса «Маленькое Чикаго». Домик рушится после первого же наскока техники, бабушку увозят в больницу, соседи прославляют мудрость действующего мэра. Но не тут-то было: ночью Тень Мурлова как по волшебству возводит новый дом, да со вторым этажом, да с эркером. И прочее по мелочи: котенка с дерева снимет, пешехода из-под самых колес выдернет, девушку от насильников защитит.

Заволновался Мурлов, что проиграет он эти выборы. Вон и социологи шепчут: рейтинг его падает и совсем уж почти упал. Про то и в губернском обкоме прознали. Звонил ему тамошний зав по идеологии господин Молодин.
- Что это у тебя, Мелентьич, на хозяйстве деется? Совсем лютовать разучился?
- Да лютую, вроде, по-прежнему, только ни бельмеса не получается.
- А наш «Примерный план по лютованию на III кв.» получил?
- Получил, и по пунктам его выполняю.
- Так что ж ты тогда, черт мордатый? Как перед партией объясняться будешь?
- Да я… да… нет. Ну, в общем, ничего не ясно пока! Вот разберусь… а я разберусь, ты меня знаешь.
- Я-то знаю. Но докторов присылать будут – к тебе.

А про Тень тогда уже доложили Мурлову. Только он верить никак не хотел. Видели ее в городе многие: и камазисты проезжие, и спасенный пешеход, и соседи пенсионерки Крюковой. Большинство, конечно, пьяные были, но на всякий случай надо было проверить. Ночью отправился Мурлов со своей бригадой к рекламному щиту. Фонариком вверх посветил (освещения там никогда не водилось) – и впрямь, нет там его фигуры, только силуэт оконтурен, как место трупа в полицейских фильмах. Стало ему тогда страшно. Пять ведь дней до выборов всего – а его так подвели. И кто? Собственное изображение! А главное – непонятно, что с этим делать.

У Мурлова скакнуло давление, и вот он уже в больнице. Целую палату занимает, и охрана еще одну. Когда его привозили, Крюкова аккурат выписывалась. А из обкома все названивают и названивают в осиротевшую мэрию. Наконец, взял трубку верный мурловский помощник, Федька Фиксатый, и честно всё рассказал. Так мол и так, подвергся наш участок работы белому пиару чистой силы. Сами одолеть не можем. Требуется помощь всей партии и… это… есть ведь у вас чародей Щуров? А пришлите-ка его нам! Посовещавшись с самым верхом, отвечают: нет, Щурова прислать не можем, он на другом задании. А вот ученика его, пожалуй, подгоним.

Ну, вы щуровскую школу знаете, да и Хрюхино не такой большой город, чтобы на него ученика не хватило. Выборы прошли на ять, и получил Мурлов свои 66,6%. Поздоровел, порозовел. Что ему теперь Тень? Следующие пять лет пусть хоть доллары на улицах рассыпает, плюнуть и растереть.

А что с Тенью дальше было – рассказываю. На следующий день после выборов, отмечая успех возлюбленного мэра, камазист Зюзин напился как-то по-особенному, как не напивался со дня победы наших над голландцами. И проезжая мимо щита, как-то неловко его своим камазом задел. Да что там, просто-таки опору снес и плакат начисто искрошил. А Тень Мурлова была в это время на другом конце города, одному деду засор в ванной прочищала. Точнее, пыталась прочистить, потому что, как только результаты выборов были объявлены, так ее сила куда-то делась, вот даже и засор теперь не прочистить. К рассвету Тень вернулась на место, а места уже и нет, некуда ей вставать. С тех пор носится она, бездомная и бессильная, пугает поздних прохожих, троллит лицеисток в городском чате, искрит в проводах. А иной раз прилетит в церковь, когда уже служба кончилась, и нет никого, и последняя старушка уже свечками за упокой отбомбилась. Тень находит попа Чупачупса, стелется перед ним и смотрит ему в глаза так грустно и преданно, как ни одна собака смотреть не может, как тот воскресший ротвейлер не смотрел.